— Шахматы, — предложил я.
— Ну да, ты же теперь чемпион. Чемпион шахматного клуба. Получается, ты лучший шахматист Черноземска?
— А вот во вторник начнется первенство области, там и посмотрим, чего стоит мое чемпионство.
— В любом случае шахматы — не совсем то, что прописали врачи, — сказала Ольга.
— Но мы что-нибудь придумаем, — добавила Надежда.
Спелись, однако. «Мы придумаем».
Тем временем мы подъехали к Большому театру.
Встретили нас мило. Настоящим растворимым кофе и песочным печеньем — чтобы согрелись. Нет, репетиции сегодня не будет. На будущей неделе они, репетиции, переносятся на сцену, а уж в феврале непременно будет премьера. Дали на подпись документы: перечислили вторую часть аванса. Нет, не наличными, а на сберкнижки. А уж остальное после премьеры. Документы я изучил с невесть откуда взявшейся скрупулезностью, и только потом подписал свой экземпляр и передал Ольге её.
— И ещё вот что… Вам предлагает сотрудничество… — тут нам назвали фамилию знаменитого поэта. — Что-то подправить, изменить — чуть-чуть, подшлифовать.
— Благодарим, но нет, — опередил я Ольгу. — По договору мы — именно авторы — должны произвести доработку в случае необходимости, это так. Укажите, чем вы недовольны, и мы доработаем. Сами.
— Нет-нет, просто мы думали, что вдруг автор Стельбова — наклон головы в сторону Ольги — заинтересуется совместной работой с мэтром.
— Я… — начала было Ольга, но я перебил.
— Может быть, в другой раз.
— Что ж, мы не настаиваем… Да, Мария Александровна передала вам контрамарки в ложу, на «Свадьбу Фигаро». Там и увидитесь. А сейчас она занята, в театре её нет.
В автомобиле Ольга на меня дулась.
— Что плохого — поработать с самим Евтушенко?
— Ты «Королеву Марго» читала?
— Не увиливай, Чижик.
— Так читала, или нет?
— Конечно, читала.
— А «Трех Мушкетеров», «Графиню Монсоро», «Графа Монте-Кристо»?
— Ну причём здесь мушкетеры?
— Автора знаешь?
— Его все знают. Александр Дюма.
— Вот именно. И никто не знает Огюста Маке.
— Кто такой Огюст Маке?
— Автор и «Королевы Марго», и «Графа Монте-Кристо», и мушкетеров с виконтом де Бражелоном. Маке писал романы, потом мэтр Дюма кое-что подправлял, кое-что добавлял, кое-что менял, романы, вероятно, становились лучше, но только все знаю Дюма, и никто — Маке.
— Ты-то знаешь.
— Случайно.
Мы ехали к Центральному Дому Литератора.
— Знаешь, Чижик, ты просто на глазах взрослеешь. С трудом и узнаю, — попробовала сменить тему Надежда. — Откуда это всё? Я не о талантах, талантлив ты с детства, но вот эти уверенность, апломб, стойкость?
— Работаю над собой. Самосовершенствуюсь. Медитирую, раскрывая потаенное внутреннее «Я». По пятнадцать минут в ноль три часа еженощно — ответил я честно, но мне, как водится, не поверили. Приняли за шутку.
Ольга продолжала дуться.
Соавторство с Евтушенко для неё — как мне с Гагариным на Луну слетать. Будь Гагарин жив, конечно. Я в детстве так и мечтал — с Гагариным на Луну! И не я один.
Ольга думает, что Евтушенко интересует она, а мэтра интересует опера. Если на афишах будет «Стельбова О. и Евтушенко Е», а, вернее, «Евгений Евтушенко и Стельбова О.» — кого запомнят? Опять же деньги. Оперу — если пойдет по плану — поставят все музыкальные театры страны, числом сорок восемь. Вот уже деньжищи. Далее. Идти она будет с аншлагом — всегда, тут вопрос идеологии и воспитания, школы, вузы, трудовые коллективы просто обяжут её посещать, — это не считая, что и сама по себе опера недурна. Потому отчисления в пользу Ольги со всех театров составят тысячу рублей ежемесячно, это по минимуму. И продолжаться это будет, пока страной руководит наш дорогой Леонид Ильич, дай Бог ему здоровья. Лет десять, или около того. А еще экранизация, радиопостановки, две ударные арии непременно будут включать в концерты… Вот мэтры и предлагают совместную работу, то есть соавторство. И только обстоятельства не позволяют это соавторство навязать явочным порядком. То, что отец у Ольги — первый секретарь обкома. То, что подруга маменьки — Галина Брежнева. То, что новый муж маменьки — замминистра культуры. Да и сроки поджимают. Повезло.
Не повезло, а расчёт. Пусть подсознательный, но оттого не менее точный, чем я бы его произвел целенаправленно. Мой ночной Хайд — Хайд ли? — тому порука.
Остановились у Дома литераторов.
В ЦДЛ принимали в Союз Писателей пятнадцать человек разом. Декабрь, год закрывается, а план есть план. Ольга была самой юной, самой симпатичной, и вообще — нашей, черноземской звездой. Мы радовались искренне. Представляли её и Евтушенко, и Вознесенский, чье присутствие, да еще обоих, само по себе было большой редкостью. Ахмадуллина, правда, не пришла.
После церемонии — ресторан. Новые писатели проставлялись. Москва — город ордынский, со всякого требует дань. Деньги, еда, выпивка, а будет верёвочка — и верёвочка сгодится.
Время было не вполне ресторанное, но к шести пополудни большинство были тёпленькими. Были и тосты за юное дарование, числом три, и за великую русскую литературу, и, почему-то, за мужественных исследователей Арктики, видно, кто-то из новопринятых писателей был полярником.
Когда к Ольге полезли совсем уже с гнусными предложениями (имею в виду соавторство в опере), пришлось вмешаться.
— Дорогие мэтры и светила отечественной словесности! Довожу до вашего сведения, что не только поезд ушёл, но и рельсы разобраны. Но мы с Ольгой планируем написать новую оперу, условно — «Братская ГЭС», и вот тут ваше сотрудничество будет неоценимым.
— Ты, что ли, хочешь писать оперу по моей поэме?
— Видишь ли, Женя, — раз уж он перешел на «ты», это нужно принять, — и да, и нет. Поэма хороша, но чтобы она зазвучала на сцене, в ней нужно кое-что подправить, что-то изменить, что-то подшлифовать. Этим Ольга и займется.
— А ты наглец, — вдруг рассмеялся Евтушенко. — Уважаю. Ладно, — сказал он Вознесенскому, — идём, Андрюша, выпьем с горя. Молодые провинциалы нынче и сами с клыками.
Они направились к другим новопринятым.
— Ну что, девушки, уйдем сейчас, или подождем, пока люди упьются в зюзю?
— Зачем ты так… грубо? — спросила Ольга. — Евгений Александрович замечательный поэт.
— Превосходный, — согласился я. — Хочешь делать жизнь с него? Делай. В молодости он был дерзким до отчаяния, и никаких авторитетов не признавал. Он и сейчас такой же. Д’Артаньян, покоривший Москву. Другой бы на его месте пять раз в Бастилию загремел, а он как кошка, всегда приземляется на четыре лапы и с мышкой в зубах. Но мы за тебя будем бороться и запросто московскому мэтру иркутского розлива не отдадим.
— Я тебе, Чижик, не вещь, отдавать, не отдавать.
— Не вещь. Вещь, если сломалась, можно починить, или новую купить. А где купить новую Ольгу Стельбову?
И, когда мы покинули «Волгу» и шли к во входу в театр, я добавил:
— Андрея Николаевича двигают в ЦеКа. А за Евтушенко скандалы ходят по пятам. То он против ввода войск в Чехословакию выступает, то за Солженицына готов на баррикады идти. Случись новый скандал сейчас, а с Евгением Александровичем это запросто, и если в скандале будешь замешана ты, это будет не гирька, а пудовая гирища на чаше весов. Той чаши, что против назначения твоего отца. Потому потерпи. Вот в марте любые предложения о сотрудничестве, соавторстве, да хоть и другие, принимай, слова не скажу. А пока — годи.
— Ты откуда знаешь про папу? — спросила Ольга, помолчав.
— Was wissen Zwei, wisst Schwein, как говорит папаша Мюллер.
Потом был театр, опера, маменька блистала в роли Сюзан, после занавеса я зашел в гримерную, представил девушек, мы мило поболтали минут десять, и на том расстались. Видеться со мною завтра маменька желания не выказала, очень, говорит, занята, день расписан по минутам. Так оно у примадонн заведено.
Ну и ладно.
В два сорок пять я вспоминал Моцарта и стыдился написанного мной. Нет, не стыдился, стыдиться тут нечего, я старался. И вышло, в общем-то, неплохо. По нынешнему времени так и вовсе хорошо. Только великий Моцарт жил бедно, похоронен по третьему разряду в общей могиле, а я…
А я поджарюсь в огне фотонной бомбы, а потом, жареного, меня будут грызть крысы. Они-то, крысы, выживут.
Такое вот откровение.
Ничего, не запугаешь! Мы еще переломим судьбу о колено!
С таким настроением я проснулся и пошёл в душ.
Девушки решили всю пятницу посвятить магазинам, а я… Я пойду в Третьяковку, в палеонтологический музей, в кино, наконец. А вечером все мы отправимся восвояси, теперь уже не фирменным поездом, а простым. Андрей Николаевич останется, у него дела государственные, а мы уедем. Нас ждёт учёба.
Купе я опять выкупил целиком.
Глава 11КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ
Наш препод, Михаил Михайлов, дело своё любил и знал. Не замыкался в сером томике «Истории КПСС», а охотно выходил за рамки.
Мне предмет нравился. Просто и без утайки нам рассказывали, как развалить империю. Конечно, только внешнюю канву процесса, но по капле воды проницательный человек может догадаться о существовании океана. Это не я сказал, это сказал Шерлок Холмс.
— Разрешите вопрос, — поднял руку Сеня Юрьев.
— Если по теме занятия — пожалуйста.
— Вот вы, Михаил Михайлович, говорите о роли личности в истории, — начал Сеня.
— Это не я говорю, это Плеханов. А расширил понятие Владимир Ильич Ленин в работе, которая так и называется «О роли личности в истории», и которую вы должны были законспектировать к сегодняшнему семинару.
— Я конспектировал, конспектировал, — Сеня потряс толстой, в девяносто шесть листов, общей тетрадью. — И как раз по этому поводу вопрос. Ленин в седьмом году с огромным риском для жизни по льду бежал в Финляндию.
— Положим, не бежал, а шёл, — поправил МихМих.
— Не суть. А если бы он провалился под лёд и погиб? Что стало бы с партией, с революцией, с Россией?