У важенок тело колышется, как у женщин при ходьбе. Туловище быков на бегу почти неподвижно. Голова низко опущена к земле. Морда составляет прямую линию с шеей. Шея тоже почти на прямой со спиной. Только горб нарушает эту прямую. На бегу олени-быки чуть задерживают ноги, согнув или выпрямив их. Все это немного напоминает мультфильм. Движения «зафиксированы». От этого олений бег выглядит особенно привлекательным. Он очень красит северного оленя. Сказать по правде, изящества в северном олене маловато. Туловище его крепко и коротковато, животное приземисто, рога большей частью несимметричны. Но когда зверь бежит, легко неся свое коротковатое тело, изящно вскидывая ноги и устремляясь вперед, как массивная, сильная птица, то понимаешь, почему о нем поют старики и дети ненцы.
Старина Юси вел наш аргиш дальше и дальше. Мы постоянно шли вверх. Подъемов на нашем пути было больше, чем спусков. Наконец старик остановил свою упряжку и бросил хорей. Мои олени добежали до упряжки Юси и стали рядом.
— Чум ставить будем, — сказал старик.
На снег сначала была поставлена железная печка. Очаг — центр жилища. Печка была направлена топкой на юг. Отсюда будет вход. Вход в ненецком чуме всегда ориентирован на юг. По обе стороны от печи на снег легли циновки из тальника. Их называют по-ненецки хунер. На циновки постелили маты из сушеной травы — нгупейнга. На маты положили доски — лата. Это — пол.
Затем началось главное. Два шеста связали у вершины веревкой. Получился огромный циркуль. Его поставили по сторонам печи. Это особенные шесты. Они имеют свое имя — мокода. Их ставят первыми. Затем было установлено сразу четыре шеста, целая группа. Получилась трехгранная пирамида. Другая группа шестов была поставлена у будущего входа с правой стороны. Они тоже имеют особое название — куни. Прямо против них с левой стороны от задней стенки чума точно такая же группа. Пирамида стала четырехгранной.
Теперь к этой конструкции можно присоединить и отопительное устройство. Вверх выдвигается печная труба. Она состоит из нескольких колен и выдвигается, как телескоп к звездам. Труба наверху зажимается шестами. После этого дело идет еще быстрее. Слева от входа ставится несколько шестов под названием синтада и симметричные им — сзади. Потом приставляются шесты, образующие вход, — нюны, простые шесты — нгу и особый шест — симсаза, за который привязывают поперечины, соединенные с шестами у входа. Раньше этот шест считался священным. Наверху его вырезали изображение священной птицы Минлей. К этому шесту привязывали идолов. К нему вообще относились с почтением.
На этом сооружение каркаса и заканчивалось. Оставалось его покрыть нюками — меховыми полотнищами. Нюки накладывают как черепицу, так, чтобы верхние находили на нижние. Обертывают шкурами треть чума снизу и на эти нюки накладывают верхнюю часть. Все обматывают ремнем, чтобы крепко держалось. Внизу нюки получше, вверху — похуже. Вверху нюки прогорают, и поэтому они постоянно «кочуют» снизу вверх по каркасу, как их хозяева по тундре.
Все. Чум поставлен. По точному хронометражу, с того момента, как Юси бросил хорей, до того времени, когда он, кряхтя, залез в свой дом, прошло полчаса. Старуха ставила чум одна. Если бы ставили две женщины, то потребовалось бы минут двадцать.
— Однако с дочерью бы быстрей поставила, — вздохнула супруга Юси.
— Двум бабам надо всегда за один шест хвататься, — язвительно заметил Юси, — а то одна не знает, каким концом его кверху ставить.
В его словах ясно чувствовался намек на нерасторопность супруги. Это было несправедливо.
Старуха Юси отвязала от нарты ведро, как мне показалось с замерзшей водой, и зашвырнула его в чум. Затем она мигом нарубила тальниковых веток, которые тоже были привезены со старого стойбища. Через минуту печь гудела вовсю.
Я тем временем решил помочь нашей хозяйке и освободить ведро от ледяной глыбы. Глыбина в ведре подтаяла со всех сторон. Старуха Юси все время поворачивала ведро разными сторонами к огню. Когда она на время отвлеклась приготовлением строганины, я решил вынести ведро и освободить его ото льда.
— Чего делать хочешь? — спросила меня подозрительно старуха, когда я направился к выходу.
— Пойду вынесу.
— Зачем?
— Лед выну, ведро освобожу.
Старуха задумалась на время, а потом произнесла назидательно:
— Никогда не берись за женскую работу.
Свои слова она немедленно проиллюстрировала делом. Она перевернула ведро, стукнула по его дну, и на расстеленной клеенке оказался усеченный конус. Так дети пекут куличики из песка. Этот кулич был ледяной, вернее, из ухи. Еще загодя была сварена уха и заморожена в ведре. Теперь оставалось только отколоть нужный кусок и разогреть в кастрюльке. Первое блюдо, таким образом, поспевало почти одновременно с чаем. Чай кипятился изо льда, и уха тоже изо льда.
Старуха Юси рубанула топором по конусу, покидала куски твердого варева в миску, смела крошки собакам и сунула миску прямо в печь.
Уха была готова все же раньше чая.
Здесь, на Гыдане, погода удивительно изменчива. Когда ка-слали (кочевали) на это стойбище, было тихо, почти безветренно, мороз сухой и не сильный. Теперь же, к вечеру, стало задувать. Ветер сначала подул слегка. Он налетал порывами с северо-запада. Потом стал заходить по часовой стрелке, непрерывно усиливаясь. Вскоре он дул ровно и мощно, незначительно меняя силу. Наш чум стал разительно напоминать парусное судно. Тот, кто ходил под парусами, знает мелодию свежей штормовой погоды. Когда задремлешь в чуме, то кажется, что плывешь. Шесты поскрипывают при каждом порыве ветра совершенно так же, как скрипят реи. Подобно шкоторине паруса барабанит какая-нибудь «чумовая» снасть, и изредка заполощет нюк, прикрывающий вход.
Постоянно приходится слышать рассуждения о том, что чум — устарелое жилище. Нет слов, чум древен, его не свяжешь со стремительным прогрессом. Однако пока еще не создано другое жилище, которое так же идеально подходило бы для подвижного образа жизни, как чум.
Сейчас пурга. Жестокая непогода разрушила бы всякое другое северное жилье. Совсем недавно мне рассказывали ребята из географического отряда, как пурга перевернула два вагончика вместе с людьми на одной из «точек». Вагончики были массивные, заводского производства, с множеством имущества внутри. Там были и рации, и чугунные печи с котлами централизованного отопления в тамбурах, и все такое прочее. Были там и люди в достаточном количестве. Пурга опрокинула эти жилища и наделала много бед. Легко представить себе эту картину: люди, оказавшиеся без жилья в жестокую пургу, и жилище, которое довольно трудно восстановить.
Мне известны случаи, когда пурга опрокидывала целые автобусы, набитые пассажирами, расчаленные по всем правилам тяжелые транспортные самолеты, опоры высоковольтных линий, мощные антенны и разные другие надежные, крепкие сооружения. Но никогда не приходилось слышать, чтобы пурга попортила чум. Смею верить, что такого и не придется услышать. Такого просто никогда не было.
Не беру на себя смелость судить категорически, но, по всей видимости, конус чума — идеальная аэродинамическая конструкция, устойчивая в самых неблагоприятных условиях.
Есть у чума еще одна особенность: он сравнительно хорошо держит тепло. Если снаружи тихо, то после топки печи можно некоторое время посидеть неодетым. Воздух в нижней трети конуса устойчив. Это легко проверить, выпустив клуб папиросного дыма. Дым стелется по горизонтали, пронизывает тонкими пленками пространство от пола до уровня груди стоящего человека и почти не двигается вверх. В тихую погоду в чуме холодает постепенно. Понизу, на тех местах, где спят люди, тепло держится долго. Тепло от людей тоже аккумулируется здесь, и спать можно вполне сносно.
Совсем иное дело в непогоду. Тогда воздух стремительно высасывается мчащимся потоком через дымовое отверстие. В чуме становится холодно так же, как и за его пределами, разве что не ветрено. Поэтому ненцы большую часть жизни и проводят в своей меховой одежде как в истинном жилище — и вне чума, и внутри него.
Есть еще один весьма деликатный аспект: чум можно охарактеризовать как жилище, которое укрепляет архаичные отношения. Дело в том, что площадь этого жилища можно устанавливать по своему желанию, без каких-либо хлопот. Попробуйте, например, увеличить площадь обычного деревенского дома — надо целое строительство затевать. Даже простой сарай расширишь не сразу и не задаром. А чум какой хочешь, такой и поставишь. Можно ставить чум и на одну, и на две, и на три семьи. Сколько спальных мест соорудишь, стольким людям это жилье и будет служить. В тундре родственники стараются жить вместе. Семья женатого сына чаще всего живет со стариками. Оленные ненцы привыкли вообще жить в своих чумах относительно просторно. Поэтому они иронически относятся ко всем нововведениям, с которыми им приходится сталкиваться в других местах.
Мне, например, старик Юси говорил со смехом:
— В Носок пришли, что на Енисее стоит, там балок увидели. Знаешь балок?
— Путем-то не знаю, — схитрил я. Мне много пришлось пожить в балках с нганасанами и долганами на Таймыре. С этим типом жилища я знаком, безусловно, лучше, чем Юси. Хотелось, однако, из его уст услышать описание нового жилья, которое на него положительного впечатления не произвело.
Юси удовлетворенно прокашлялся:
— Совсем смешной балок я видел в Носке… Санки такие большие сделаны. Толстые полозья, грубо так они загнуты… Ноги нарт этих толстые, целые поленья… Потом пол из досок сделан… Потом из тонких палочек ящик сделан. Не ящик так-то, а только как у палатки геологов остов… Это все тряпочкой обтянули, думают, тепло им будет… Печка совсем маленькая, как игрушечная, стоит… Мы таких не держим. Потом совсем маленький этот балок. Там только сидеть можно!
— Эбэй, — рассмеялась старуха Юси, — Чего им, чум, что ли, лень ставить?
— Им мерзнуть не лень, — назидательно изрек Юси.
Старуха закатилась смехом, поперхнулась и долго кашляла, махая руками и отплевываясь.