Пять наиболее многочисленных родов. Остальные шестнадцать представлены одиночными или несколькими семьями. Некоторые переселились сюда совсем недавно. Некоторые издревле представляют на Гыдане ойкумену собственного рода, сгусток которого находится где-то рядом. Названия родов звучат очень красиво: Тесида, Вэнго, Ядне, Оковай, Нячь, Тибичи, Адер, Хороля, Серпиво, Хабдю, Пурунгуй, Нязонги…
Есть еще очень интересные сведения в похозяйственных книгах — данные о смешанных браках. Если смешанных браков много, то это свидетельствует о сближении различных народов, о стирании национальных границ. Здесь этого не наблюдается. Не с кем сближаться гыданским ненцам: ничтожно мало людей других национальностей. Как и прежде, браки заключаются между представителями двух ненецких фратрий (союзов родов), в которых распределены все роды. Все традиционно. На все три сотни семей только два случая, когда ненцы женились на приезжих коми и чувашке. Представители интеллигенции.
Гыданские ненцы — народ семейный. Только девять человек взрослых не состоят в браке. Точнее, они выступают официально как одиночки.
Семьи здесь большие. Парные семьи составляют лишь девять процентов. Вдвое больше семей из восьми и из девяти человек. Больше всего семей из семи человек — четверть всего числа. Много семей в шесть и пять человек. Десятую часть составляют семьи более чем в десять человек. Рекордная по численности семья — четырнадцать членов. В этом отношении гыданские ненцы отличаются от своих собратьев, живущих в других местах, и подобных себе народов, также пасущих оленей и добывающих на Севере рыбу и песца. Средняя численность семьи у гыданцев составляет более пяти человек.
Несколько нелепо звучит «более», но так уж принято. Есть в этих десятичных долях человека свой смысл. Эти доли составляют здесь шестьдесят пять сотых. Большая цифра — пять целых и шестьдесят пять сотых человека. В других районах Севера численность семьи стабильно составляет четыре человека. В наше время она преобладает.
Такая же приблизительно цифра для народов Севера была выведена и в двадцатых годах. Известный этнограф-сибиревед Борис Осипович Долгих высчитал среднюю численность семьи у народов Севера к началу русской колонизации Сибири. Она оказалась также около четырех человек. Между тем хозяйство гыданских ненцев не испытывало ни взлетов, ни промышленных революций, ни коренной модернизации. Стало быть, следуя логике, и численность их семей должна была быть, как у всех, — четыре человека в среднем. Иначе и прокормиться было невозможно. Рост численности семей, несомненно, явление новое. Чтобы убедиться в правильности факта — чем лучше жизнь, тем больше людей, — особой науки не надо. Жизнь здесь стала действительно намного лучше. Жить стали подольше, и детей стало побольше. Многочисленность ненецких семей как раз и обусловлена большим количеством детей.
Как в семнадцатом веке, так и в начале нашего столетия, когда на Крайнем Севере установилась Советская власть, нужны были двое взрослых, чтобы прокормить двоих детей. Это в среднем. Были самые разные исключения, но мужчина и женщина оставляли после себя двух потомков. Баланс. Сколько умерло, столько и родилось. Сейчас меньше трети людей занято в производстве. На их иждивении оказались остальные две трети. Так по крайней мере явствует из нехозяйственных книг. Пометка «ижд.» — «иждивение» встречается в двух случаях из трех. Внесем ясность. Это неправильно. Эти самые «ижд.» живут не столько за счет какого-то главы семьи, почтенного оленевода или охотника, сколько за счет всего нашего государства. Сразу же после рождения тундровика на целых восемнадцать лет государство принимает все заботы о нем на себя. Бесплатные ясли, детский сад, школа-интернат, а если будет желание, то и училище, техникум, институт. Все за счет государства — от пеленок и ползунков до школьной формы, лечения, учебников. Детская смертность практически сведена к нулю. В этом и секрет роста численности семей. Листаешь похозяйственную книгу и видишь: кормилец-то государство.
Еще одна интересная особенность гыданских ненцев: мужчин здесь больше, чем женщин. Говорят, мальчики рождаются к войне. Гыданские ненцы, бесспорно, опровергают эту примету. Войн они отродясь не затевали, а мужчин у них больше. Взрослое население, впрочем, сбалансированно. Это среди детей мальчишек больше, чем девчонок.
Там, где в книге стоит пометка «ижд.», в соседней графе об образовании стоит цифра — класс, в котором данный «ижд.» обучается. Порой и не класс, а училище или институт. Гыданские ребята учатся в тюменских и ленинградских институтах, в салехардских училищах. Своих кадров здесь скоро будет вполне достаточно: инженеров-строителей, ветеринарных врачей, фельдшеров, учителей, кооператоров, культработников…
Однако там, где указана профессия: оленевод, рыбак, охотник, в возрасте лет за сорок, рядом написано «гр.» — «грамотный». На первый взгляд скромно. Однако за этой скромностью стоит настоящий подвиг людей, работавших здесь в двадцатые — тридцатые годы. Если когда-нибудь будет создан памятник покорителям Севера, то среди его центральных фигур должны быть учитель и врач. Трудно представить себе, сколько потребовалось самоотверженности и упорства, чтобы против имени взрослого человека, предки которого и не подозревали о существовании грамоты, можно было написать «грамотен».
3
Старина Аси пришел знакомиться небескорыстно. Он ввалился в малице, отдающей морозом, встал, оглядываясь, у двери и через некоторое время произнес традиционное:
— Ань-торова!
— Здорово, здорово, — откликнулись мы с Емельянычем.
Аси не торопился. Он медленно осматривал наше хозяйство, переступая с ноги на ногу.
У нас был накрыт стол для чаепития. Чайник тоненько завывал на печи.
— Садись чай пить, — предложил я.
— Ланно, — ответил старик, зацепил рукой за капюшон малицы, снял ее и понес в сени.
Второй чайник уже кончался. Мы распарились. Целого пакета баранок и пачки сахара как не бывало. Аси все помалкивал. Потом он дососал беззубым ртом последний огрызок и перевернул кружку.
— Московские-то люди теперя куда пошли? — начал он светский разговор.
— Мыв тундру скоро поедем, — ответил я.
— Ланно, — сказал Аси. — Однако спрашивал-то про другой люди.
— Какие люди? — спросил я.
— Тут летом на лодке ходил. Из Москвы, говорил.
— Москва большая, старик. Откуда же я всех знать буду?
— Не знаешь, — с сожалением отметил старик. Он посидел еще, помолчал. Потом, видно, решился на самое главное, то, из-за чего пришел к нам:
— Ты в Тоболеске-то был?
— Был.
— Там парень-то мой видел?
— Где парень-то твой там?
— Мореходный училище.
Вот тут-то я и взял реванш. Три недели назад я действительно был с Геннадием в Тобольске, заходил в Тобольское мореходное училище и видел там четырех парней из Гыданской тундры. Один из них, наверное, был сыном старика.
— Видел, — ответил я не кривя душой.
— Как живой-то там? — заволновался старик.
Парни выглядели здоровенными. Уж чего-чего, а здоровье из них так и выпирало.
— Хорошо, — ответил я убежденно.
Старик опустил голову, подумал.
— Плохо-то чего будет? — сказал он наконец, — Тоболеск-то такой город. Тундровый люди век помогал. Совсем добрый город. Всегда нам помогал. — Он встал, принес малицу, влез в нее и взялся за ручку двери.
— Гости приходи.
— Придем, — пообещали мы с Геннадием.
Старик ушел, а я стал вспоминать Тобольск — первую сибирскую столицу.
У старых северян нет понятия просто «Север». Есть понятие «северов». Традиционно Гыдан относится к Тобольскому северу, подобно тому как Таймыр — к Туруханскому. Туруханск так и остался заштатным городом. Слава Тобольска меркла с годами, затухала с развитием других сибирских столиц. Но незримые нити до нашего времени связывают северный полуостров с древним городом на Иртыше.
Правильно, что наша экспедиция началась в Тобольске.
Мы приехали в Тобольск к вечеру. Поезд неспешно катился по новой железной дороге Тюмень — Тобольск, останавливаясь на полустанках — будущих станциях. Тобольский вокзал поражал своими размерами. Мощные перроны под стать московским; огромное вокзальное здание в виде трех островерхих изб из бетона и стекла, соединенных вместе, обложенных снизу диким камнем — серым гранитом и украшенных чеканным металлом; станционные помещения, рассчитанные на работу крупного транспортного узла. Пока поезд пришел почти пустой. Движение по дороге сейчас сравнительно редкое. Нет нужды. Главное еще не началось, начнется через год. Здесь будет построен крупнейший в стране нефтехимический комплекс. Вот тогда Тобольск снова встанет в ряд первых городов России.
Старый Аси сказал:
— Тобольск совсем добрый город.
Это он. совершенно точное нашел определение.
Октябрьским вечером тобольский вокзал выглядел сумрачно. С неба сеялась водяная пыль. Не дождь, а морось какая-то, сразу же промочившая наши плащи, заставившая зябко ежиться и вздрагивать. Автобус ушел битком набитый. Мы остались ждать. Вскоре повезло и нам. Подъехала машина с крытым кузовом.
— Чего мокнуть-то? — предложил шофер. — Садись, подвезу.
Все, кто не смог втиснуться в автобус, забросили свои вещи в кузов, залезли сами, и дилижанс тронулся. От вокзала к городу дорога заворачивала круто вверх. Она шла по глубокому каньону, прорезанному природой в горе. Машина ползла, оскальзываясь, как на мыле. Посреди склона мотор надорвался. Хорошо хоть тормоза честно выполнили свой долг. Сзади заурчала мощная «Колхида». Шофер ее без лишних слов подъехал спереди, зацепил нас тросом и потащил наверх. По ходу наш автомобиль завелся и до гостиницы двигался самостоятельно. Высадили нас на другой стороне улицы.
Вот тут-то и стало ясно, почему Тобольск в это время года располагает к раздумью. Когда-то в этих местах, если верить песне, на диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой. Против гостиницы сидел бронзовый Дмитрий Иванович Менделеев, тоже объятый думой. Стояла возле памятника изящно одетая, а главное, легкомысленно обутая девушка, объятая думой. Им составили компанию и мы. Нас тоже объяла дума о том, как без риска для жизни перебраться к гостинице: уж больно грязь была глубока. Кое-как перебрались.