— Ничего не трогал? — переспросил Юси.
— А что было бы, если бы я потрогал?
— Лучше не спрашивай, если зуба медведя не носишь, — наставлял Алю.
— А зачем зуб медведя?
— Покойники только медведей боятся. Медведь всегда их хальмеры ломает, не боится. Поэтому наши люди всегда на поясе медвежий зуб носят.
Алю показал на свой ремень.
Это верно, что медведи часто разоряют захоронения.
— А как покойник мне что-то сделать может? — продолжал я.
— Теперь вот слушай, как быть может, — вмешался Юси, — теперь я тебе расскажу.
— Маринча-парень жил. Была у этого парня жена. Был у жены маленький мальчик. Сестра была у Маринчи.
Однажды этот Маринча на охоту пошел. Женщинам он говорит:
— За тальником сходите. Топить уже нечем.
Сестра его отвечает:
— Ладно, я схожу. У твоей жены ребенок, ей с ним надо быть.
Пошла. Идет, тальник пробует. Один срубит, другой срубит. Возле одного большого куста остановилась, под корни смотрит. Видит, где-то внизу, между корнями, мужик едет на черных оленях. За ним женщина едет на четырех черных оленях. У этой женщины ягушка из бобровых шкур, кисы семью полосками разукрашены. Смотрит, за этой богатой женщиной еще одна идет. Видно, бедная это. На двух оленях идет только. Нарт ее всего четыре. По одному оленю в каждую впряжено, вторая лямка за нарту завязана. Смотрит эта девка, бедная женщина к последней нарте вожжу передового оленя своей упряжки привязав, к передней, богатой, побежала. На полоз ее нарты встала и ей говорит:
— Дай что-нибудь поесть!
Та отвечает:
— Чего такое? Каждый раз у меня просишь. Твои родные, если им оленей жалко, хоть костерчик бы возле тебя развели.
Сестра Маринчи опять смотрит. Видит, совсем сзади нарта идет. Только один у нее полоз. На этой половинке нарты полчеловека едет. Видит сестра Маринчи сверху: этот получеловек к переднему мужчине подъехал, говорит ему:
— Наверное, это вы мою жену подговариваете, чтобы она меня не любила. Я видел, как моя жена с твоей разговаривала.
Сказав это, получеловек своим копьем богатого мужчину ткнул.
Совсем испугалась та, которая за дровами ходила. Говорит:
— Это что я видела?
Стала себе глаза тереть — ничего не видно. По сторонам поглядела — на холме много хальмеров стоит.
К ним тогда пошла эта женщина. Близко подошла, смотрит, около одного хальмера много нарт перевернутых. Это значит, богатая женщина лежит.
Разломала ящик, где покойница лежит, увидела ее в богатой одежде. Шапку с нее сняла, на себя надела. Богатая шапка. Совсем много на ней всяких блях медных. Стала с нее ягушку бобровую снимать. Тоже взяла, на себя надела. Тогда стала кисы с семью полосками снимать — не снимаются. Тогда ноги этой женщине обрубила, как дрова к себе на нарту бросила. Потом все доски от ящика хальмера разломала, к себе на нарту сложила. Целая нарта сухих дров у нее стало.
К себе так пошла.
Как она пришла, то жена ее брата думает:
«Когда раньше к чуму приходила, то мой сын всегда к ней на улицу выходил. С ним ласково разговаривала. Теперь сын не идет к ней. Странная она какая-то. Шапка у нее богатая больно, совсем украшений много».
Сестра Маринчи доски от хальмера принесла, в костер положила.
Тогда жена ее брата опять думает:
«Что с ней такое стало? Совсем она черная стала».
Вышла сестра Маринчи, две ноги отрубленные, которые у нее в нарте были, в чум принесла. На чие (поперечину) оттаивать положила, чтобы кисы с семью полосками снять.
Тогда услышала жена Маринчи-парня, что кто-то снаружи по нюкам чума поднимается и скатывается. Вдруг кто-то вошел в чум. Смотрит, эта покойница без ног вошла. Говорит:
— Где ноги мои, где шапка, где ягушка?
Тогда бедная женщина нож схватила, распорола нюк, который за ее спиной был, наружу побежала. Пошла по дороге мужа своего. Сколько-то бежала, назад обернулась. Видит, там только нюки рвутся. Чум повалился. Это покойница и сестра Маринчи дерутся. Потом они пошли куда-то. Сестра Маринчи впереди бежит. Сзади эта покойница бежит. Только сломанный чум остался.
Еще быстрее пошла жена Маринчи, скоро его самого увидела. Все это своему мужу рассказала.
Говорит тогда Маринча:
— Я недалеко чумы чьи-то видел. Мы туда пойдем.
Туда пошли. На другой день за своими амгаря-ми — вещами — пошли. Амгари взяли, снова в чумы к другим людям ушли.
Десять дней прошло — умерла жена Маринчи, и сын ее умер. Потому умерла, что при ней дрова с хальмера жгли. Дым-то на них тоже шел, хотя и не виноватые они. Поэтому умерла невинная женщина…
Старик сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом.
Потом спросил небрежно:
— Ты думаешь, почему умирают, когда дым от досок хальмера на человека попадет?
— Не знаю, — чистосердечно признался я. — А разве умирают?
— Однако я тебе лахнаку говорил…
— Так ведь это лахнаку.
— Все лахнаку, — назидательно произнес старик. — Ладно, вперед иди, — сказал он, вставая.
Юси уже отвязывал вожжу от копыла свой нарты. Я пошел первым. Старикам и в самом деле надо было отдохнуть. Ехать за кем-нибудь всегда легче.
Потерять дорогу было невозможно. Дорога совершенно отчетливо виднелась при восходящей луне: наезженные нартами колеи, цепочка черных оленьих орешков. Олени в этом отношении совершенно уподобляются мальчику-с-пальчик. Тот набрал белых камушков и разбросал их, чтобы они были видны ночью. Оленьи орешки на снегу видны намного лучше, чем камушки предусмотрительного мальчика.
…Старина Алю сунул голову под полог чума и растерянно воскликнул:
— Эбэй, чего такое?
— Чего там? — заволновался старик Юси. Чум-то был его. Однако старый Алю на отвечал. Верхняя половина его туловища была в чуме, а нижняя не давала нам пройти.
— Заходи! — Юси даже толкнул гостя.
Алю исчез в чуме. Влезли вслед за ним и мы. Однако старик как влез, так и стоял на месте, мешая нам с Юси. Я протиснулся сбоку и повалился на гостевую сторону. Юси пролез на свою хозяйскую половину. Один Алю торчал у входа как пень и таращился куда-то наверх. Я глянул туда же, и мне стало понятно замешательство старика. Там за шесты были заткнуты портреты обитателей чума. Это художник поработал.
— Первая в мире чумовая галерея, — скромно проронил Геннадий Емельянович.
Я перевел взгляд на него. Художник сидел на своем месте с таким видом, что можно было подумать, будто он родился в чуме, но всю жизнь провел вдали от него и только теперь обрел свой истинный образ жизни.
— Эбэй! — снова удивленно воскликнул Алю.
Он смотрел то на портрет, то на Сертку, который послужил моделью. Сертку ковырял иглой в сети и скромно улыбался. Реакция старика его забавляла.
— Чего, никогда картинок не видел? — спросил он небрежно у Алю.
— Видать-то видел, — ответил простодушно старик. — Однако тебя на картинке никогда не видел.
Юси в это время внимательно изучал собственное изображение. Он мерил пальцами собственный нос, а потом проверял, соответствует ли действительность изображению. Действительность не соответствовала. На картинке нос был меньше.
— На меня-то похож? — с тревогой спросил Юси у Алю.
Тот немедленно переключился на изучение портрета своего Друга.
— Беда как похож, — сказал он наконец искренне, — Однако почему так?
Старик тоже измерил пальцами нос у Сертку и приложил разведенные пальцы к бумаге. Опять в действительности нос Сертку был меньше, чем на изображении.
— Чего так? — заволновался Алю, — На картинке совсем по-другому сделано, а беда как похож.
Старик долго смотрел то на портреты, то на Сертку, то на Юси и даже не снимал малицы.
— Чай садись пить, — прервала его размышления Панна.
— Меня теперь рисуй, — потребовал старик, когда чаепитие было окончено.
— Рисовать можно, только когда человек лахнаку говорит, — вставил я прежде, чем Геннадий успел открыть рот.
— Буду говорить, — поспешно согласился Алю.
Сертку не выдержал и рассмеялся.
— Чего смеешься? — подозрительно спросил старый. До него наконец стала доходить истина. — Юси-то сказку не говорил, когда его картинку делали, — озарила его догадка. — Ты меня обманул, — бросил он мне с досадой. — Теперь Йомпу будешь, — продолжал он.
— Какой Йомпу?
— Йомпу-обманщик.
— Расскажи, — попросил художник, раскладывая карандаши, бумагу и прочие рисовальные принадлежности, — Расскажи, мне лучше рисовать будет…
— Ладно, — согласился со вздохом старик, — Только ты хорошо рисуй.
— Трое в чуме живут. Один — имя ему Йомпу. Второй — имя ему Вэнг-вэсата. С ними живет старуха-бабушка. Около реки живут. Тальники по этой речке растут большие. Йомпу все время рыбу ловит. Все в это время ждут, когда он рыбы принесет.
Старуха в это время жир собирает. Около них на речке много рыбы ловится. Старуха все время в олений желудок складывает икру рыб, которые икряные.
Йомпу говорит однажды:
— Если я умру, желудок с икрой мне оставьте. Пускай мне все это останется.
Лег Йомпу, умер.
Старуха тогда говорит:
— Давай Йомпу хоронить будем, брат Йомпу. Ты должен своего брата хоронить.
Брат его был Вэнг-вэсата — это значит Наполовину Собака, Наполовину Человек. Совсем маленький еще этот.
Он все время возле этого захоронения играл. Там только обычная могила была. Просто его положили наверху, сверху ящик сделали.
Там так брат Йомпу все время играл. Все время смотрел на могилу брата. Один раз смотрит, его брат Йомпу сквозь щели досок гроба на него уставился. Смотрит Вэнг-вэсата: его бра