Работа началась. Надо выловить тынзяном всех упряжных оленей и поставить их в упряжки.
Северное сияние трудно описать словами. Поморское «сполох», пожалуй, лучше всего отражает действительность. В самом деле, кажется, что все небо сполошилось. А «сияние» мне представляется неточным определением. Скорее мерцание, что ли.
Наше стадо трусит по дороге, на которой нет ни единого следа. Старый Юси ведет аргиш напрямую, по снежной целине. Луна, холодная, голубоватая, заливает тундру мертвенным светом. Слышен только шелест оленьих копыт, шумное дыхание животных, скрип полозьев да посвист каюров. Очень светло. И вдруг через всё небо прорывается светлая полоса. Будто свет пробивается во внезапно образовавшуюся щель в тверди небесной. Будто дверь светлой комнаты отворили во тьме. Светлая полоса тянется через весь небесный купол. Потом свет бледнеет. Небесная дверь притворяется, видно. И прямо над головой вспыхивает призрачный, неверный свет. Спускается сверху столб. Рядом появляется еще один, потом еще один. Эти столбы перемещаются. Они плывут и блекнут.
Вновь и вновь озаряется небо. Теперь оно кажется заполненным водой. Кажется, над тобой — море. Похоже, ты едешь по дну великого океана, который не давит на тебя. А сверху кто-то бросает пригоршни светящейся краски. Сияющие, мерцающие пылинки сначала сильно врезаются в водную толщу, а потом затормаживают бег, плывут вниз все медленнее и, наконец, повисают. Так, как если бы с большой высоты прямо в землю выстрелить сигнальной ракетой. Она ведь тоже сначала будет лететь с большой скоростью. Потом эта скорость уменьшится. Сначала ракета будет светиться все ярче и ярче, разгораясь, а потом начнет затухать. Так и мерцание северное. Невидимая рука бросает все новые и новые пригоршни света, и свет этот озаряет холодную тундру и гаснет тихо, натыкаясь на что-то твердое, и затормаживает падение.
Вдруг с неба спускается занавес. Занавес возникает, как реальный, плотный предмет. На нем множество складок. Они шевелятся, змеятся. Временами по небесному занавесу пробегает волна. Так в театре кто-то за кулисами потрогает край занавеса, а он всколыхнется весь. Временами северный занавес начинает струиться, как табачный дым в тихой комнате.
В пути мы уже два дня. Сегодня шевелимся часов десять. Упряжные животные дышат, широко раскрывая рты. Наконец Юси останавливает свою упряжку.
— Ты здесь с оленями стой, — говорит он Алю, — Мы туда, — он показывает рукой в сторону, — на стойбище твоей невесты пойдем.
— Саво, — соглашается Алю. Тут не возразишь. Юси теперь сват.
— Тебя не будет — Чизе-вэсу придет, — говорит, смеясь, Юси.
— Откуда прийти может? — возражает Алю.
— Это кто такой? — спрашиваю я у Юси.
— По дороге расскажу, — обещает он.
Мы отпускаем моих оленей. Емельяныч садится с Панной, я — на нарты к старику. Сидеть за его спиной удобно. Старик поворачивает оленей и начинает рассказывать.
— Жил старик. Жена у него была. У Неро-яха они жили. Неро-яха — это Тальниковая река значит. Они жили только рыбой. Рыба ловилась хорошо. Оленей было совсем мало. Только двадцать оленей было у них. Время шло как-то. Стало мало рыбы ловиться. Старик говорит однажды:
— Наверное, мы отсюда каслать будем. Рыбы совсем мало ловится. Сейчас будем нашу заготовленную рыбу в нарты складывать. Где-то там, где река Обь начало берет, хорошая земля есть. Совсем много еды там. Мы теперь туда пойдем.
Наложили десять нарт рыбой. Однако последние нарты маленько неполные. Старик оленей собрал. Старуха чум сломала, сложила. Старик оленей переловил, запряг их. Пошли.
У последних нарт по одному оленю было.
Все вверх по Оби они идут, по левой стороне реки по льду. У самой последней нарты два здоровых оленя свободно идут. Эти, наверное, в нарты старика запряжены будут. Некоторое время так ехали. Потом старик на правую сторону Оби перешел. Там чум поставил. Запряг он тех двух оленей, что свободно шли, сам дальше вверх поехал. Едет старик и смотрит — кто-то на лыжах шел. След лыжный виден. По этой дороге старик пошел. Скоро он чум нашел. Около чума всего двести оленей ходит. Видит старик — четыре оленя заметные. Снял свой гусь этот старик, в чум пошел. В чуме тоже старик и старуха сидят. Едят они. Старик по свободной стороне чума пошел, на дрова там сел. Видит он — не замечают его. То сядет приезжий, то встанет — не видят его хозяева. Тогда стал он чавкать. Как будто ест. Все равно не видят его.
Потом смотрит приезжий: хозяин чума будто наелся. Голову поднял, через костер увидел приезжего. Говорит:
— Чего не говоришь? Ты же как гость пришел. Это ты, Мянг-вэсу?
— А это ты, Чизе-вэсу? Ань-торова, здорово!
— Садись тогда, ешь.
Старуха тогда есть принесла. Приезжий, Мянг-вэсу, стал есть.
Чизе-вэсу говорит:
— Когда ты оттуда каслал, ты о чем думал? Ты думал, что на конце Оби есть хорошая земля, где много еды бывает. Если ты будешь меня слушать — значит, ты эту землю здесь нашел.
— Если так, то, конечно, я буду тебе подчиняться.
— Сейчас ты домой пойдешь. А потом ты свой чум переставишь. Не совсем близко от меня, подальше немного.
Наелся Мянг-вэсу. Чизе-вэсу говорит:
— Ей, старуха! Дай ему мяса для бабушки. Наверно, у них нет ничего.
Мясо взял. Поехал. Потом каслал, как Чизе-вэсу говорил. Недалеко свой чум ставил.
Однажды слышит он, на лыжах идет кто-то. Это Чизе-вэсу идет. Чум старика нашел. В чум пришел, поел, потом сказал:
— О чем мы с тобой тогда говорили? Говорили мы, что ты мне подчиняться будешь. Теперь ты тридцать нарт делай.
Это сказав, к себе пошел.
Взял свои ножи, свой топор старик Мянг-вэсу. Семь дней тридцать нарт делал.
Скоро к нему опять Чизе-вэсу пришел. На оленях он пришел. Все тридцать нарт с собой увез, в них своих оленей запряг.
Потом Чизе-вэсу опять пришел. Тогда вместе они пошли. Сколько-то шли, видят, тридцать чумов стоят. Никого снаружи нет. Оленей совсем много ходит.
В чум Чизе-вэсу заглянул. Там трое Санер играют в карты. Это увидев, он обратно пошел. Олени его в стороне стояли. Тогда во все тридцать нарт по три оленя запрягли. Всего девяносто оленей они увели. Домой они пришли. Тогда Чизе-вэсу говорит:
— У меня есть олени. Эти олени пускай твои будут. У меня соль есть, ты ее тоже бери. Этих оленей убей, засоли. Долго их есть будешь. Так делай.
Так сделали. Теперь просто живут. Скоро опять Чизе-вэсу пришел. Ел сначала, потом рассказывать начал.
— Видел ты у меня четыре приметных оленя, когда первый раз ко мне приходил? Если о них тебе рассказать, то лахнаку будет. Я один раз поехал в Салехард. В Салехарде у меня друг был. К нему я пришел. Мы с ним маленько выпили. Тогда три молодых человека пришли. С ними один старик также был. Старик тогда говорит:
— Я Тасинянгы-вэсэко (Тасинянгы-старик), а это три моих сына. Сейчас мы торговать кончили, теперь мы домой пойдем.
Сели эти люди, тоже пить стали. Так всегда было: когда в Салехард торговать приходили, то пили маленько.
Старик Тасинянгы говорит своим сыновьям потихоньку:
— Сильно не пейте. Может быть, этот человек — вор. За ним все время смотреть надо.
Тогда парни те вышли и стали свои нарты привязывать.
Чизе-вэсу, это услыша, говорит:
— Меня здесь не оставляйте. Я с вами пойду.
— Давайте скорее, — тогда Тасинянгы громко говорит, — этот человек, наверно, вор. Надо его оставить.
Быстро эти люди ушли. Тогда Чизе-вэсу свою нарту связал. Те уже скрылись. За ними поехал, их догнал. Сыновья впереди идут. Старик сзади едет. За своими сыновьями он едет. Видит Чизе-вэсу, остановились эти люди. Бутылку водки достали. Выпили опять.
Старик Тасынянгы говорит:
— Смотрите, сильно не пейте. Этот человек, который за нами едет, наверно, вор. Он нас грабить хочет.
Чизе-вэсу это молча слушает.
Дальше пошли они. Тогда пурга началась. Остановились эти люди. Тогда Чизе-вэсу говорит:
— Видите, пурга. Ваш чум близко. В ваш чум поеду.
— Твое дело.
Скоро в чум пришли. Ели сначала они. Потом со своими бабами пить они стали. Всегда так делали: когда торговать кончали, в чум возвращались, то всегда в чуме маленько пили. Тогда все время Тасинянгы-старик говорил:
— Смотрите, ребята. Теперь оленей сторожите. Этот человек — вор.
Тогда Чизе-вэсу думает:
«Чего он так говорит? Разве я у них украл что-нибудь? Если они хотят, чтобы я вором был, то ладно, буду».
Наружу пошел Чизе-вэсу. Возле чума совсем здорового ручного оленя-авку увидел. Его поймал, к своей нарте привязал. К чуму близко подошел, кричит:
— Эй, Тасинянгы-старик, ты сколько раз несправедливо вором назвал? Если ты так хочешь, то я за то у тебя оленя взял!
Тасинянгы кричит:
— Говорил я, это вор. Скорее оленей собирайте.
Тогда двух приметных оленей его сыновья поймали. Сами все четыре человека на одну нарту сели, погнали сильных оленей.
Скоро Чизе-вэсу догнали они.
Старик Тасинянгы кричит:
— Парень, — сыну кричит, который оленями правит, — по правой стороне от этого вора не иди. Иди по левой стороне. Я его за уши поймаю.
Сам старик справа от того, кто оленями управляет, сидит.
— А у меня, — это про себя Чизе-вэсу говорит, — наконечник хорея с двух сторон отточенный. Очень он острый. Сначала я вожжу обрезал, потом постромку перехватил. Остались люди на нарте. Их приметные олени с моими вместе побежали. Остановившись, их поймал, к своей нарте привязал. Привел их к своему чуму. Это те олени, которых ты в первый раз видел. Ручного оленя-авку я на мясо забил. Шкура его на нарте лежит, которую ты, первый раз ко мне придя, видел… Сейчас к тебе еще одно дело есть. Давай пойдем теп