— Тогда женщину зовите, — распорядился жених.
— Эй, сестра! — позвал Поду. Сильно кричать-то не надо было. Сквозь нюки и так все слышно на стойбище.
Мне показалось, что звать-то и совсем не надо было. По-моему Татьяна и так все слышала сама и была готова прийти. Уж очень быстро она появилась.
— Зачем звал? — спросила она, пролезая под полог.
Женщина всегда остается женщиной. Но тут вспылил правдивый Юси: видно, нервы его поизрасходовались за время сватовства:
— Чего спрашиваешь, если сама все знаешь?
Невеста потупилась.
— Вот скажи ему, — Поду кивнул в сторону Алю, — пойдешь за него или нет.
— Надо подумать, — рассудительно заявила Татьяна.
— Конечно! Всегда думать надо! — восторженно воскликнул Алю и восхищенно уставился на невесту.
— Потом скажу, — решила она, благосклонно глядя на искателя своей руки.
Вечер на этом и закончился. Мы стали задремывать, и хозяева объявили отбой. Все-таки удивительный народ в тундре. Представьте себе, что часу в четвертом утра к вам вваливается полдесятка гостей. А у вас вдобавок ко всему еще и дети спят маленькие. Сложная ситуация, не правда ли? Для тундровиков же такое происшествие вроде праздника. Гости приехали — значит, праздник. Время не имеет значения.
Алю ночевал в другом чуме, где была и Татьяна. Наутро, казалось, вопрос о их женитьбе был решен. Алю уже щеголял в каких-то новых кисах, которые постоянно горделиво поглаживал.
— Давай теперь выкуп бери, оленей бери, — заявил он Поду во время завтрака.
— Давай сколько-нибудь, — рассеянно отозвался Поду.
— Давай говори, — настаивал Алю.
— Потом говорить будем, — решил Поду, — Я сейчас с Юси в Гыду своих оленей погоню на забойку сдавать. После говорить будем, когда оттуда вернемся.
— Оленей сдавать пойдешь? — внимательно переспросил Алю и задумался на короткое время… — Моих тогда всех бери за выкуп.
— Зачем столько брать буду? — возмутился Поду.
— Бери, бери, — настаивал Алю, — Всех бери, на забойку сдавай.
— Зачем мне двести оленей брать! — даже плюнул с досады наш хозяин, — Что люди потом говорить будут?
— Пускай говорят, все равно бери, — торжествовал Алю. — Как не возьмешь, если жених сам столько дает?
Это был рассчитанный удар. Действительно, жених через своего представителя мог поторговаться о размерах калыма. Но родич, отдающий женщину замуж, не мог ведь настаивать на меньшем выкупе: это было бы явным оскорблением невесты. Как это так — за нее требуют меньше, чем дают? Алю все правильно рассчитал.
— Значит, сам оленей на забойку не погонишь? — ехидно осведомился Поду.
— Чего мне гнать, если все за выкуп отдал? — невинным тоном ответил Алю.
Тут с досады плюнул и Юси. Хитрющий Алю всем умудрился хлопот доставить. Он теперь и пальцем не пошевелит, чтобы выловить свои две сотни из его стада: не его имущество. Ему даже и неприлично вмешиваться в отбивку оленей для выкупа. Этим должен заниматься сват — Юси. И гнать оленей он не собирался. Собирался хороводиться на стойбище со своей Татьяной да ждать, когда Поду приедет с деньгами и всем необходимым для свадьбы.
Стадо погнали Юси, Панна, Поду, Гена и я. Потянулись дни среди оленей, вдали от теплых чумов и от тех мест, где можно смешать своих оленей с чужими.
5
Расстанемся с некоторыми иллюзиями.
Очень часто приходится слышать о необычайной способности тундровиков ориентироваться в своей холодной, однообразной земле в любую погоду. Это неправильно. Не все тундровые жители являются выдающимися штурманами. Сами ненцы делят людей на тех, кто «землю-знает», и тех, у кого «землю видеть ума нет». Чтобы свободно ездить по тундре, надо прежде всего обладать огромной памятью и особым чутьем. Топографы могут объяснить это лучше меня — способность запоминать рельеф и представлять мысленно места, которые сам не видел, но слыхал о них. Квалифицированный геодезист, увидев только фрагмент рельефа, может довольно точно реконструировать остальную часть, руководствуясь знанием закономерностей строения поверхности нашей планеты. Точно так же отдельные талантливые каюры по небольшой детали подробнейшим образом воображают ту часть пути, которая следует за ней и которую предстоит преодолеть. Истинный проводник, который в обычной жизни водит своих оленей по определенному маршруту, водит всех людей своего стойбища, — обычно или сам бывал в этих местах, или подробно расспрашивал о них знатоков. Для него нет ночи, плохой погоды и всего прочего, что заставляет сбиваться с пути бесталанных. Воображение его всемогуще. Но таких людей очень мало. Я расспросил пятьдесят человек о их способности ориентироваться. Спрашивал по определенной методе. Грубо ее можно свести к двум позициям: оценка собственных возможностей и мнение других людей о способностях этого человека. Картина получилась поразительная. Абсолютно надежными проводниками оказались только восемь процентов мужчин. Средние способности признавались приблизительно за десятью процентами. Итого восемнадцать процентов штурманов, которые заслуживают доверия. Остальные — ведомые.
Как в тундре «кружат» — сбиваются с пути, — рассказывают многие. Из-за этого «кружанья» и погибают те, которым не повезло с каюром. Гибнут всегда нелепо. И в этой нелепости есть своя закономерность, неумолимая северная закономерность: Север сам себе делает жертвоприношения.
Блеклый, пасмурный день быстро уходил, уступая место ночи. Впереди шел опять Юси. Старик понуждал свою четверку хореем, беспрестанно посвистывая. Сзади стадо поджимали мы с Поду. Поду охрип от беспрестанного крика. Он отрывисто выкрикивал «а-а» и заканчивал каким-то рычанием. Так пастухи гоняют оленей. Собачки были спущены и работали на совесть. Они то и дело подавали голос, кидаясь за отдельными бегунами, отрывавшимися от своих сородичей. Временами собачки подбегали к нарте хозяина, вскакивали задними лапами на полоз, а передние клали на сиденье и некоторое время ехали так — отдыхали. Темп был задан быстрый. Было ясно, что пастухи хотят до полной темноты пригнать оленей на хорошее место, где можно дать им попастись. Стадо рысило плотной массой. Сзади оно казалось темным сгустком, над которым раскачивался корявый тальник — рога. Как привидения в стаде, бежали белые олени. Казалось, на фоне темных оленьих тел фантастически вырезан силуэт оленя-невидимки. Пятнистые животные выглядели еще более нереально. На белом, сливающемся со снегом поле проступала вдруг одна оленья голова, одна нога или часть тела.
Моя упряжка шла без понуканий. Я только иногда трогал хореем нерадивого. Да и то только для того, чтобы подровнять своих рогачей. Если олень резко выскакивал вперед, то тут же доставалось художнику, который сидел на нарте Поду. Ретивый зверь влеплял ему рогами по капюшону. Я старался пускать упряжку плавно, чтобы поберечь Емельяныча.
Старики гнали вовсю. Обычно проедешь час — передышка. Хореи кидают на снег, каюры встают с нарт, закуривают, бросают друг другу односложные реплики. Сейчас шли без остановок. Бег, бег, в одном усыпляющем ритме, олений храп, шорох снега и скрип полозьев.
Впереди, сквозь морок затемнели холмы. Тальник пробивался из глубокого снега и вырисовывал причудливый абрис. Стадо шло прямо на холмы. Передняя упряжка наткнулась с разбегу на крутой подъем. Юси соскочил с нарты и послал передового вверх. Тот запрыгал, провалился в снег с головой. Упряжка отчаянно взбиралась все выше и выше. Юси совершенно легко бежал рядом, не проваливаясь. Стадо двумя потоками шло мимо его упряжки. Олени карабкались, проваливаясь и оскользаясь. Они оказались на вершине раньше, чем Юси успел ее достичь.
Дошла очередь и до нас. Спрыгнул со своей нарты Поду, слез и я. Поду также непонятным для меня образом побежал по склону, не проваливаясь. Геннадий Емельянович балансировал на нарте, стараясь сохранить равновесие. Я соскочил у самого подъема и сразу же оказался по пояс в снегу. По инерции я перегнулся вперед — и заныли колени. Этак можно и ноги сломать. Передовой встал и развернулся, дыша прямо мне в лицо. Я оперся правой рукой на нарту, вытянул ногу и стал на полоз. Перевалился животом на сиденье и высвободил вторую ногу. Думать мне не пришлось. Передовой опять повернул вверх и ринулся в снежное месиво. Могучий инстинкт звал его к своим, к стаду. Я бросил вожжу и ухватился за копыл. Упряжка тянула меня волоком. Метр за метром я пахал снег, пока не перевалил через гребешок и не отпустил нарту. Упряжка медленно подошла к нарте Поду и остановилась.
— Саво, — сказал Поду, — хорошо. Тебя молодец.
Это и была стоянка. Олешки разбрелись на высоком плато и сразу же принялись копытить снег. Поду вырезал пласт снега, открыв землю. Ягель плотной массой устилал темный квадрат. Здесь было чем подкормиться животным.
— На, пробуй, — сказал Поду, сгребая щепоть лишайника и отправляя ее в рот, — Пробуй. Голова дуренный будет, как водка.
Я усомнился. Поду любил подшутить.
— Пробуй, — настаивал Поду, — Наш пастух всегда, когда холодно бывает, ягель пробует. Тогда греется хорошо, как спирт пьет.
Я наскреб щепоть жесткого лишайника и отправил в рот. Вкус нейтральный, чуть горчит. Пососал и выплюнул — никакого охмеляющего действия не почувствовал. Так и не знаю, шутил или нет Поду. В других местах на Севере я ничего подобного о ягеле не слыхал.
— В Гыду пойдете, — сказал категорически старик Юси, — Тот луса-человек, — махнул он в сторону Геннадия Емельяновича, — курупаскин чум не терпит.
Я подошел к Гене. Действительно, жизнь в «куропаткином чуме», без крова, измотала художника.
— Как дела, путешественник?
— Мерзну, — ответил он не сразу, и в его тоне мне услышалась тревога.
— Что мерзнет?
— Вот, — он поднял правую ногу.
Меховой сапог был разорван. Не знаю, как и сказать, — кис, что ли, или киса? Это было очень скверно. Даже снять его, чтобы починить, и думать было нечего. Мороз прохватывал до костей. Ветер тянул с жестоким постоянством.