Однако в конце концов главное недоразумение – в самой мысли, что нужно точно установить, как обстоит дело с сексуальностью Шуберта, и что мы знаем это или можем раз и навсегда определить. В ту эпоху действительно существовали люди, про которых можно сказать, что они были гомосексуалистами (хотя само слово звучит анахронизмом, как если бы мы назвали Микеланджело геем). Среди них Август фон Платен, чья личность вдохновила Томаса Манна на создание новеллы «Смерть в Венеции». И то, что Шуберт положил на музыку два его стихотворения, имеет некоторое значение, хотя и не решающее. Правда, при этом следует иметь в виду, что он сочинил 74 песни на стихи Гете и 44 – на стихи Шиллера, а также то, что Брамс написал песни на несколько стихотворений Платена. Если взять самого знаменитого поэта той эпохи, суперзвезду, чья слава озаряла всю Европу, Байрона, показательна тщетность попыток строго определить его сексуальную ориентацию. У него были сексуальные связи и с молодыми людьми, и с женщинами, даже с собственной сестрой, а его стихи отражают как гомосексуальные, так и гетеросексуальные склонности. То же можно сказать и о Бенвенуто Челлини: весьма примечательно, что одно-единственное упоминание «павлина» в значении «хорошенький мальчик» в его мемуарах касается юноши, крайне правдоподобно переодетого в женщину, которого Челлини приводит на праздник, чтобы огорчить любовницу, показав, будто у него есть другая женщина.
Я не оспариваю сильных эмоциональных привязанностей между мужчинами шубертовского круга. Историк Илия Дюрхаммер – последний по времени методичный хроникёр этих отношений. Мы никогда не узнаем, передавал их тогдашний эмоционально-нагруженный язык сексуальные чувства. То, что такие отношения были им не чужды, кажется правдоподобным и даже достоверным. Но легко показать, что эти же мужчины были одновременно вовлечены в сложные отношения с женщинами, и совсем нетрудно допустить, что сексуальные связи, пусть мимолетные, с женщинами были и у Шуберта – и что он подцепил сифилис, допустим, посетив заурядный бордель со своим другом, распутным, ветреным бабником Францом фон Шобером. Были два случая, про которые многие упоминают, платонических отношений, которые нельзя назвать настоящей любовной связью, – роман с дочерью соседской буржуазной четы и – с высокородной поклонницей музыки, в обоих случаях эти отношения, как мы видим, могут многое прояснить относительно «Зимнего пути» и импульса, который подвиг композитора на создание песенного цикла.
Фридрих Гёльдерлин (родился в 1770) был одним из крупнейших немецких поэтов поколения между Гете, родившимся в 1749‐м, и Вильгельмом Мюллером, родившимся в 1794‐м. С конца 1790‐х годов до первых лет XIX века он работал домашним учителем во Франкфурте, в Бордо и в Швейцарии. Во Франкфурте он влюбился в Сюзетту Гонтар, жену нанявшего его банкира, и получил расчёт. Он не расстался с чувством и увековечил Сюзетту под именем Диотима в романе в письмах «Гиперион, или Отшельник в Греции», опубликованном в 1797 и 1799 годах, – действие происходит в 1770‐х, и центральный персонаж, Гиперион, посвящает жизнь борьбе за освобождение Греции. Поклонник эллинизма Гёльдерлин вполне мог привлечь внимание Мюллера к его творчеству, мог даже вдохновлять его, как и Байрон. Обстоятельства жизни Гёльдерлина – ещё одно напоминание о характерной ситуации, которая могла лечь в основу «Зимнего пути». В 1806 году у Гёльдерлина началось неумолимое сползание в душевную болезнь. Проведя некоторое время в больнице для умалишенных в Тюбингене, директор которой изобрёл маску, блокировавшую крики безумных, Гёльдерлин до конца дней жил в доме своего почитателя плотника Эрнста Циммера – в башне старой городской стены. Он создавал в эти годы отрывочные стихи, отражающие визионерское напряжение. Непризнанной при жизни, он стал этаким символом немецкого романтического поэта – грезящий ясновидец, психическое расстройство которого дало ему ключ к подсознательному и иррациональному. За год до помешательства он опубликовал стихотворение, поэтическую перекличку с которым мы можем усмотреть в образе флюгера в поэзии Мюллера:
Mit gelben Birnen hänget
Und voll mit wilden Rosen
Das Land in den See,
Ihr holden Schwäne,
Und trunken von Küssen
Tunkt ihr das Haupt
Ins heilignüchterne Wasser.
Weh mir, wo nehm’ ich, wenn
Es Winter ist, die Blumen, und wo
Den Sonnenschein,
Und Schatten der Erde?
Die Mauern stehn
Sprachlos und kalt, im Winde
Klirren die Fahnen.
В диких розах,
С желтыми грушами никнет
Земля в зеркало зыби,
О лебеди, стройно:
И вы, устав от лобзаний,
В священную трезвость вод
Клоните главы.
А ныне: где я найду
В зимней юдоли цветы – о, где
Свет, и тепло,
И тени земли?
Стынет в молчанье
Крепость. В ветре
Скрежещет флюгер[4]
Бенджамин Бриттен положил на музыку это странное темное стихотворение, так напоминающее «Зимний путь», хотя и превосходящее Мюллера чистой поэтической силой. Оно стало пятым из «Гельдерлиновских фрагментов» Бриттена, а вскоре Ханс Вернер Хенце использовал более позднее, длинное нерифмованное стихотворение Гёльдерлина «В любимой лазури» – In lieblicher Bläue – (1808), как текст для своей Kammermusik 1958, написанной для Питера Пирса:
In lieblicher Bläue blühet
mit dem metallenen Dache der Kirchthurm.
Den umschwebet
Geschrey der Schwalben, den umgiebt die
rührendste Bläue.
Die Sonne gehet hoch darüber und färbet das Blech,
im Winde aber oben stille krähet die Fahne.
В любимой лазури цветет
Металлической кровлей церковная башня.
Её облетают
Возгласы ласточек, ее обтекает
Тихая лазурь.
Высоко поднимается солнце над ней и крышу пестрит,
На ветру же вверху беззвучно гаркает флюгер.
Застывшие слёзыGefrorne Tränen
– Вы правы – мне не надо было встречать вас сегодня, – проговорил он, понижая голос, чтобы не расслышал кучер. Она наклонилась вперед, словно хотела что-то сказать, но он уже велел кучеру трогать. И, стоя на углу, смотрел вслед удалявшейся карете. Снег перестал, и резкий ветер дул ему в лицо. Вдруг он ощутил на своих ресницах что-то холодное и твердое и понял, что плачет и что от ветра его слезы превратились в льдинки.
Gefrorne Tropfen fallen
Падают замерзшие капли
Von meinen Wangen ab;
С моих щек,
Ob es mir denn entgangen
Неужели я не заметил,
Daß ich geweinet hab’?
Что плакал?
Ei Tränen, meine Tränen,
Ах, слёзы, мои слёзы,
Und seid ihr gar so lau
Вы так прохладны,
Daß ihr erstarrt zu Eise,
Что превращаетесь в лёд,
Wie kühler Morgentau.
Как холодная утренняя роса?
Und dringt doch aus der Quelle
Но бьете вы из источника
Der Brust so glühend heiß,
В груди, такого жаркого,
Als wolltet ihr zerschmelzen
Что могли бы растопить
Des ganzen Winters Eis.
Весь зимний лед кругом.
Cо щек моих катится
Холодная струя,
Что же со мной случилось?
Ужели плакал я?
О, слёзы, эти слёзы,
Иль ваш огонь угас?
Вы стынете, как иней
Зимой в рассветный час.
Ведь жгучее страданье,
Что сердце мне гнетет,
Легко бы растопило
Весь этот снег и лёд.
Некоторые исполнения «Зимнего пути», а я пел его, должно быть, не меньше сотни раз, прочно сохраняются в памяти. Одно из таких было зимой 2010 года в Москве, в Пушкинском музее изобразительных искусств, на фестивале «Декабрьские вечера». По всем возможным причинам выступление стало для меня незабываемым. «Декабрьские вечера» основаны Святославом Рихтером, ныне покойным, одним из величайших пианистов XX века, чьё монументальное, но при этом очень живое исполнение «Зимнего пути» в концертной записи с немецким тенором Петером Шрейером помогло мне, подростку, открыть для себя «Зимний путь». Пушкинский музей – чудесный, и до фестивального вечера у нас была возможность походить по залам и познакомиться с потрясающим директором Ириной Антоновой, занимавшей этот пост с 1961 года. Она твердо отстаивала право Советского Союза присвоить немецкие художественные коллекции в конце Второй мировой войны, уже работая в Пушкинском в 1945 году, когда в Москву перевезли почти полностью собрание Дрезденской галереи. «Зимний путь» Рихтера и Шрейера по совпадению исполнялся именно в Дрездене с начала 1980‐х. Антонова играла немалую роль в организации «Декабрьских вечеров». Сам Пушкинский музей был основан отцом русской поэтессы Марины Цветаевой, которая написала стихотворение по мотивам одного из текстов «Зимнего пути» – «Ложные солнца» (Die Nebensonnen). Как и Вильгельм Мюллер, Пушкин внёс лепту в общеевропейский культ Байрона: его Онегин, так же, как и лермонтовский Печорин, центральный персонаж романа «Герой нашего времени», состоят в родстве со скитальцем Мюллера.
Все эти культурные пересечения могут показаться маловажными и не по существу, но они напоминают о том, что «Зимний путь» имеет историческую привязку, он создан в рамках исторического процесса и передавался от поколения к поколению благодаря этому процессу. Мюллер писал стихи о скитальце, к примеру, после того зимнего пути, который положил конец любым путешествиям такого рода – после отступления наполеоновской армии из Москвы. Мюллер был немецким патриотом, сражавшимся против Наполеона в 1814 году, однако в период, непосредственно этому предшествовавший, вопрос о верности своему знамени был гораздо более запутанным. Наполеоновская великая армия, вторгшаяся в Россию в сентябре 1812 года в составе 600 тысяч человек, объединяла представителей разных национальностей, в том числе и целый корпус австрийских солдат. В числе тех 120 тысяч, которые остались от армии, когда она покинула Россию в декабре 1812 года, были австрийцы, прусские подданные и другие немцы, и немцев было больше, чем французов.