У колодца, у ворот
Da steht ein Lindenbaum:
Липовое дерево стоит,
Ich träumt’ in seinem Schatten
Я видел в его тени
So manchen süßen Traum.
Так много сладких грёз.
Ich schnitt in seine Rinde
Так много слов любви
So manches liebe Wort;
Я вырезал на его коре,
Es zog in Freud’ und Leide
Оно влекло и в радости, и в грусти
Zu ihm mich immer fort.
Меня всегда к себе.
Ich mußt’ auch heute wandern
Я и сегодня должен был брести
Vorbei in tiefer Nacht,
Глубокой ночью мимо него
Da hab’ ich noch im Dunkel
И в темноте
Die Augen zugemacht.
Я закрыл глаза.
Стоит большая липа
У городских валов.
В тени её мне снилось
Так много сладких снов.
Как много слов заветных
В кору ей врезал я!
И в радости, и в горе
Тянуло к ней меня.
В свой путь печальный ночью
Идти я должен был
И, липу ту завидев,
Глаза во тьме закрыл.
Und seine Zweige rauschten,
И ветви липы шелестели,
Als riefen sie mir zu:
Как бы меня окликая:
Komm’ her zu mir, Geselle,
«Приди ко мне, приятель,
Hier findst du deine Ruh’!
Ты здесь найдёшь покой».
Die kalten Winde bliesen
Холодный ветер дунул
Mir grad’ ins Angesicht,
Мне прямо в лицо
Der Hut flog mir vom Kopfe,
С меня слетела шляпа,
Ich wendete mich nicht.
Я не обернулся.
Nun bin ich manche Stunde
Уже на много часов пути
Entfernt von jenem Ort,
Я отдалился от липы,
Und immer hör’ ich’s rauschen:
Но все ещё слышу шелест:
Du fändest Ruhe dort!
«Ты бы нашел там покой».
И как бы мне шептала
Она, шумя листвой:
«Иди ко мне, бедняга,
Ты здесь найдёшь покой».
Холодный, резкий ветер
В лицо мне прямо дул.
Сорвал с меня он шляпу,
Я глазом не моргнул.
Давно уже расстался
Я с липой дорогой,
Но все мне слышен шепот:
«Там ждал тебя покой».
Колодец, ворота (на фотографии не видны), липа в Бад Зооден-Аллендорфе, воображаемое место действия «Липы» Мюллера. Старое дерево упало в 1912 году.
Объединение Германии было бы невозможно без немецкого искусства, немецкой науки и немецкой музыки – в особенности, песен.
Пусть никто не преуменьшает силу немецкой песни как союзника во время войны.
Но мы не можем скрыть и того, что нечаянно попали в гавань философии Шопенгауэра, для которого смерть есть «собственный результат» и, следовательно, цель жизни.
Настойчивая пульсация «Оцепенения» переходит в шелест самой знаменитой песни Шуберта «Липа» (Der Linderbaum). Пианист может подчеркнуть преображение бега триолей в этой песне, не сделав ни паузы, ни разрыва между ней и «Оцепенением». Другим инструментом для соединения мотивов служит простая мелодия, перебитая триолями в начале «Липы», мажорная версия энергичной мелодии, приводящей в движение «Оцепенение».
Начала обеих песен тесно связаны. Настоящее время превращается в прошедшее, «ищу напрасно» – в «мне снилось». До-минор становится ми-мажором, «Липа» первая в цикле начинается с мажора. То, что он на полутон выше соответствующей до-минору мажорной тональности ми-бемоль, приподнимает настрой песни, переносит нас в другое место, другое время, и такой переход лучше всего при исполнении осуществлять не посредством паузы, а, напротив, наложением двух песен, как можно более плотным. Перекличка тональностей в «Зимнем пути» создаёт мощный эмоциональный и драматический эффект, которому может помешать нарушение их последовательности, заложенной в оригинале, замена на бас или баритон. Этот вопрос мы обсудим в следующей главе.
Мягкий шелест поздней летней листвы, а не шорох ветвей зимой, о котором в стихотворении пойдёт речь дальше, осторожно прерывается звуком валторны, романтическим звуком par excellence[11]. Это зов прошлого, воспоминания, чувства, переживаемые на отдалении, «расстояние, отсутствие и сожаление», как пишет Чарльз Розен в книге «Поколение романтиков». Запомним этот зов валторны, потому что он опять появится в песне и потому что валторна играет далее важную роль в цикле – ее отзвук в середине и похоронный духовой ансамбль ближе к концу.
Липа, Lindenbaum – магическое, мифологическое дерево, богатое аллегорическими значениями, что чутко подметил Майкл Баксендолл в своей классической книге «Резчики по липовому дереву в ренессансной Германии»: «Существует много сообщений о священных липах, увешанных табличками с обетами, данными во время чумы, о липовых рощах, посещаемых паломниками, о поедании семян липы верхнебаварскими женщинами, о листьях, коре этого дерева и липовом цвете, которые прикладывали к телу для обретения силы и красоты… Липа вызывала праздничные ассоциации в широком смысле слова. Как сказал Иероним Босх, это дерево, под которым танцуют».
Начиная ещё с Гомера, это волшебное дерево. Превращение пожилой четы, Филемона и Бавкиды, в дуб и липу в «Метаморфозах» Овидия сделало это дерево символом женской супружеской верности. Значение липы устойчиво в европейской и особенно немецкой традиции. Вальтер фон дер Фогельвейде, один из величайших немецких поэтов высокого Средневековья, где-то в конце XII или начале XIII веков написал песню, в которой кристаллизуется связь липы с любовью:
Липа в гербарии Бока Kreuter Buch, 1546
Under der linden
an der heide,
dâ unser zweier bette was,
dâ mugt ir vinden
schône beide
gebrochen bluomen unde gras.
vor dem wald in einem tal,
tandaradei,
schône sanc diu nahtegal.
Под липой свежей,
У дубравы,
Где мы лежали с ним вдвоём,
Найдёте вы те же
Цветы и травы:
Лежат, примятые, ничком.
Подле опушки соловей –
Тандарадей!
Заливался все нежней! [12]
У Фогельвейде куртуазная песня о любви между девушкой низкого происхождения и знатным мужчиной, в «Зимнем пути» все наоборот.
Мы уже говорили о «Вертере» Гете – не менее знаменитой книге в немецкой литературе, чем «Юлия, или Новая Элоиза» во французской, – и помним, как Вертер лил слезы о своей возлюбленной, недоступной Шарлотте. Липы упоминаются у Гете в ключевые моменты. Вот Вертер расстался с Шарлоттой и её женихом Альбертом, с которым подружился, и, может быть, расстался навеки. Боль от того, что он видел ее с Альбертом, слишком сильна: «…я стоял и смотрел им вслед, потом бросился на траву, наплакался вволю, вскочил, выбежал на край террасы и увидел еще, как внизу в тени высоких лип мелькнуло у калитки ее белое платье; я протянул руки, и оно исчезло».
В отчаянии из-за неразделенной любви Вертер выстрелил себе в голову, но прошло ещё два часа, прежде чем он умер. Я еще ребёнком играл в постановке оперы Массне «Вертер» в Английском национальном оперном театре в 1977 году, и помню, как с детской жестокостью смеялся над кутерьмой, которую герой устраивает из своей смерти, продолжая петь до последнего. Он говорит Шарлотте, где желает быть погребённым: там, где «на дальнем краю кладбища со стороны поля растут две липы»[13].
Если связь липы с романтической любовью ярким, очевидным образом присутствует и в песне Шуберта, то не следует забывать и о политическом подтексте, учитывая, что выше уже было сказано, что «Зимний путь» играл роль тайной, зашифрованной жалобы на реакционную обстановку в Германии и Австрии 1820‐х годов. Липы чрезвычайно долговечны. Сегодня самая старая липа в Германии стоит на рыночной площади деревни Шенкленгсфельд на востоке Гессена. Говорят, она была посажена в IX веке. Такие деревья сажали во многих селениях немецкой земли по обычаю ещё дохристианской эпохи. Исходно посвящённые богине Фрейе и известные как Tanzlinde – «плясовые липы», что отсылает к их ритуально-праздничному значению, на которое указывает Баксендолл, липы впоследствии часто посвящались Деве Марии или апостолам. Отмечая места деревенских сходок, эти Dorflinden (буквально «деревенские липы») служили символом сообщества и германизма, эта аура усиливалась тем, что под сенью их ветвей проходили совещания и вершился суд. Словосочетания Thing Linde и Gerichts-linde относятся, соответственно, к учреждению германского народного самоуправления, восходящему к незапамятным временам, тингу (или Ding), и к народному же правосудию (Gericht), которое вершилось в тени этих деревьев. Во время общественно-политической зимы 1820‐х грезы, в которых витает мечтатель в песне, вполне могли относиться к идеализированному прошлому, когда германцы разных племён собирались под липовыми деревьями ради задач самоуправления, свободные как от иноземного вмешательства, так и бюрократического гнета. Несомненно, именно национальная фольклорная символика сделала «Липу» самой популярной из шубертовских песен. Её популярность совсем иная, чем песен «К музыке» или «Форель», она принадлежит концертным залам, а когда-то – гостиным, хотя «Липу» более, чем любую другую из песен шубертовских циклов, изымали для концертного исполнения из контекста. «Липа» пользовалась успехом как песня, которую пели во время прогулок, в компании или у костра, как бойскауты. Основная тема даже по своей простоте похожа на фольклорную – она твёрдо держится одной мажорной тональности и построена на простых трезвучиях и гаммах. Мюллеровское стихотворение сродни мелодии «Липы». То, что великий немецкий поэт Генрих Гейне написал в 1826 году в письме к Мюллеру: «Как чисты, как прозрачны ваши песни, они совсем как народные» – верно, в особенности, о «Липе». Это настоящая