Лишь игра блуждающих огней.
По сухому руслу горного потока
Я, повернув, мирно спускаюсь,
Каждый поток достигнет моря,
И каждое страдание найдёт себе могилу.
В 1832 году в статьях для эдинбургского «Нового философского журнала» Людвиг Блессон, инженер из Берлина, описал свои упорные исследования феномена блуждающих огоньков, ignis fatuus, по-немецки Irrlicht. Блессон, родившийся в 1790 году, современник авторов стихотворения и песни «Блуждающий огонёк» Мюллера и Шуберта, был военным, свои естественно-философские изыскания проводил во время маневров, в которых участвовал в молодости за год или около того, как Вильгельм Мюллер добровольцем пошёл в армию, чтобы сражаться с французами.
Блессон впервые увидел блуждающий огонёк «в долине в лесу Горбиц, в Ноймарке». Эта долина была болотиста в нижней части, и днём можно было увидеть пузыри, поднимавшиеся из болотной воды. Тщательно отметив такие места и вернувшись туда ночью, он наблюдал за «синевато-фиолетовыми» огнями, удалявшимися, когда он пытался подойти и рассмотреть их. «Я предположил, – пишет он, – что движение воздуха при моём приближении отталкивало прочь от меня горящий газ… Я сделал вывод о том, что постоянный тонкий поток воспламеняющегося газа формируется этими пузырями, и он, однажды вспыхнув, продолжает гореть, но в силу бледности пламени этого не видно днём»
Ему удалось разглядеть огни с более близкого расстояния и сначала дать пропитаться испарениями бумаге («которая покрылась липкой влагой»), а затем поджечь её. «Газ был, очевидно, воспламеняющимся, а не фосфоресцирующим, как некоторые утверждали».
Таково было новое объяснение таинственного феномена, известного с незапамятных времен и вызвавшего к жизни бесчисленное количество мистических и темных поверий. Современный авторитетный учёный в 2001 году написал в журнале Bioresource Technology: «Это любопытное явление природы, известное как Ignis fatuus или блуждающий огонёк: мерцающие огни, которые видят в темноте над кладбищами, торфяниками и трясинами, – приписывается спонтанному возгоранию фосфина, в который превращаются другие газы (метан), выделяющиеся при разложение органических тканей в безвоздушной среде»
Библия просвещения – французская «Энциклопедия» где-то за полстолетия до исследований Блессона предлагала другое объяснение, согласно которому блуждающие огни могли быть в прямом смысле пойманы, «они ничто иное как светящаяся материя, липкая и вязкая, наподобие лягушачьей икры. Эта материя, – полагал автор статьи, – не горящая и не горячая». Делая чисто фантазийный скачок к одной из навязчивых идей физики XVIII века, он заключает, что вещество блуждающего огня тождественно с тем, которое лежит в основе электричества. Другие тогдашние теории были ближе к истине – Алессандро Вольта, изобретателей электрической батареи, как и Джозеф Пристли, один из первооткрывателей кислорода, считали, что блуждающий огонь – результат воздействия молнии на метан. Это наполовину так, однако Блессон был уверен, что «их природа химическая, они воспламеняются от контакта с атмосферой, благодаря собственному составу». Они не имеют отношения к «светящимся атмосферным явлениям», вроде молнии.
В 1795 году Гёте опубликовал «Сказку» (Märchen), в английском переводе известную как «Зеленая змея и прекрасная лилия», в журнале своего друга Фридриха Шиллера Die Horen. В первой сцене лодочник разбужен двумя шумными блуждающими огнями, которые «шушукались и шептались на незнакомом ему языке»[18]. Чтобы заплатить лодочнику за перевозку через реку они отряхнулись и «в сырую лодку посыпались золотые монеты». Это золото угрожает устойчивости судна, но они не берут его назад. Перевозчик поднимает золото и прячет его в расщелине скалы. Красивая зеленая змея, «проснувшись от звука падающих монет», проглотила их «с жадностью, а затем… с великой приятностью почувствовала, что они тают у неё внутри… и, к вящей своей радости, заметила, что сама стала прозрачной и вся светится». Подобным образом сказка продолжается на протяжении нескольких страниц, представляя собой, похоже, притчу о человеческой свободе.
Нет ясной связи между сказкой Гёте и «Зимним путём» Мюллера, но, слушая «Блуждающий огонёк», я не могу удержаться от мыслей о звоне золотых монет, который мы слышим во «Флюгере», о tiefsten Felsengründe («глубочайших ущельях») в этой песне и светящихся Nebensonnen, «ложных солнцах» из одноименной песни во второй части цикла. Более того, насмешливый тон Гёте в сказке подсказывает, как играть начало «Блуждающего огонька», изображающее приближение скитальца к огню и робкое бегство последнего. В самом деле, игра болотных огней.
Первые такты звучат необычно, они не «классические», не слегка меланхоличные, не серьёзные, не возвышенные. Первые два такта – что-то вроде пожимания плечами, знака притворного равнодушия или чего-то ещё, но с отчётливо обыденным ощущением. Тогда третий такт может быть игривым, чуть капризным с этими триолями фа-диез и последующим ускорением темпа, в котором есть нечто внезапное, поражающее или дразнящее, как будто блуждающий огонёк или что-нибудь ещё, что мы пытаемся отыскать и что увиливает, оставляя нас с носом. Весь трюк повторяется, когда голос вступает со словами In die tiefsten Felsengründe… («В глубочайшие ущелья…») с тем же пожиманием плечами и комически изобразительным спадом к нижнему си на Lockte mich ein Irrlicht hin («Завлек меня блуждающий огонь»). Затем фортепьянная мелодия быстро поднимается к беспечно звучащей четверти.
Следом Шуберт изобретает изумительнейшую вариацию на этот начальный колеблющийся, неуверенный, идущий ощупью третий такт – настоящую арабеску, диво и удивление, воплощенные в нарочитой сбивчивости фортепьянной партии:
Скиталец ослеплен, у него галлюцинация. Тот же мелодический круг повторяется во второй строфе, а потом суровая реальность вторгается в музыку, уверенная, прочная по сравнению с тем, что мы только что слышали. «По сухому руслу горного потока» (des Bergstroms trockne Rinnen) – это сухость русла также сухость глаз героя, застылость его печали. Но усилие ослабевает, когда дело доходит до следующей строки, «Я, повернув, мирно спускаюсь». Мысль об изгибистом пути, подсказанная словами, отражена пронзительным повышением голоса на двух последних стихах. Состояние скитальца на протяжении всего цикла до сих пор двигалось, как на качелях, между выражением подлинного чувства и некоторым ироническим дистанцированием от него, даже смущением, вызываемым этим чувством. Здесь первый из двух последних стихов, с его почти рычащим началом, настолько оно низко, кажется если не сентенциозным, то, во всяком случае, до некоторой степени отстранённым:
А самый последний стих, со странной длительной паузой, как если бы взгляд охватывал кругозор, на болезненных дифтонгах «ау», «ай» в auch sein, становится настоящим стоном страдания.
А затем в партии фортепьяно происходит возврат к началу, с задумчивой паузой в самом конце.
Те – что тогда умирали –
Знали, куда уходили –
Одесную Бога садились –
Десница отрезана нынче,
И Бога не сыщешь –
Отреченье от Веры
Умаляет Дела –
Блуждающий огонек
Лучше, чем полная мгла.
ОтдыхRast
Nun merk’ ich erst, wie müd’ ich bin,
Лишь сейчас заметил я, как устал,
Da ich zur Ruh’ mich lege;
Когда я лег отдохнуть,
Das Wandern hielt mich munter hin
Скитания веселили меня
Auf unwirtbarem Wege.
На неприветливом пути.
Die Füße frugen nicht nach Rast,
Ноги не просили покоя,
Es war zu kalt zum stehen,
Было слишком холодно стоять,
Der Rücken fühlte keine Last,
Спина не ощущала ноши,
Der Sturm half fort mich wehen.
Буря толкала меня вперёд.
In eines Köhlers engem Haus
В тесном доме угольщика
Hab’ Obdach ich gefunden;
Я нашёл прибежище.
Doch meine Glieder ruhn nicht aus:
Но моё тело не отдохнет,
So brennen ihre Wunden.
Сильно горят его раны.
Auch du, mein Herz, in Kampf und Sturm
И ты, моё сердце, в борьбе и буре
So wild und so verwegen,
Дикое и отважное,
Fühlst in der Still’ erst deinen Wurm
В покое чувствуешь впервые, как твой червь
Mit heißem Stich sich regen!
Вонзает жгучее жало.
Теперь лишь только вижу я,
Как я устал с дороги,
А шёл, не помнил я себя
Шли точно сами ноги.
Шагал вперёд, что было сил,
И нашагался вволю
Мой груз меня не тяготил,
А ветер гнал по полю.
Нашёл ночлег, хоть беден он,
Но всё ж меня укроет,
Как я ослаб, как утомлён,
Всё тело моё ноет!
И ты, тупая боль души,
Под шум ночной стихаешь
Но, пробудясь в ночной тиши,
Сильней меня терзаешь.
«Отдых» относится к числу шубертовских песен, чьи рукописи отличаются от первого печатного варианта: возможно, издатель попросил композитора убрать сложные высокие ля, завершающие каждую строфу. Не исключено, что отказ от тональности «Одиночества», песни, которая замыкала первый вариант цикла, состоявшего из двенадцати песен, тоже результат пересмотра: Шуберт хотел избежать возвращения к тональности первой песни цикла «Спокойно спи». Поэтому ре-минор стал до-минором, и рисунок финальной фр