Burschenschaften, попытка убийства президента правительства Нассау Карла Фридриха фон Ибеля. В итоге повсюду в Германской конфедерации, включая Австрию и Пруссию, были оглашены Карлсбадские декреты. Они усиливали цензуру, запрещали студенческие братства, лишали кафедр свободомыслящую профессуру, учреждали следственные комитеты для раскрытия революционных заговоров. Карлсбадские декреты и вслед за ними Венские окончательные акты ограничивали конституционный строй и требовали монархического правления во всех государствах конфедерации – таков был краеугольный камень политического режима, при котором Вильгельм Мюллер и Франц Шуберт вели жизнь в стиле бидермейер. О компромиссе с либералами тогдашние власти и мысли не допускали. Сатирик Людвиг Бёрне (1786–1837) описал убийство Коцебу, как «точку, в которой новая немецкая история кристаллизуется».
Заседание в Клубе мыслителей: «До какого времени нам пока можно думать?»
Художественный мир шубертовской Вены – поэты, драматурги, художники – жили в путах этой системы и пытались приспособиться к ней. На внешнюю торговлю были наложены ограничения, дабы гарантировать порядок во внутренних делах, но также и для того, чтобы изолировать себя от иноземных нововведений. Одно из подразделений полицейской системы, Polizeihofstelle, занималось политическими преступлениями и преступлениями против нравственности. Элис Хэнсон, историк венского музыкального мира в эпоху бидермейер, говорит так: «Polizeihofstelle управляло цензурой и собирало информацию об иностранцах или местных жителях, вовлеченных в революционную, преступную или морально предосудительную деятельность. Тайные расследования и жестокие кары усиливали атмосферу напряженности и недоверия в венской публичной жизни». Цензурный надзор не был тщательным и не имел четких принципов, но служил причиной отлагательств, изматывал и портил жизнь. К 1826 году трёхлетняя борьба из-за пьесы «Слава и закат короля Оттокара» (König Ottakars Glück und Ende), которую не терпелось посмотреть самому императору, довела Франца фон Грильпарцера до отчаяния, он признавался Бетховену, что цензура убила его. Австро-американский журналист и писатель Карл Зильсфильд, бежавшей от репрессивной системы Меттерниха, в 1828 году написал книгу «Австрия как она есть, или Очерки очевидца о европейских дворах». Он подвел итог обстановке идиотизма, навязанной государством австрийским писателям: «Никогда не было более мучительно окованного существа, чем австрийский писатель. Он не должен оскорблять какое-либо правительство или какого-либо министра, или выступать против какого-либо учреждения, если его представители влиятельны, и против аристократии. Он не должен быть либеральным, философским, юмористическим – вкратце, он не должен быть ничем. Под оскорблениями и нападками понимаются не только сатира и остроумие, нет, австрийскому писателю возбраняется давать какие-либо объяснения, потому что это может привести к серьёзным мыслям».
Столкновения самого Шуберта с миром ограничений, педантизма и двоемыслия тоже заслуживают внимания. У него были неприятности с несколькими песнями и Немецкой мессой, где использован несанкционированный перевод богослужебных текстов. Во всех его латинских мессах опущены слова Et unam sanctam catholicam et apostolicam Ecclesiam – «(верую) и в единую святую вселенскую апостольскую церковь» – весьма многозначительное отсутствие, которого цензор не заметил или которым пренебрег. Более серьезными были цензурные мытарства с операми. Можно предположить, что выбор Шубертом либретто всегда был бунтарским, имея в виду тогдашние обстоятельства. Если «Фьеррабрас» прошёл цензуру в 1823 году с небольшими изменениями текста, то опера с опасным названием «Заговорщики» (Die Verschworenen) оказалась переименованной в «Домашнюю войну» (Der häusliche Krieg). «Граф фон Гляйхен», история об аристократе-двоеженце, была, что неудивительно, прямо запрещена. Из этого складывается представление о молодом человеке, дразнящем власти, мечтающем бросить им вызов. «Завидую тебе, Нерон! – говорит эмоциональная запись в дневнике Шуберта за 1824 год, с пометкой «два часа ночи». – Ты был достаточно могуществен, чтобы губить развращенный народ звуком струнных инструментов и пения».
Больше всего правительства Германской конфедерации беспокоились из-за волнений студентов и их политической деятельности. Одним из прежних шубертовских приятелей по школе, которого композитор в 1828 году причислял к своим «лучшим, дражайшим друзьям», был поэт Иоганн Зенн. Общий друг Шуберта и Зенна Йозеф Кернер описывал последнего как «добродушного… сердечного с друзьями, сдержанного с прочими, стремительного, пылкого, ненавистника всяких ограничений», то есть определённо как тот тип молодого человека, к которому тайная полиция должна была проявить особый интерес. И Зенн действительно не позднее 1813 года попал в полицейские списки, как радикально настроенный студент. В марте 1820 года рано утром полицейские пришли с обыском в его квартиру и составили отчёт: «Относительно строптивого и оскорбительного поведения Иоганна Зенна, уроженца Пфундса в Тироле, задержанного как участника Ассоциации студентов младшего курса, насчет осмотра и конфискации его бумаг при обыске в его комнатах, во время которого он использовал, в частности, такие выражения, как “Мне наплевать на полицию” и “Правительство слишком глупо, чтобы проникнуть в мои секреты”». Некоторые из друзей Зенна – Шуберт, Иоганн фон Штейнберг, Иоганн Цехентер и Франц фон Брухманн – присутствовали и тоже «употребляли в отношении уполномоченных служащих оскорбительные и непристойные слова». Зенна продержали под арестом четырнадцать месяцев прежде чем выслать в родной Тироль, разрушив его карьеру. Шуберта отпустили с недобрым предупреждением и суровым выговором. В шубертовском дружеском кругу Зенн не был забыт, на него смотрели как на героя и мученика, в его честь поднимали бокалы на многих пирушках.
Через несколько лет после инцидента с Зенном некоторые его друзья совершили поездку в Тироль, чтобы навестить поэта-изгнанника. Тогда Шуберт положил два стихотворения Зенна на музыку, выражавшую горькие переживания эпохи бидермейер – «Счастливый мир» (Selige Welt) и «Лебединая песнь» (Schwanengesang).
Любые публичные собрания, даже очевидно невиннейшие в меттерниховской Вене вызывали подозрения. Молодежная вольница возбуждали недоверие режима, позже охарактеризованного как «абсолютизм, ограниченный разгильдяйством» (ein durch Schlamperei gemilderter Absolutismus). В Вене издавна изобиловали общества для обсуждения литературы, живописи и так далее, и они тоже попали под пристальное наблюдение в эпоху князя Меттерниха. В группу молодых единомышленников из Линца, известную как Кружок самовоспитания (Bildung), входило много поэтов, на чьи стихи Шуберт писал песни, и несколько его ближайших друзей: Йозеф фон Шпаун, Франц фон Брухманн, Йозеф Кеннер, Иоганн Майрхофер, Франц фон Шобер и сам Иоганн Зенн. Они регулярно встречались, вдохновленные гетевской идеей самосовершенствования посредством образования. Кружок привлек внимание полиции уже в 1815 году, а ежегодник «Статьи о воспитании юношества», который группа начала издавать в 1817 году, просматривался с большой подозрительностью. Деятельность кружка затухла, но стремление к кругу единомышленников, изучающих литературные произведения, оставалось частью жизни Шуберта до его болезни. Зенна также приютило на короткое время Общество бессмыслицы (Unsinngesellschaft), члены которого встречались в 1817–18 годах. Шуберт входил в него как музыкант. У Общества был собственный еженедельный бюллетень «Архив человеческой глупости». Нельзя с уверенностью сказать, скрывали ли под собой шутки и веселье, которые главенствовали в жизни «Общества», политическую неблагонадежность, было ли само обращение к бессмыслице зашифрованным протестом против новой системы правления. Собрание более известного общества «Пещера Лудлама» (Ludlamshöhle) с самым избранным обществом среди его членов (среди них – Грильпарцер, великий Карл Мария фон Вебер, автор оперы «Вольный стрелок», актёр Генрих Аншюц) тоже, на первый взгляд, было посвящено глупостям и бессмыслице с выпивкой, хулиганством и неприличными шутками, но власти в итоге начали подозревать зловещие замыслы. Однажды ночью в апреле 1826 года полиция вломилась в помещение «Общества», конфискуя бумаги и производя аресты. Сыску не удалось преодолеть барьер фантазий и шутливости, а бумаги, изъятые полицейскими, полные загадок и намеков на заговор, выглядели не более, чем бравадой. Полицейские сами ставили себя в глупое положение, требуя серьёзной расшифровки лудламских дурачеств. Однако дело имело немалые последствия – Грильпарцер угодил под домашний арест, а клуб, по-видимому, закрылся (членство Шуберта в нем закончилось). 1826 год в габсбургских владения прошел беспокойно, активизировались итальянские карбонарии, а пароль Лудлама – «Красное это черное, а черное – красное» – и его цвета слишком напоминали об этих внушавших страх итальянских революционерах, боровшихся за освобождение своей страны от австрийцев.
Шуберту, которого почитали за совершенное переложение стихов в песни, случалось и самому сочинять стихи. Последнее из его сохранившихся стихотворений, написанное в 1824 году, по-своему рассказывает о разбитых идеалистических надеждах юности. Поставленный ему в 1823 году диагноз сифилис сказался на душевном состоянии композитора. В июле 1824 года Шуберт пишет брату Фердинанду о «жалкой действительности», которую он «пытается расцветить воображением». В сентябре – Шоберу о «приступах угнетенности», когда в него «вселяется бесплодность и незначительность современной жизни». Такие мысли подтолкнули Шуберта написать стихотворение, где на первый план выступают политическое разочарование и типично бидермейеровское понимание искусства как утешения. Это «Плач по народу» (Klage an das Volk), прекрасно переведенный на английский язык австралийским поэтом Питером Портером.