Эти паргелии обычно показываются в ореоле солнца, граница которого проходит через их диски. Но в этот раз такого ореола видно не было, лишь нечто подобное ему появилось, когда они превратились в радуги.
Другой феномен – более известный, это северное сияние, о котором у вас предостаточно точных и любопытных сообщений в вашей переписке, но которое было весьма необычным, когда я наблюдал его 11 числа минувшего декабря. Немногим после пяти часов северную половину небесной сферы омрачил красный пар, и вдоль горизонта появилось несколько маленьких чёрных облаков. Я подумал, что это предваряло те самые огни, которые появились потом. Первая вспышка произошла в течение четверти часа, она сверкнула прямо на востоке из-за одного из тёмных облаков. Вскоре еще несколько последовали точно на севере. Эти потоки света были того же темно-красного цвета, что и пар, они непрестанно возникали и пропадали. Одновременно я видел восемь или десять, по ширине как радуга, и разных по высоте, несколькими градусами выше горизонта. Они были похожи на красные колонны в воздухе, и едва исчезали одни, как в иных местах появлялись другие. Приблизительно за полчаса цвет пара постепенно поменялся на обычный белый, свет все более распространялся и, наконец, стал совершенно обычным.
Nebensonnen буквально означает «боковые солнца», т. е. дополнительные, параллельные солнца. В английском языке у них разные наименования «фальшивые солнца» (mock suns), «призрачные» (phantom suns), «собачьи» (sun dogs) – поскольку они сопровождают настоящее солнце, как собаки. Научное название паргелии (от греческого para, около, и helia, солнца).
Паргелии возникают, когда свет отражается от шестиугольных кристаллов льда, которые формируются высоко в перистых облаках. Призматические кристаллики льда парят, постепенно снижаясь. Они довольно велики, у них шесть граней (см. иллюстрацию), и они занимают почти горизонтальное положение при падении. Солнечные лучи входят в них с одной стороны (толстые серые стрелки) и исходят с другой (прямые линии между глазом наблюдателя и призмой). Если, с точки зрения наблюдателя, проследить за преломленным лучом до солнца по прямой линии (чёрный пунктир), получится два отраженных солнца по обеим сторонам от настоящего. Его лучи изгибаются подобно тому, как нам кажется изогнутой ложка, погруженная в стакан воды. Ложные солнца появляются, когда настоящее находится вблизи от линии горизонта и на том же уровне, что ледяные кристаллы и наблюдатель. Поскольку красное свечение отражается меньше, чем голубое, ближайшие к солнцу стороны паргелиев имеют красный оттенок. Лучи, проходящие через те же кристаллы в иных направлениях, создают иные световые эффекты.
Паргелии были предметом философского изучения с античных времён. Аристотель в «Метеорологике» писал о двух паргелиях, которые «поднялись вместе с солнцем и следовали за ним весь день до заката». Первое приближение к современному научному объяснению этого феномена происходит во Франции в конце XVII века, известного подъёмом мысли. Рене Декарт в книге «Метеорология» 1637 года изобрел причудливый механизм гигантского ледяного кольца в небе. Но правильное объяснение дал ему менее известный Эдм Мариотт в «Опытах по физике», опубликованных в 1679–81 годах. Четвёртый из «Опытов» посвящён цвету в его физических и физиологических аспектах и основан на трудах Ньютона и других учёных (хотя «Оптика» Ньютона была напечатана лишь в 1704 году). Мариотт объяснил такие физические феномены, как паргелии и ореолы с точки зрения преломления и отражения луча, которые производят в атмосфере призматические ледяные кристаллы и водяной пар. В изучении этих явлений наука продвинулась вперёд уже в эпоху Мюллера и Шуберта. Свой вклад внесли англичанин Томас Юнг (один из тех, кто сформулировал волновую теорию света) в 1807 году и итальянец Джамбаттиста Вентури в 1814‐м. В 1845 году, когда Огюст Браве опубликовал статью в журнале Политехнического училища (Journal de L’Ecole polytechnique) «Заметка о паргелиях на высоте солнца», была выработана законченная современная теория.
Романтическое увлечение странными оптическими явлениями повлияло на то, что Мюллер использовал образ «ложных солнц» в своём стихотворении. В 1980 году К. Дж. Райт в Journal of the Warburg and Courtauld Institutes проанализировал распространенный интерес к ореолам и другим подобным феноменам: «Литературные и политические журналы, также как научные, охотно печатали статьи и письма об оптических иллюзиях всякого рода. Был ли это солнечный ореол или паргелий, наблюдавшийся между двумя и тремя часами дня в Йорке на протяжении 45 минут, или четыре паргелия между двумя и четырьмя часами в Арброуте, или кольцо вокруг солнца в Гринвиче, или розовый, светло-зеленый и серо-голубой оттенки солнца, наблюдавшиеся в Колумбии в течение двух месяцев, лунные ореолы радужного спектра, кажущееся соединение вершин горных пиков в Баффиновом заливе, – публика неизменно демонстрировала интерес». Одной из причин привлекательности этих феноменов было отсутствие адекватного или признанного объяснения. О трудах Мариотта забыли, не было внятного объяснения взаимодействия воздуха, воды и света в атмосфере. Новые теории, даже касающиеся всем знакомой радуги, еще только обсуждались. Воздействие воздушной среды на свет при разных температурах едва успело привлечь внимание, как было и с явлением поляризации света (когда световая волна колеблется в одной плоскости).
Радуга имела теологический смысл с незапамятных времён – как знак завета Бога с человеком после потопа. Другие оптические эффекты тоже казались странными, да еще и не предвещали ничего хорошего, несмотря на попытки «холодной философии», по словам Китса, «схватить ангела за крылья». Помимо радуги или ложного солнца, так называемое «сияние славы», тело или тень, окруженные ореолом, обладало особой властью над романтическим воображением. Волосы Мадлен в поэме Китса «Канун Святой Агнессы» обрамлены «нимбом, как у святых». Самым знаменитым среди подобных фантомных явлений в реальности был «Призрак Броккена», то есть высочайшего пика в горах Гарца, согласно преданию, посещаемого ведьмами и духами, что запечатлено в «Фаусте» Гете. Путники, побывавшие в этих горах, сообщали, что видели огромную темную фигуру, которая двигалась и передразнивала их жесты на манер привидения. Кольридж дважды безуспешно пытался повстречаться с Броккенским призраком в 1799 году. Наблюдаемый и сегодня, фантом на самом деле появляется потому, что дымка или облако, состоящие из водяных капель, отражает отбрасываемые от солнца тени, увеличивая их до огромных размеров. Итак, Броккенский призрак – «твое собственное отражение», как пишет де Квинси в книге Suspiria de Profundis (1845), парадоксально используя на романтический лад научное объяснение и предполагая, что «поверяя ему ваши сокровенные тайные чувства, вы превратили фантом в тёмное символическое зеркало, которое являет на свет дня то, что иначе должно быть сокрыто навеки»[41].
Такой двойник – Doppelgänger – (как называется одна из очень известных песен Шуберта на стихи Гейне), этот «Темный толковник», отражает и открывает нам наши тайные желания. То, что кажется объективным, субъективизируется: как ложные солнца, Броккенский призрак имеет физическое объяснение, основанное на оптике и изучении атмосферы, но он сохраняет мистическую силу, как проекция субъективного. Стихотворение Мюллера обыгрывает проницаемость границ между объективным и субъективным, между наделенным ощущениями и чувствами и бесчувственным, между живым и неживым. Для этого Мюллер использует так называемую патетическую подстановку, заставляя скитальца думать, что, в отличие от любимой девушки, ложные солнца не хотят расставаться с ним.
Выбрав ложные солнца, родственные Броккенскому призраку и радуге, как антураж одной из остановок в зимнем странствии, Мюллер использовал узнаваемую романтическую метафору. Кроме того, он устанавливает связь между ними и ледяными цветами из «Весеннего сна» (в окончательной мюллеровской версии «Зимнего пути» это стихотворение шло следом за «Ложными солнцами») – ведь паргелии тоже возникают благодаря кристаллам льда, – и призрачными огнями «Обмана» и «Болотного огонька» (Das Irrlicht в оригинальном названии у Мюллера). Поэтический мир скитальца занимает положение между живым и видимостью живого, между реальным и воображаемым, объективным и субъективным, природным и сверхъявственным. Шуберт помещает песню на слова «Ложных солнц» бок о бок с песней, которая посвящена отсутствию Бога в мире («Мужайся»), но облекает стихи Мюллера о паргелиях в возвышенно-религиозные тона с имитацией духовной музыки и с тем же гимническим мелодическим качеством, которое мы слышим в «Постоялом дворе». Так он усиливает таинственную ауру мюллеровских паргелиев, драматизируя романтическую двусмысленность, раздвоение между стремлением к истине и жаждой загадки. Сама энергия музыки в этой песне таинственна и пронизана близостью божественного, а это создаёт кажущееся противоречие с упрямым отрицанием божества в «Мужайся». Но ведь природный феномен, на котором основана близость божественного в «Ложных солнцах», сам на грани демистификации и разлагающего рационального анализа.
В 1849 году Эллен Насси, лучшая подруга Шарлотты Бронте, сделала лаконичную запись в дневнике: «[Июль] Видела 2 солнца Хейворт Мур 1847». Через тридцать лет, когда создавалась биография Эмили Бронте, сравнение стало полноправной частью мифа о сестрах Бронте – в той романтической стилистике, в которой работали Вильгельм Мюллер и, позднее, Шарлотта и Эмили Бронте:
«Однажды, когда они вместе гуляли по вересковым пустошами, в небе произошла внезапная перемена, засиял свет. «Смотрите», – сказала Шарлотта, и четыре девушки подняли глаза и увидели три солнца, ярко блиставшие вверху. Они постояли некоторое время молча, глядя на прекрасный паргелий. Шарлотта, её подруга и Энн сбились вместе, а Эмили, которая была немного выше, стояла на поросшей вереском кочке. «Это вы! – сказала наконец Эллен. – Вы три солнца». – «Молчи!» – прикрикнула Шарлотта, рассердившись на болтовню слишком проницательной в этот раз подруги, но когда Эллен, чью догадку досада Шарлотты только подтвердила, опускала глаза, она мельком взглянула на Эмили. Та все еще стояла на кочке, безмолвная, довольная, и у её губ витала очень нежная, счастливая улыбка. Она-то не сердились, независимо державшаяся Эмили. Ей понравилась эта фраза».