– Ты куда-то собираешься?
Мать резко вскинула голову. Встретившись с ней взглядом, Мередит увидела в голубых глазах смятение.
– Мы можем продать их.
– Нам незачем продавать твои украшения, мам.
– Вот увидишь, скоро они перестанут выдавать деньги.
Перегнувшись через плечо матери, Мередит собрала в кучу все побрякушки. Настоящих драгоценностей среди них не было – папа делал подарки от души, не стремясь выбрать что-нибудь подороже.
– Не волнуйся за счета, мам. Я буду их оплачивать.
– Ты?
Мередит кивнула и помогла матери встать, удивившись послушности, с которой та поднялась вместе с ней по лестнице.
– А с бабочкой все в порядке?
Мередит снова кивнула.
– Все хорошо, мам, – сказала она, укладывая ее в постель.
– Слава богу, – выдохнула мать и закрыла глаза.
Мередит долго стояла рядом, наблюдая, как та спит. Наконец она потрогала ее лоб – не горячий – и осторожно убрала упавшую на глаза матери прядку седых волос.
Убедившись, что мать крепко заснула, она спустилась и позвонила на работу.
Дэйзи ответила с первого же гудка.
– Офис Мередит Уитсон-Купер.
– Привет, Дэйзи, – все еще хмурясь, сказала Мередит. – Я сегодня поработаю из «Белых ночей». Мама ведет себя странновато.
– Горе доведет и не до такого.
– Да уж, – проговорила Мередит, вспомнив, как часто сама просыпается среди ночи в слезах. Вчера она была такой изможденной, что добавила в кофе апельсиновый сок вместо соевого молока и успела выпить полчашки, прежде чем это заметила. – Не поспоришь.
Если Мередит, как говорил муж, в первые недели пахала как сумасшедшая, то к концу января и впрямь оказалась на грани безумия. Она видела, что Джефф уже теряет терпение, даже начинает злиться. Из раза в раз он советовал ей нанять кого-нибудь для ухода за матерью, или сам предлагал помочь, или – что было хуже всего – просил проводить больше времени с ним. Но как же ей выкроить время – с таким-то количеством дел? Она взяла было к матери в дом экономку, но закончилось все полным крахом. После недели в «Белых ночах» бедняжка внезапно уволилась, объяснив, что хозяйка следит за каждым ее движением и запрещает к чему-либо прикасаться.
И вот, пока Нина была бог знает где, а мать с каждым днем вела себя все более странно и отчужденно, Мередит приходилось все делать самой. Она дала папе слово, что будет присматривать за матерью, и не могла его подвести. Поэтому она продолжала идти вперед и делать все необходимое. Только находясь в движении, ей удавалось подавлять боль.
Рутина стала ее спасением.
Каждое утро Мередит вставала чуть свет, пробегала свои четыре мили, готовила завтрак для мужа и матери и уходила на работу. К восьми часам она уже была в офисе. В полдень заезжала в «Белые ночи», чтобы проведать мать, оплатить счета или прибраться в доме. Потом до шести снова работала, по дороге забегала в магазин за продуктами, часов до семи или восьми сидела у матери, и если та особенно не чудила, то к восьми тридцати возвращалась домой и ела то, что они с Джеффом успевали сварганить на ужин. Ровно в девять она засыпала на диване и каждый раз, как по часам, просыпалась в три ночи. Единственным плюсом в этом бешеном ритме была возможность пораньше позвонить Мэдди, которая жила в другом часовом поясе. Иногда только телефонные разговоры с дочерями помогали ей продержаться до конца дня.
Время едва перевалило за полдень, когда она, уже уставшая как собака, позвонила по внутреннему телефону Дэйзи:
– Я поеду домой на обед, вернусь через час. Сможешь отправить Гектору отчеты по складу и напомнить Эду, чтобы выслал мне информацию про виноград?
Дэйзи тут же возникла на пороге ее кабинета.
– Я за тебя беспокоюсь, – сказала она, прикрыв дверь.
Мередит была тронута.
– Спасибо, Дэйзи, но я в порядке.
– Ты слишком себя изнуряешь. Ему бы вряд ли это понравилось.
– Знаю, Дэйзи. Спасибо.
Проводив ее взглядом, Мередит схватила сумку и ключи от машины и вышла из офиса.
На улице снова шел снег, повсюду – на парковке и на дорогах – превращаясь в слякоть.
Мередит медленно подъехала к дому матери, припарковала машину и вошла. Повесив пальто в прихожей, она позвала мать.
В ответ – тишина.
Порывшись в холодильнике, Мередит отыскала готовые вареники, размороженные накануне, и пластиковый контейнер с супом из чечевицы. Уже собираясь подняться в комнату матери, Мередит заметила темную фигуру в зимнем саду.
Да сколько же можно…
Она натянула пальто и сквозь метель побрела к саду.
– Мама, – сказала она, не сдерживая отчаяния, – пора бы уже прекращать. Пойдем-ка в дом. Я разогрею тебе вареники и суп.
– Из ремня?
Мередит отрицательно покачала головой. Похоже, мать снова бредит.
– Пойдем. – Она помогла матери подняться – та была босая, ноги посинели от мороза – и проводила на кухню, где укрыла большим пледом и усадила за стол. – Ты в порядке?
– Не беспокойся за меня, Оля, – сказала мама, – лучше проведай нашего львенка.
– Мама, это я, Мередит.
– Мередит, – повторила мать, как бы не понимая.
Мередит нахмурилась. Мать все меньше походила на человека в здравом уме. Это уже не скорбь, а кое-что посерьезнее.
– Мам, давай сходим к доктору Бернсу?
– Что мы ему отдадим?
Мередит вздохнула, разогрела в микроволновке вареники с бараниной и переложила на холодную тарелку. Проделав то же самое с супом, она поставила еду на стол перед матерью.
– Осторожно, не обожгись. Я схожу за твоей одеждой и позвоню доктору. Ты пока посиди, хорошо?
Поднявшись на второй этаж, она позвонила Дэйзи и попросила ее записать мать на прием к доктору Бернсу. Затем с вещами спустилась к матери и помогла ей встать из-за стола.
– Ты все съела? – удивилась Мередит. – Отлично. – Она натянула на мать свитер, помогла ей надеть носки и теплые сапоги. – Надевай пальто. Я заведу машину.
Когда она вернулась за матерью, та стояла в прихожей и криво застегивала пальто.
– Вот так, мам. – Мередит застегнула все пуговицы заново. И тут почувствовала, что пальто почему-то теплое. Засунув руку в карман, она нащупала там вареники – по-прежнему горячие, в пропитанных жиром бумажных салфетках. Это еще что?
– Для Ани, – сказала мама.
– Я знаю, что это твое, – нахмурившись, ответила Мередит. – Дай-ка я сложу их тут, хорошо? – Она переложила вареники в керамическую миску, стоявшую на консольном столике. – Поехали, мам.
Она вывела мать из дома и посадила в свой внедорожник.
– Откинься на спинку. Поспи немного. Ты, наверное, валишься с ног.
Она завела мотор и поехала в город, где припарковалась возле кирпичного здания кашмирской больницы.
За стойкой регистрации сидела ее старая знакомая, Джорджия Эдвардс, – все такая же бойкая красотка, какой она была и в старшей школе Кашмира.
– Привет, Мер, – улыбнулась она.
– Привет, Джорджия. Дэйзи записала на прием мою маму?
– Ты же знаешь Джима. Он готов на все ради вашей семьи. Можете проходить в приемную номер один.
Только возле самой приемной мать, кажется, сообразила, куда попала.
– Это просто смешно, – сказала она, выдергивая руку, за которую ее держала Мередит.
– Спорь сколько хочешь, – ответила Мередит, – но мы все равно идем к доктору.
Мать расправила плечи, подняла подбородок и ускорила шаг. В приемной она села на единственный стул.
Мередит закрыла дверь.
Через пару минут в комнату, улыбаясь, вошел доктор Джим Бернс. Его добрые серые глаза и лысая голова, похожая на бильярдный шар, напомнили Мередит об отце. Джим Бернс много лет был папиным партнером по гольфу, а отец Джима – папиным близким другом. Доктор Бернс крепко обнял Мередит, как бы говоря, что соболезнует ей и тоже тоскует по Эвану.
– Ну что, – сказал он, когда они разомкнули объятия, – как поживаете, Аня?
– Спасибо, Джеймс, я в порядке. Сам знаешь, Мередит любит понервничать.
– Можно вас осмотреть? – спросил он.
– Пожалуйста, – сказала мама. – Только в этом нет смысла.
Джим провел обычный осмотр, как при простуде, затем что-то записал в ее карточке и спросил:
– Какой сегодня день, Аня?
– Тридцать первое января две тысячи первого года, – сказала она, и в ее взгляде читалась ясность и уверенность. – Сегодня среда. В стране новый президент, Джордж Буш-младший. Столица нашего штата – Олимпия.
Джим помолчал.
– Как вы, Аня? Если серьезно?
– Сердце бьется. Легкие дышат. Ложусь спать, потом просыпаюсь.
– Возможно, вам следует обратиться к специалисту.
– К какому же?
– К тому, с кем можно поговорить о вашей утрате.
– О смерти нечего говорить. Вы, американцы, считаете, что разговоры способны что-то изменить. Это не так.
Он кивнул.
– А моей дочери, пожалуй, специалист бы не помешал.
– Хорошо, – сказал доктор, снова что-то черкнув в карточке. – Я пообщаюсь немного с Мередит, а вы пока посидите в приемной, ладно?
Ничего не ответив, мать вышла из кабинета.
– С ней что-то не так, – сказала Мередит, как только они с доктором остались одни. – Она то и дело бывает дезориентирована, плохо спит, а сегодня набила карманы едой и говорила о себе в третьем лице. Постоянно переживает за какого-то львенка и назвала меня Олей. По-моему, она путает свои сказки с жизнью. Вчера она бормотала одну из них себе под нос… как будто для папы. Ей всегда тяжело давалась зима, но сейчас дело не в этом. С ней правда что-то не так. Может быть, это Альцгеймер?
– По-моему, она в здравом уме.
– Но…
– Дай ей время, чтобы справиться с болью.
Мередит попыталась возразить, но он перебил:
– Каждый справляется так, как может. Они были женаты пятьдесят лет, а теперь она осталась одна. Просто старайся ее слушать и говорить с ней. И пореже оставляй в одиночестве.
– Уж поверь, Джим, она будет одинокой что со мной, что без меня.
– Значит, разделяй с ней ее одиночество.