– Значит, у нас все-таки есть что-то общее, – сказала Нина, не сводя с матери взгляда, и взяла бокал.
– И что же?
– Мы обе любим истории о большой любви с несчастным концом.
Мать резко отодвинулась от стола:
– Спасибо за ужин. Я устала. Спокойной ночи.
– Ты же знаешь, я не отстану, – сказала Нина, когда мать направилась к двери, – буду приставать к тебе, чтобы ты дочитала ту сказку.
Мать споткнулась, сделала осторожный шаг и двинулась дальше – по коридору к лестнице; свернула за угол и поднялась по ступенькам на второй этаж. Дверь ее спальни со стуком захлопнулась.
Глядя на потолок, Нина задумчиво пробормотала:
– Ты чего-то боишься, правда? Но чего именно?
Завернувшись в старый махровый халат, Мередит сидела на веранде в плетеном подвесном кресле. Собаки, сбившись вместе, лежали у ее ног. Казалось, что они спят, но время от времени то одна, то другая поднимала голову и поскуливала. Они чувствовали: что-то неладно. Джеффа нет дома.
Мередит не могла поверить, что он бросил ее сейчас, когда она еще не оправилась после смерти отца, а мать сползает в безумие. Она пыталась разжечь в себе гнев, ухватиться за него, но он ускользал, оставаясь неуловимым. Снова и снова она представляла себе одну сцену.
Они сядут вчетвером за обеденный стол: Джефф, Мередит, девочки…
Джиллиан уткнется в книжку, Мэдди станет подергивать ногой, надеясь поскорее улизнуть. Но ее ребяческое нетерпение мигом улетучится, когда Джефф произнесет: «Мы решили развестись».
Может, он выразится как-то иначе, а может, и вовсе спасует и вынудит Мередит произнести эти убийственные слова. В воспитании детей они часто прибегали к такому сценарию. Джефф отвечал за веселье, а Мередит – за порядок.
Мэдди начнет безудержно рыдать.
Джиллиан заплачет тихо и мучительно.
Мередит судорожно вздохнула. Теперь она понимала, почему женщины, несчастные в браке, все равно остаются с мужьями. Слишком тяжело воображать подобные сцены.
На горизонте проступили первые медные проблески рассвета. Выходит, она просидела тут целую ночь. Поплотнее запахнув халат, Мередит прошла в дом и принялась бродить по комнатам, беря в руки то одно, то другое. Хрустальный приз за лучшее журналистское расследование, который Джеффу вручили в прошлом году… Очки для чтения, которыми он недавно стал пользоваться… Общая фотография, которую они сделали прошлым летом на озере Шелан. Прежде, глядя на этот снимок, она замечала только признаки старения у себя на лице, а теперь разглядела, как нежно муж ее обнимает и как тепло улыбается.
Она отложила фотографию и поднялась на второй этаж. Хотя постель так и манила, она даже не стала к ней приближаться: этот широкий матрас по-прежнему хранит его запах и контуры тела. Вместо этого она натянула спортивную одежду и бегала до тех пор, пока не стало больно дышать, а легкие не начали гореть.
Вернувшись, Мередит направилась в душ и стояла там, пока горячая вода не закончилась.
Когда она оделась, по ее виду уже никто не мог бы заподозрить, что вчера от нее ушел муж.
Только стоя на кухне с ключами от машины в руках, она осознала, что сегодня суббота.
Склад закрыт, там холодно и темно. Конечно, можно все равно поехать в контору и утонуть в бесконечных отчетах о насекомых, подрезке ветвей, планах на урожай и квоте продаж. Но она будет одна, и развеять тишину смогут только ее мысли.
Ну уж нет.
Она села в машину и завела двигатель, но вместо того, чтобы ехать в город, свернула к «Белым ночам».
В гостиной горел свет, а из каминной трубы вился дым. Разумеется, Нина не спит. Все еще живет по африканскому времени.
Мередит вдруг захлестнула жалость к себе. Она так сильно хотела поговорить с сестрой, довериться хоть кому-то, кто найдет нужные слова и смягчит ее боль.
Но Нина не тот человек. Да и к друзьям Мередит не могла обратиться. Горечи и унижения она уже хлебнула достаточно, нечего становиться еще и объектом городских сплетен. К тому же она не привыкла обсуждать свои проблемы с другими. Но не потому ли она сейчас осталась одна?
Мередит распахнула дверцу машины и вышла наружу.
В доме по-прежнему пованивало гарью. В раковине на кухне громоздилась грязная посуда, а на столе стоял графин с водкой.
Мередит взбесилась – внезапно, сильно и необъяснимо. Этот гнев был даже приятен. Вот в него она могла вцепиться, отдаться ему целиком. Мередит свирепо набросилась на посуду, швыряла в мыльную воду ножи и вилки, не слишком заботясь о тишине.
– Ого, – сказала Нина, входя на кухню.
На ней были мужские боксеры и старая футболка с «Нирваной». Короткие черные волосы стояли торчком, лицо скривилось в улыбке. Она походила на Деми Мур в «Привидении», была почти неприлично красивой.
– Не знала, что ты у нас метательница посуды.
– Думаешь, мне нечем заняться, кроме как прибирать за тобой?
– Как-то рановато для такого накала страстей.
– Правильно. Отшучивайся. Тебе-то какое дело?
– Мередит, что с тобой? – медленно проговорила Нина. – У тебя все хорошо?
Застигнутая врасплох и вопросом, и неожиданной нежностью в голосе сестры, Мередит чуть не дала слабину, чуть не закричала: От меня ушел Джефф!
И что потом?
С глубоким вздохом она аккуратно сложила кухонное полотенце и повесила его на ручку духовки.
– У меня все нормально.
– По тебе не скажешь.
– Сомневаюсь, что ты достаточно меня знаешь, чтобы судить. Как вчера вела себя мама? Она хоть немного поела?
– Мы с ней пили водку. И вино. Представляешь?
Мередит пронзила внезапная и острая боль; она не сразу сообразила, что это ревность.
– Водку?
– Вот и меня это поразило. А еще я узнала, что ее любимый фильм – «Доктор Живаго».
– Тебе не кажется, что алкоголь – последнее, что ей сейчас нужно? Она и так чуть ли не каждый час забывает, где она.
– Зато кто она, помнит прекрасно. Как раз это мне и хочется выяснить. Если у меня получится раскрутить ее на сказки…
– Да черт бы побрал эти сказки! – вырвалось у Мередит. По удивленному взгляду Нины она поняла, что, возможно, и вовсе перешла на крик. – Я начну укладывать ее вещи, чтобы в начале месяца она могла переехать. Думаю, чем больше привычных вещей, тем комфортнее ей будет.
– Ей там не будет комфортно. – Нина, похоже, рассердилась. – Ты можешь быть сколько угодно педантичной и собранной, но сути это не меняет: ты по-прежнему избавляешься от мамы.
– А ты готова остаться? Смотреть за ней? Только скажи – и я позвоню и отменю бронь.
– Ты же знаешь, что я не могу.
– Ну да. Еще бы. Много критики и никаких предложений.
– Но пока-то я рядом.
Мередит взглянула на раковину, в которой оседала мыльная пена, на чистую посуду на сушилке.
– И помощь твоя бесценна. Теперь, если позволишь, я принесу из гаража коробки. Потом начну сборы с кухни. Можешь мне помочь.
– Я не буду паковать ее жизнь по коробкам, Мер. Я хочу помочь ей открыться, а не замкнуть ее навсегда. Неужели ты не понимаешь? Неужели тебе все равно?
– Да, – ответила Мередит, протискиваясь мимо сестры.
Она вышла из дома и направилась к гаражу. Тяжело дыша, подождала, пока автоматическая дверь поднимется. Мередит чувствовала себя как-то странно: в груди закололо, рука будто онемела. В голове пронеслось: сердечный приступ.
Она согнулась пополам и принялась глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох, пока наконец не пришла в себя. Затем вошла в темный гараж, довольная, что смогла взять себя в руки и не сорвалась при Нине. Но стоило ей включить свет, как перед ней возник папин «кадиллак». Модель 1956 года с откидным верхом, его гордость.
Я назвал его Фрэнки, в честь Синатры. Мой первый поцелуй случился на его переднем сиденье…
На старине Фрэнки в поисках приключений они совершили десятки семейных поездок: на север – в Британскую Колумбию, на восток – в Айдахо, на юг – в Орегон. В одной из долгих пыльных поездок, пока папа с Ниной подпевали песенкам Джона Денвера[10], Мередит ощутила себя лишней. Ей не нравилось ни исследовать незнакомые дороги, ни постоянно сбиваться с пути, ни переживать, что вот-вот иссякнет бензин. Именно этим все всегда и заканчивалось, а папа с Ниной, гогоча как пираты, радовались любой авантюре.
Кому нужны карты? – говорил папа.
Уж точно не нам, – отвечала Нина, смеясь и подпрыгивая на сиденье.
Мередит могла бы подыгрывать им, влиться в компанию, но не делала этого. Она сидела сзади, читала книжки и пыталась не волноваться, если пробивало колесо или перегревался двигатель. Но вечером, когда они останавливались где-нибудь на ночь и разбивали лагерь, папа непременно подходил к ней. Дымя трубкой, говорил: Я решил, что моей умнице не помешает прогуляться…
Ради этих десятиминутных прогулок стоило вытерпеть тысячи миль бездорожья.
Мередит провела пальцами по гладкой, блестящей поверхности вишнево-красного капота. Никто уже много лет не сидел за рулем этого «кадиллака».
– Твоей умнице не помешает прогулка, – прошептала она.
Только с папой она могла бы поговорить о Джеффе…
Она вздохнула, подошла к верстаку, огляделась и увидела три большие картонные коробки. Перетащила их на кухню и, расставив на полу, открыла ближайший шкафчик. Конечно, еще рановато паковать вещи, но что угодно было лучше, чем торчать одной в пустом доме.
– Я слышала, как вы с Ниной ругались.
Мередит осторожно закрыла шкафчик и обернулась.
Мать стояла в дверях – неизменная белая ночнушка, поверх которой она накинула черное шерстяное одеяло. Свет из прихожей пробивался сквозь тонкий хлопок, очерчивая ее худые ноги.
– Прости, – сказала Мередит.
– Вы с сестрой не близки.
Это было скорее утверждение, чем вопрос, и утверждение справедливое, но Мередит расслышала в голосе матери какую-то резкую нотку – кажется, осуждение. На этот раз мама не смотрела сквозь Мередит или в сторону, она глядела ей прямо в глаза, словно видела ее впервые.