миться наверх.
Однажды, разбирая свитки пергамента, она замечает человека, который кажется ей смутно знакомым. Старик ковыляет, опираясь на трость, по мраморному полу волочится потрепанный подол темной рясы. Он садится за стол у стены и раскрывает книгу.
Вера медленно направляется к нему; мама явно бы этого не одобрила, но в голове у нее уже созрел план.
– Прошу прощения, – осторожно говорит она, и мужчина устремляет на нее слезящиеся глаза.
– Вера? – спрашивает он после паузы.
– Да, – отвечает она.
Этот человек бывал у них гостем – в прежние, лучшие дни. Говорить о папе нельзя, но оба словно видят его: он здесь, между ними, такой же реальный, как эта пыль.
– Извините, что отвлекаю, но я подыскиваю учителя. И денег у меня мало.
Священник снимает очки. Он пару мгновений собирается с мыслями, а затем отвечает, почти перейдя на шепот:
– Сам я не смогу помочь – такие уж времена. Мне и писать-то не следует, – он вздыхает, – только разве я могу перестать… Но я знаю пару студентов. Они, возможно, посмелее меня, старика. Я их спрошу.
– Спасибо вам.
– Осторожнее, Вера, – говорит он, снова надевая очки. – Никому нельзя рассказывать о нашей беседе.
– Я сохраню все в секрете.
Священник мрачно смотрит на нее.
– Секретов не существует.
Глава 14
Когда Мередит добралась до дома, время близилось к полуночи. Утомленная долгим днем, но захваченная сказкой матери, она покормила собак, немного поиграла с ними, затем переоделась в домашнее. Она заваривала на кухне чай, как вдруг к дому подъехала машина.
Джефф. Кто еще мог приехать в полпервого ночи?
Она вцепилась в керамический ободок раковины, и когда входная дверь хлопнула, ее сердце заколотилось.
Но на кухне появилась Нина, и выглядела она взбешенной.
Мередит охватила досада.
– Время за полночь. Что случилось?
Подойдя к столу, Нина схватила бутылку вина, затем достала две кофейные чашки и, сполоснув, наполнила их доверху.
– Ну, если честно, я хотела обсудить с тобой мамину историю, которая уж слишком подробная для детской сказки, но раз тебя это все так пугает, то я скажу, что пришла, поскольку нам надо поговорить.
– Можем завтра…
– Нет, прямо сейчас. Завтра ты опять наденешь броню и будешь вызывать у меня комплексы своей безупречностью. Пошли. – Она схватила Мередит за руку и потащила в гостиную, где первым делом зажгла газовый камин.
Зашипело, набирая силу, голубоватое пламя, и в комнате стало светло и ощутимо теплее.
– Держи. – Нина протянула Мередит чашку с вином.
– Тебе не кажется, что для вина уже поздновато?
– Я даже отвечать на это не буду. Скажи спасибо, что не текила, а то у меня то еще настроение.
Типичная Нина. Не может без драмы.
Мередит села на край дивана, привалилась спиной к подлокотнику. Нина устроилась на противоположном конце так, что они соприкасались ступнями.
– Что тебе нужно, Нина?
– Моя сестра.
– Не понимаю, о чем ты.
– Помнишь, как ты ходила со мной за сладостями на Хэллоуин, когда папа работал? И каждый год мастерила мне костюмы. А помнишь, как я пробовалась в чирлидеры и ты несколько недель репетировала со мной связку, а когда меня взяли в команду, радовалась, хотя сама в свое время туда не попала? А когда Шон Бауэрс пригласил меня на выпускной, это ты сказала, что ему лучше не доверять. Может, у нас не так много общего, но когда-то мы были сестрами.
Мередит забыла про все эти случаи или, по крайней мере, давно не вспоминала о них.
– Это было сто лет назад.
– Я уехала и бросила тебя. Понимаю. А остаться с мамой – то еще испытание. Но пусть мы не так хорошо друг друга знаем, сейчас я здесь, Мер.
– Я вижу.
– Точно? Последние пару дней ты ведешь себя по-свински. Ладно, может, и не по-свински, но все равно ты уж больно смурная, а двое людей, молчащих за ужином, – это уж слишком. – Нина подалась вперед: – Я рядом, и я по тебе скучаю, Мер. А ты как будто даже не хочешь смотреть на меня, не хочешь говорить со мной…
– Джефф от меня ушел.
Нина резко отпрянула:
– Что?!
Мередит не нашла сил повторить это снова. Она замотала головой, чувствуя, как к глазам подступают слезы.
– Он переехал в мотель недалеко от работы.
– Вот ведь козел, – сказала Нина.
Мередит невольно рассмеялась.
– Спасибо, что не стала валить вину на меня.
Нина одарила ее любящим, сочувственным взглядом, и Мередит вдруг стало понятно, почему сестре с такой легкостью доверяются незнакомые люди. Все из-за этого взгляда, обещавшего заботу и утешение, а не критику.
– Что случилось? – тихо произнесла Нина.
– Он спросил, люблю ли я его до сих пор.
– А ты что?
– А я не ответила. Промолчала. И до сих пор не звонила, не ездила к нему, не закидала его прочувствованными письмами, не умоляла вернуться. Неудивительно, что он меня бросил. Он даже сказал…
– Что?
– Что я точь-в-точь как мама.
– Значит, теперь он не только козел, но еще и мудак.
– Он меня любит, а я сделала ему больно, я знаю. Именно поэтому он так сказал.
– Кому какое дело до его чувств? Все твои проблемы от этого, Мер: ты слишком много печешься о других людях. Чего хочешь ты сама?
Этот вопрос Мередит не задавала себе много лет. Она поступила в тот колледж, который был им по средствам, а не в тот, куда хотела; вышла замуж раньше, чем собиралась, поскольку забеременела; вернулась в «Белые ночи», потому что отцу нужна была помощь. Делала ли она хоть раз то, чего хотела сама?
Ей почему-то вспомнились первые дни работы в питомнике, когда она открыла сувенирную лавку и выставила там товары, которые ей так нравились.
– Ты со всем разберешься, Мер. Я уверена. – Нина встала и обняла ее.
– Спасибо. Правда. Ты помогла мне.
Нина снова села на диван.
– Помни об этом, когда я в следующий раз сожгу кастрюлю или оставлю бардак на кухне.
– Постараюсь, – ответила Мередит, приподнимаясь, чтобы чокнуться. – За новое начало!
– За такое я точно выпью, – сказала Нина.
– Да ты за что угодно готова выпить.
– Чистая правда. Одна из моих лучших особенностей.
В следующие два дня мать замкнулась в себе, стала уже не молчаливой, а каменной и даже отказывалась спускаться на ужин. Нина могла бы расстроиться или попробовать как-то повлиять на это, но слишком хорошо понимала причину перемены. Все трое ощущали себя одинаково, и даже Нина все меньше думала о сказке.
Приближался папин день рождения.
Начался он с особенно яркого рассвета и сияющего голубого неба.
Нина сбросила одеяло и вылезла из кровати. Именно ради этого дня она и вернулась домой. Конечно, вслух никто о нем не говорил – обсуждать свою боль в их семье было не принято, – но неизбежность этого дня все время нависала над ними.
Подойдя к окну спальни, Нина выглянула наружу. Яблони словно танцевали: в лучах солнца блестели мириады зеленых листьев.
Она сгребла с пола одежду, торопливо натянула ее и вышла из комнаты. Хоть она и не знала, о чем можно говорить с матерью в такой трудный день, оставаться наедине со своими мыслями – и воспоминаниями – ей не хотелось.
Она пересекла коридор и постучала в дверь:
– Ты уже встала?
– На закате, – ответила мать, – увидимся на закате.
Разочарованная Нина спустилась на кухню. Она быстро позавтракала и направилась к дому сестры, но обнаружила там только хаски, которые спали на залитой солнцем веранде. Мередит, очевидно, ушла на работу.
– Вот блин.
Поскольку меньше всего на свете Нина хотела бродить по пустому дому в день рождения отца, она вернулась в «Белые ночи», взяла из миски на столике в прихожей ключи от машины и поехала в город, чтобы чем-нибудь занять себя до заката. По дороге она время от времени останавливалась и делала снимки, а в полдень пообедала калорийной американской едой в закусочной на Мэйн-стрит.
К восьми пятнадцати она вернулась в «Белые ночи» и, повесив сумку с камерой на плечо, двинулась в дом. Мередит возилась на кухне с духовкой.
– Привет, – сказала Нина.
Мередит обернулась:
– Я приготовила ужин. И стол накрыла. Наверное… надо потом…
– Да, – Нина подошла к застекленным дверям и выглянула в сад. – Какой у нас план?
Мередит встала рядом и приобняла сестру за плечи.
– Наверное, просто откроем урну и развеем прах. Если хочешь, можешь сказать пару слов.
– Это ты должна что-то сказать, Мер. Я не оправдала его ожиданий.
– Он обожал тебя, – возразила Мередит, – и очень тобой гордился.
Нина с трудом сдержала слезы. В небе над питомником будто переплетались нежно-розовые и светло-сиреневые ленты.
– Спасибо, – сказала она, прижавшись к сестре. Бог знает, сколько они простояли так в обнимку, не говоря ни слова.
Внезапно раздался голос матери, возникшей на пороге кухни:
– Пора.
Нина отступила от Мередит, и они одновременно повернулись к матери.
Та стояла в дверях и сжимала в руках деревянную шкатулку, инкрустированную слоновой костью. В нарядной блузке из фиолетового шифона и канареечно-желтых льняных брюках она выглядела непривычно. Вокруг шеи мать повязала красно-синий платок.
– Он любил яркие краски, – объяснила она, – надо было чаще так наряжаться… – Отведя с лица прядь волос, мать посмотрела в окно, на заходящее солнце. – Держи, – она пронула Нине шкатулку.
Это была всего лишь коробка с прахом – не сам папа и даже не последняя память о нем. Нина знала, что это глупо, но когда она приняла шкатулку из рук матери, вся боль, которую она в себе заглушала, захлестнула ее с головой.
Было трудно даже шевельнуться. Мать и Мередит на кухне уже не было, они вышли наружу через двери в столовой. Нина медленно последовала за ними.
Сквозь открытые стеклянные двери ворвался прохладный ветерок, пощекотал ей щеку и наполнил комнату тонким яблочным ароматом.