– Нина, пойдем, – позвала Мередит с улицы.
Нина подхватила камеру и вышла в сад.
Мередит с матерью напряженно замерли у железной скамейки под ветвями магнолии. Новая колонна, освещенная заходящим солнцем, казалась охваченной ярким пламенем.
Нина поспешила к ним через лужайку, слишком поздно сообразив, что трава скользкая. Все произошло за секунду: она споткнулась о камень, потеряла равновесие и, безуспешно пытаясь удержаться на ногах, выпустила шкатулку из рук. Коробка ударилась об одну из медных колонн и раскололась.
Нина почувствовала во рту вкус крови. «Нет, нет, нет», – без умолку повторяла Мередит, пока она в полном оцепенении продолжала лежать на земле.
Наконец мать, бормоча что-то по-русски, помогла ей подняться. Ее голос звучал удивительно ласково.
– Я уронила шкатулку, – произнесла Нина, отирая лицо и размазывая грязь по щеке. На глаза у нее навернулись слезы.
– Не плачь, – сказала мать. – Представь, что он сейчас с нами. Он бы сказал: Ну и чего же ты, Аня, откладывала до темноты?
Лицо ее внезапно озарилось улыбкой.
– Назовем это «метанием праха», – хмыкнула Мередит.
– Нормальные семьи развеивают, а мы рассыпаем, – подхватила Нина.
Мама залилась смехом. Сперва Нина ахнула от неожиданности – настолько непривычным был этот звук, – а потом тоже стала смеяться.
Они долго хохотали, стоя посреди зимнего сада, в окружении яблонь, – и лучшего способа почтить память отца нельзя было и придумать. Мама и Мередит вернулись в дом, а Нина задержалась в саду, чтобы полюбоваться в тишине цветущей магнолией, чьи бархатные белые лепестки были присыпаны серым прахом.
– Ты слышал, как мы смеемся? Раньше мы никогда не делали этого вместе. Это все ты, папа…
Нина готова была поклясться, что в этот миг он был рядом с ней, что сквозь шелест листвы она слышала его дыхание. Она представила, что он мог сказать ей сегодня. Классно слетала, Мандаринка. Надеюсь, посадка мягкая. «Я люблю тебя, папа», – прошептала она, глядя, как лепесток яблони плавно парит на ветру и опускается у ее ног.
Мередит вынула из духовки котлеты по-киевски и поставила противень остывать на холодной плите.
Вытерев руки вафельным полотенцем, она сделала глубокий вдох и отправилась в гостиную, к маме.
– Вот и все, – сказала она, усаживаясь возле нее на диване.
В мамином взгляде отразилась мучительная печаль.
В это мгновение они были так близки, что Мередит рискнула протянуть руку и дотронуться до ее ладони.
Мама, вопреки обыкновению, не отдернула руку.
Мередит попыталась найти слова, которые могли бы смягчить их боль, но таких слов, конечно, не существовало.
– Пора ужинать, – наконец сказала мама, – сходи позови сестру.
Мередит кивнула и вышла в зимний сад, где Нина фотографировала усыпанную прахом магнолию.
Мередит села на скамейку. Уже опустились сиреневые сумерки, и ясно разглядеть можно было только белые цветы, которые в угасающем свете казались серебряными.
– Как ты? – спросила Нина.
– Паршиво. А ты?
Нина закрыла объектив крышкой.
– Бывало и лучше. Как там мама?
– Разве ее поймешь? – пожала плечами Мередит.
– А все-таки в последнее время ей лучше. Мне кажется, из-за сказки.
– Возможно, и так, – вздохнула Мередит, – но точно мы не определим. Жаль, что не получится поговорить с ней по душам.
– По-моему, она еще ни разу не говорила с нами по душам. Мы даже не знаем, сколько ей лет.
– И почему в детстве это не казалось нам странным?
– Наверное, когда ты ребенок, все принимается как должное. Бывают же всякие маугли, которые всерьез считают себя зверями.
– Только ты можешь приплести маугли в такой разговор, – ответила Мередит. – Ну ладно, пойдем.
Вернувшись домой, они обнаружили мать сидящей за накрытым столом. Котлеты по-киевски, запеченная картошка под сырной корочкой и овощной салат. В центре стола графин с водкой и три рюмки.
– А это мне по душе, – сказала Нина, усаживаясь, пока мать разливала водку по рюмкам.
Мередит заняла стул рядом с сестрой.
– У меня тост, – негромко сказала мать, подняв рюмку.
Они переглянулись в неловком молчании. Мередит видела, что каждая силится подыскать такие слова, которые не разбередят их раны и не прозвучат слишком грустно. Папе бы этого не хотелось.
– За нашего Эвана, – наконец произнесла мать, чокаясь с дочерями. Она залпом опустошила рюмку. – Он любил, когда я выпивала.
– И сегодня хороший повод, – ответила Мередит. Она проглотила водку и не стала опускать пустую рюмку. Вторая порция обожгла ей горло. – Я скучаю по его голосу в этом доме.
Мать тоже наполнила свою рюмку.
– Я скучаю по тому, как он целовал меня по утрам.
– Я уже свыклась с тоской по нему, – тихо сказала Нина. – Налей мне тоже.
Когда позади была уже третья рюмка, Мередит почувствовала, как алкоголь разливается по телу.
– Он не хотел бы, чтобы мы вспоминали его так, – сказала мама. – Он бы хотел…
Повисла тишина, они переглянулись. Мередит знала, что всех терзает вопрос: как можно после этого жить?
Просто двигаться дальше, подумала она, а вслух сказала:
– Мой любимый праздник – День благодарения. Обожаю, как дочки трепетно его ожидают, обожаю украшения в доме, первые подборки рождественской музыки и праздничные блюда. И пора наконец признаться: я всегда ненавидела те кошмарные автомобильные путешествия. Восточный Орегон был хуже всего. Помните, мы еще тогда ночевали в вигваме? Жара стояла под сорок градусов, и все четыреста миль пути Нина орала ту песню из «Семьи Партриджей».
Нина рассмеялась.
– А я их обожала, потому что мы всегда ехали сами не зная куда. Мой любимый праздник – Рождество, просто потому что я помню, когда оно. И больше всего я скучаю по тому, как папа всегда ждал меня дома.
Мередит не подозревала, что Нина может чувствовать себя одинокой, что сколько бы она ни моталась по свету, ей важно, ждут ли ее дома.
– Я любила его тягу к приключениям, – сказала мама. – Но эти поездки и правда были чудовищны. Нина, не стоит петь, если твоим слушателям некуда убежать.
– Ха! – торжествующе вскричала Мередит. – Я знала, что не одна так думаю. Твое пение хуже, чем звук бормашины.
– Да ну? А мне, между прочим, сам Дэвид Кэссиди[16] письмо написал.
– Только вместо автографа было факсимиле, – посочувствовала Мередит.
Раздался вздох – мама, похоже, думала о чем-то своем.
– Он обещал свозить меня на Аляску. Вы знали? Там я бы снова увидела белые ночи и северное сияние. Вот по чему я скучаю сильнее всего: Эван меня исцелял.
Она вдруг вскинула голову, будто поняла, что сболтнула лишнее. Затем отодвинула стул и встала.
– Я тоже всегда мечтала побывать на Аляске, – сказала Мередит, надеясь удержать мать.
– Пойду к себе, – сказала та.
Мередит вскочила, чтобы взять ее под руку.
– Давай я провожу…
Мать отшатнулась:
– Я не калека.
Мередит застыла на месте и проследила, как та выходит из кухни и исчезает за дверью.
– Она меня с толку сбивает, ей-богу.
– Нечего и добавить, сестренка.
Мередит с Ниной допоздна болтали о папе и обменивались воспоминаниями из детства – так они надеялись хоть ненадолго продлить этот вечер, отметить день рождения как подобает. Позже, забравшись в постель, Мередит впервые заговорила с отцом, и это станет привычкой, к которой она часто будет прибегать в моменты одиночества. Конечно, он не даст ей совета, но помогало и просто высказаться вслух. Она рассказала ему про Джеффа, про то, как растерялась и не смогла произнести нужных слов. Она знала, какой вопрос задал бы ей отец. Тот же, что задала Нина.
Чего хочешь ты сама?
Об этом она не задумывалась уже очень давно. Последние десять лет она только и делала, что решала, какое блюдо приготовить на ужин, в какую школу отправить дочек и как лучше упаковывать яблоки для экспорта. Ее мысли занимало производство фруктов, поступление девочек в колледж, ремонт дома и попытки отложить деньги на оплату налогов и учебу детей.
Все, что было по-настоящему важно, растворилось в бытовой суете.
Наутро, тщетно пытаясь сосредоточиться на работе, она снова и снова пыталась найти ответ на этот вопрос и наконец отыскала – хотя бы отчасти.
Пусть она так и не поняла, чего именно хочет, зато осознала, чего не хочет совсем. Она устала изо дня в день вертеться как заведенная, вечно прятаться за делами и закрывать глаза на проблемы.
После работы она отправилась на другой конец города, к офису газеты «Уэнатчи Ворлд».
– Привет, Джефф, – сказала она, появившись на пороге его кабинета.
Он оторвался от бумаг и поднял голову. По нему было видно, что он плохо спит, да и рубашка явно нуждалась в стирке. С небритыми щеками он выглядел непривычно – моложе и современнее, будто совсем другой человек.
Он медленно встал, взъерошил русые волосы.
– Мередит.
– Нужно было раньше прийти.
– Я тоже так думаю.
Она бросила взгляд в окно, на проезжающие по улице машины.
– Ты правильно сделал, что ушел. Нам нужно понять, куда двигаться дальше.
– Ты пришла, чтобы это сказать?
И правда, зачем она здесь? Даже теперь она не знала этого наверняка.
Джефф обошел стол и остановился перед ней. Он смотрел на нее так, будто что-то искал в ее взгляде.
– Я ожидал услышать нечто другое.
– Знаю. – Ей страшно не хотелось его разочаровывать, но она не могла сделать то, о чем он просит, хоть это и было бы проще всего: произнести нужные слова, вернуть себе прежнюю жизнь, а потом будь что будет. – Прости меня, Джефф. Но ты перевернул мой мир с ног на голову, и мне пришлось о многом задуматься. В кои-то веки я не хочу делать то, чего от меня ждут. Не хочу ставить счастье других людей выше своего. И пока мне нечего больше сказать тебе.
– Ты можешь сказать, что не любишь меня?