– Снова сидит в саду? – спросила Нина, входя в кабинет; она была в просторном махровом халате и тапочках из овечьей шерсти. Волосы влажно поблескивали.
– Где же еще. – Мередит взяла письмо и передала его Нине. – Я звонила в университет. Тот профессор уже на пенсии, и больше мне ничего не смогли сказать.
Нина прочла письмо.
– Но теперь мы точно знаем, что мама как-то связана с Ленинградом, что именно там происходит действие сказки и что события в ней хотя бы отчасти реальны. Задам очевидный вопрос: Вера – это мама?
Да уж, вопрос на миллион.
– Если так, значит, она вышла замуж в семнадцать и тут же забеременела. Наверное, у нее был выкидыш или…
– Или у нас есть еще сестра или брат.
Мередит перевела взгляд в окно – на женщину, которая всегда казалась такой одинокой. Неужели где-то у нее есть другие дети, а то и внуки? Неужели она их бросила?
Нет. Это невозможно. Даже Аня Уитсон не могла быть такой бессердечной.
После того как родились девочки, Мередит пережила два выкидыша на позднем сроке. Справиться с потерей было чудовищно тяжело. Она некоторое время ходила к психологу, пробовала говорить с Джеффом, но скоро стало понятно, что для него это слишком тягостная тема. В конечном счете не осталось никого, кому она могла бы довериться, – ни друзей, ни родных. А когда она заговаривала об этом, ей тут же советовали «обратиться к специалисту». Никто не понимал, что ей просто хочется вспоминать о своих мальчиках.
Единственным человеком, с кем она даже не пыталась делиться болью, была ее мать.
Ни одна женщина, прошедшая через потерю ребенка – будь то в чреве или уже после рождения, – не промолчала бы, увидев, как с тем же горем столкнулась другая.
– Нет, сомневаюсь, – наконец сказала она. – К тому же Вера явно различает цвета.
В детстве Мередит отыскала в энциклопедии статью про зрительный дефект матери – ахроматопсию. Одно она знала точно: никакого «бледно-сиреневого» рассветного неба мать разглядеть не смогла бы.
– Может, мама – это Ольга?
– Или дочь, которая родится у Веры. Это сомнительно, но раз уж мы не знаем, сколько маме лет, допустить можно что угодно. Очень в мамином духе: рассказать свою историю, почти ничего не открыв о самой себе. Как же нам выяснить, кто она?
– Добиться, чтобы она продолжила рассказывать сказку. А я перерою весь дом до последней щелки. Если здесь есть хоть одна зацепка, то я найду ее.
– Спасибо, Мер, – сказала Нина. – Здорово, что ты со мной заодно.
За ужином Нина изо всех сил старалась вести себя как обычно. Она выпила водки, опустошила тарелку и попыталась начать беседу, но все это время поглядывала на мать, размышляя, кто же она такая. Нина с трудом удержалась, чтобы не задать этот вопрос вслух. Как журналистка, она хорошо понимала, что необходимо правильно выбрать момент и что нельзя спрашивать, если заранее не знаешь ответ. Мередит, судя по всему, занимали те же мысли.
Когда мать поднялась и объявила, что слишком устала и не будет сегодня рассказывать сказку, Нина едва не вздохнула от облегчения.
Она помогла Мередит убрать со стола (впрочем, толку от ее помощи было немного), поцеловала сестру, когда та уходила, и устроилась в кабинете отца. После чего села за компьютер и принялась искать информацию о Ленинграде двадцатых и тридцатых годов. Информации было море, вот только ответов она не дала.
Наконец, около двух часов, она с отвращением выключила компьютер. Она не сумела найти ни одного конкретного факта, который можно привязать к сказке. По сути, ничего нового она не выяснила Действие сказки происходит в Ленинграде при Сталине – это всё.
Постукивая по столу ручкой, Нина принялась перечислять вслух все, что им было известно, и тут ее взгляд упал на блокнот с заметками.
Из-под блокнота торчал краешек конверта с письмом от профессора. Она достала письмо и перечитала его, стараясь вникнуть в каждое слово. Ленинград. Участие. Исследование. Понимаю.
Мать знала, видела или пережила нечто важное – настолько важное, что этому посвятили научный проект.
Но что именно?
Большой террор? Сталинские репрессии? Может, мать была прима-балериной?..
Хватит, сказала себе Нина, переводя взгляд на потертую зеленую папку с русскими буквами. Затем вернулась к письму.
Что же вам от нее было нужно, Василий Адамович?
Когда она произнесла его имя, в голове будто щелкнуло.
Ответ – в подписи.
Первую букву имени – Vasily — он написал по-русски как «В». Та же буква написана на оборванном ярлычке папки.
С колотящимся сердцем Нина придвинула к себе папку с русской надписью. Кажется, после первой «а» там пробел? Что, если это имя и фамилия? Нина отбросила слово после пробела и стала думать о первых четырех буквах.
Она поискала в интернете кириллический алфавит и нашла в нем буквы, которые стояли на папке.
Первое слово – это имя из сказки. Вера.
Остальные буквы складывались в слово «Петровна».
Нина почитала в интернете про русские имена. Сначала идет личное имя, затем отчество, то есть имя отца с добавлением суффикса, и, наконец, фамилия. На папке написаны имя и отчество: Вера Петровна, то есть Вера, дочь Петра.
Нина откинулась на спинку кресла. Она чувствовала прилив адреналина – как и всегда, когда удавалось найти зацепку. Значит, Вера – реальная личность. Достаточно реальная, чтобы подписать ее именем папку, и достаточно важная, чтобы двадцать лет эту папку хранить.
Конечно, это открытие не проливало свет на вопросы, они по-прежнему ничего не знают о матери, а продолжать искать в интернете, не зная фамилии, просто бессмысленно. Но, возможно, профессор зачем-то изучал биографию Веры и в этом письме просит их мать поделиться известными ей деталями. Конечно, все еще остается шанс, что мать – это и есть Вера. А может, Ольга. Но эту загадку придется разгадывать как-то иначе.
Василий Адамович знал, что между их матерью и Верой есть какая-то связь, и его исследование тоже явно имеет к этому отношение.
Придя к такой мысли, Нина составила план.
Глава 17
В пять сорок семь прозвонил будильник, и Мередит отправилась на пробежку. Собаки, соперничая за ее внимание, неслись рядом.
К семи часам она уже была в питомнике и вместе со старшим садовником обходила ряды деревьев: они проверили, как поспевают плоды, обсудили последствия заморозков и упаковочные мешочки, в которые будут помещены яблоки. В десять утра она сидела за своим столом и изучала прогнозы на урожай.
Но из головы у Мередит не шла сказка матери.
Я спрошу напрямую: ты – это Вера?
Эта идея наливалась и постепенно созревала, как молодое яблоко. То, что знакомый с детства сюжет, которому она не придавала никакого значения, вдруг оказался по-настоящему важным, выглядело нереальным. Все равно что обнаружить: безымянная картина, висящая над камином, – это неизвестная работа Ван Гога.
Однако дело обстояло именно так. В детстве она слушала эту сказку, не задавая никаких вопросов и не особо в нее вникая, – но, наверное, все дети относятся к семейным рассказам похожим образом: чем чаще их слышишь, тем меньше о них задумываешься.
Мередит отложила отчеты и включила компьютер. Весь следующий час она вбивала в поисковую строку все, что могла придумать: Ленинград, Сталин, Вера и Ольга, Фонтанка, Большой террор, Медный всадник. Ничего толкового она так и не нашла – лишь новые подтверждения, что действие сказки происходит в реальных декорациях.
Зато она отыскала длинный список публикаций Василия Адамовича. Он изучил едва ли не все вехи советской истории – Октябрьская революция, расстрел царской семьи, приход к власти Сталина, террор 1930-х, нападение Гитлера, война и победа в ней, смерть Сталина, холодная война, Чернобыль. Казалось, он написал про все, что только успели пережить русские в двадцатом столетии.
– Да уж, очень полезно, – пробормотала Мередит, постукивая по столу ручкой.
Она добавила к имени профессора слово «пенсия», и одна из ссылок неожиданно привела ее к газетной статье.
Доктор Василий Адамович, бывший профессор русистики в Аляскинском университете Анкориджа, ныне пенсионер, вчера вечером перенес инсульт в своем доме в Джуно. Академическое сообщество ценит профессора Адамовича за его необычайную работоспособность, близкие также отмечают, что он отличный садовод и знаток историй о привидениях. В 1989 году профессор Адамович отошел от преподавания и часто работал как волонтер при районной библиотеке. Сейчас он проходит реабилитацию в местной больнице.
Мередит сняла телефонную трубку и набрала номер справочной. Телефонистка не смогла найти в Джуно никакого Василия Адамовича. Ощущая досаду, Мередит запросила номер библиотеки.
– В реестре несколько номеров, мэм.
– Продиктуйте мне все, – попросила Мередит, а затем записала номера всех отделов.
С четвертой попытки она дозвонилась куда нужно.
– Здравствуйте, я бы хотела поговорить с Василием Адамовичем.
– Надо же, – ответила женщина, – про Васю давненько никто не спрашивал, даже грустно.
– Он ведь работал у вас волонтером?
– Много лет, два раза в неделю. Старшеклассники его просто обожали.
– Я пытаюсь найти его…
– Насколько я знаю, он живет в доме престарелых.
– Не можете сказать, в каком именно?
– К сожалению, нет, но… вы его подруга?
– С ним была знакома моя мама. Правда, давно.
– Вы слышали об инсульте?
– Да.
– Мне говорили, что он в плохом состоянии. С трудом разговаривает.
– Понятно. Что ж, спасибо за помощь.
Как только Мередит повесила трубку, дверь открылась и в кабинет вошла Дэйзи.
– На складе кое-какие проблемы. Это не срочно, но Гектор просил, чтобы ты заглянула туда в течение дня, когда будешь свободна. Если у тебя завалы, то я могу разобраться сама.
– Да, – сказала Мередит, – давай.
– А потом полечу на Таити.
– Ага.