– От нее пахнет капустой, – хихикает ее брат.
– Тише, – говорит Вера, гадая, долго ли еще ее малышам оставаться детьми. Она застегивает на Леве пальто и берет его за руку.
По лестнице уже спускаются соседи. На лицах у всех одно выражение – смесь ужаса и смирения. Мало кто верит, что подвал убережет их, попади в дом бомба, но больше укрыться негде.
Вера по очереди целует и обнимает детей и подталкивает их к матери.
Ее родные и соседи спускаются в убежище, а Вера бежит наверх. Она поднимается по темным и грязным пролетам и, запыхавшись, выходит на плоскую крышу, забросанную обломками. Возле низенькой ограды приготовлены пара железных щипцов и ведра с песком. Отсюда виден весь Ленинград до южной границы города. Вдалеке летят самолеты. Не один или два, как раньше, а десятки. Поначалу это маленькие черные точки, которые лавируют между огромными аэростатами, но вскоре Вера уже различает их сверкающие пропеллеры и знаки на хвостах.
С неба сыплются бомбы. И вот уже клубы дыма и вспышки огня.
Самолет пролетает прямо над Верой…
Вскинув голову, она видит, как распахивается его блестящее серебряное нутро. Сбрасывают зажигательные бомбы. Она с ужасом смотрит, как одна из них приземляется всего в паре метров. Вера бросается к ней, слыша шипение, но спотыкается о какую-то деревяшку и падает, до крови прикусывая губу. Поднявшись, она выдергивает из кармана перчатки и, не в силах унять дрожь, торопливо натягивает, затем пытается щипцами подцепить бомбу. Задача не из простых. Надо делать это быстрее: деревянная балка под бомбой уже горит. Поднимается дым. Вера обхватывает цилиндрическую «зажигалку» щипцами, лицо обдает нестерпимым жаром. От стекающего со лба пота ей почти ничего не видно, но она все же поднимает бомбу и скидывает ее с крыши, подальше от дома. Бомба с глухим стуком падает на траву. Бросив щипцы, Вера кидается обратно к пламени, пытается затоптать огонь, засыпает его песком.
Когда огонь наконец погашен, она валится на колени. Сердце бешено колотится, дыхания не хватает. Не окажись она здесь, весь дом, этаж за этажом, сгорел бы.
Последней точкой стал бы подвал. Крошечный закуток, куда набилось огромное число людей. И среди них ее мама и дети…
Она сидит на крыше под темнеющим небом. Кажется, город целиком охвачен огнем. Повсюду взметается пламя, валит дым. Самолеты улетают, но дым не рассеивается, становится только гуще, багровее. Ярко-желтые и красные языки пламени, вспыхивая между домами, облизывают набухшее брюхо черных облаков.
Когда наконец объявляют отбой тревоги, Вера не может пошевелиться от потрясения. Только мысль о детях, которые сейчас наверняка рыдают от ужаса, заставляет ее сдвинуться с места. Медленно, пошатываясь, она пересекает крышу и спускается в квартиру, где ее уже ждут родные.
– Ты видела взрывы? – спрашивает Аня.
– Они далеко от нас. – Вера выжимает улыбку. – Мы в безопасности.
– Расскажешь нам сказку, мамочка? – просит Лева и сонно моргает.
Вера подхватывает детей, по одному с обеих сторон. Не вспомнив про чистку зубов, она укладывает их в постель и забирается к ним.
Мать в кухне садится за стол и зажигает папиросу – больше одной в день она позволить себе не может. Табачный дым смешивается с запахом гари, пропитавшим город. В воздухе ощущается едва уловимая сладость – похоже на жженую карамель.
Вера крепче обнимает детей.
– Жила-была девушка, – начинает она, стараясь унять дрожь в голосе, но не может перестать думать о том, что могло сегодня случиться. Она могла потерять их. В ушах до сих пор стоит страшный свист падающих рядом бомб.
– Ее зовут Вера, – сонно бормочет Аня, прижимаясь к ней. – Да ведь?
– Ее зовут Вера, – благодарно подхватывает она, – бедная крестьянка, почти никто. Конечно, ей это пока неизвестно…
– Ты молодец, что рассказываешь им про себя, – говорит мама, когда Вера входит в кухню.
– Больше я ничего не смогла придумать.
Она садится напротив матери за расшатанный стол и закидывает ногу на пустой стул. Хотя окна закрыты, на языке все равно ощущается привкус пепла, а в воздухе стоит все та же сладковатая гарь. Улицу видно только кусочками, в тех местах, где газетная бумага отошла от стекла и повисла; город окрашен уже не в багровый, а в блеклый золотисто-оранжевый цвет с примесью серого.
– Помнишь, какие чудесные сказки мне рассказывал папа?
– Я предпочитаю такое не вспоминать.
– Но…
– Бабушка еще не вернулась с работы, – глядя в сторону, говорит мама.
От этих слов внутри у Веры что-то сжимается. За день случилось столько всего, что она совсем позабыла о бабушке.
– С ней все хорошо, я уверена, – говорит Вера.
– Да, – отстраненно произносит мама.
Но наутро бабушки по-прежнему нет, она пропала вместе с тысячами других ленинградцев. По городу расползается новость – столь же чудовищная, как вчерашняя бомбежка.
Бадаевские склады уничтожены. Город лишился запасов продовольствия.
Ленинград отрезан от снабжения, помощи ждать неоткуда. Сентябрь сменяется октябрем, время белых ночей прошло, впереди лишь темная, холодная зима. Вера все еще работает в библиотеке, но только для приличия – и ради карточек. Никто уже не ходит в библиотеки, театры или музеи, а если и ходят, то только стремясь согреться. Сейчас, когда дни становятся все короче, а за воротник задувает ледяной колючий ветер, всех волнуют лишь поиски еды.
Вера каждый день поднимается в четыре утра, влезает в валенки и шерстяное пальто и кутается в шарф, натягивая его почти к самым глазам. Она встает в любую очередь, которая попадется, но даже сохранить место в очереди не так уж и просто, не говоря о том, чтобы отыскать ту, где получишь хоть немного еды. Те, кто сильнее, выталкивают из очереди слабых. Нужно всегда быть начеку. Та милая девушка на углу может в одну секунду ограбить тебя, как и тот старичок у крыльца.
После работы Вера возвращается в их промозглую квартиру, и в шесть часов семья садится ужинать. Ужином, впрочем, это не назовешь. Клубень картошки, если повезет, и немного водянистой гречневой каши – больше воды, чем крупы. Дети без конца жалуются и просят есть, а мать надсадно кашляет в уголке…
В октябре выпадает первый снег. Когда-то это была радостная пора: люди семьями спешили в парки, дети строили снежные крепости и барахтались в сугробах. Но во время войны все иначе. Теперь, глядя на снежинки, люди видят белые крупицы смерти, засыпающие их разрушенный город. Все оборонительные сооружения – «драконьи зубы», траншеи, противотанковые ежи – застилает прекрасный снежный покров. Город снова обрел красоту, превратился в сказочную страну с арочными мостами, покрытыми льдом каналами и белоснежными парками. Если не замечать разрушенные дома и груды обугленных кирпичей, то даже не скажешь, что в разгаре война… В семь вечера им об этом напоминают. В это время немцы начинают обстрел. Каждый день, как по часам.
После первого снегопада зима уже не отступает. Промерзают водопроводные трубы. Обледенелые трамваи застыли в сугробах. На дорогах больше не встретишь ни танки, ни грузовики, ни даже солдат. Только бедные женщины вроде Веры – кутаясь в платки, они бредут, точно беженцы, по белому городу в поисках еды. Даже собак и кошек в Ленинграде теперь не найти. И почти каждую неделю урезаются нормы по карточкам.
Вера плетется вперед. Она так голодна, что с трудом переставляет ноги, и временами у нее почти не остается желания двигаться. Она пытается забыть, что семь часов простояла в очередях, и заставляет себя думать о раздобытом подсолнечном масле и свертке с дурандой – даже жмых стал редкостью. Красные санки, которые она тащит за собой, то и дело натыкаются на какое-нибудь препятствие: камень, колдобину, вмерзший в сугроб труп.
Трупы стали попадаться ей на пути с прошлой недели: люди садятся на скамейку в парке или крыльцо и просто замерзают до смерти.
Постепенно привыкаешь не замечать их. Вере трудно уложить это в голове, но так и есть. Чем сильнее ты голоден и чем больше замерз, тем хуже различаешь хоть что-то вокруг себя, и в конце концов в поле зрения остается только твоя семья.
До дома всего пара кварталов, но от боли в груди очень хочется остановиться. Она начинает грезить, как сядет вон на ту скамейку, откинется на спинку, закроет глаза. Возможно, кто-нибудь подойдет к ней и предложит чашку горячего, сладкого чая…
Она хрипло втягивает в легкие ледяной воздух, стараясь не замечать гложущую пустоту в животе. От таких-то грез люди и умирают. Садишься ненадолго передохнуть – и больше уже не встаешь. В Ленинграде это теперь обычное дело. Начинается все с легкого кашля или загноившегося пореза, а может, с обычной вялости, желания еще чуть-чуть полежать в кровати… А потом наступает смерть. В библиотеке каждый день кто-то не приходит на работу. Все понимают, что этих людей больше нет.
Еле переставляя ноги, Вера медленно пробирается сквозь сугробы, волоча за собой санки. Она была на Неве, в полутора километрах от дома, где набрала из проруби ведро воды. Возле дома она задерживается, переводя дух, и начинает долгий подъем на второй этаж. Ведро с водой, которое она привезла на санках, а сейчас несет в руках, обдает ее холодом.
В квартире тепло. Вера сразу замечает, что еще один стул пошел на топливо. Он лежит на кухонном полу вверх тормашками, двух ножек недостает, спинка разрублена. Теперь они не смогут сесть за стол все вместе, но разве это имеет значение? Есть все равно почти нечего.
Распластавшись на полу кухни в пальто и ботинках, Лева играет в войну с железными грузовичками. При появлении Веры он поднимает голову. На миг ей чудится, что она уходила из дома на месяц, а не на день. Она смотрит на его запавшие щеки, на его огромные на съежившемся личике глаза. Он даже не похож на ребенка.