– За что выпьем?
– Может, за семью? – предложила Энни, которая как раз подошла и наполнила четвертую рюмку. – За тех, кто с нами, за тех, кого уже с нами нет, и за тех, кто от нас далеко.
Она чокнулась с матерью.
– Это какой-то старый русский тост? – спросила Нина, выпив.
– Никогда его раньше не слышала, – ответила мать.
– Так говорят у меня в семье, – сказала Энни. – Красиво, правда?
– Да, – по-русски ответила мать и улыбнулась. – Очень красиво.
На обратном пути у матери будто открылось новое дыхание. Она улыбалась и то и дело останавливалась перед витринами, чтобы посмотреть на безделушки.
Мередит не могла отвести от нее взгляд. Она словно наблюдала, как из куколки появляется бабочка. И почему-то, увидев эту новую маму – или маму в новом свете, – Мередит и сама ощутила в себе перемены. Она тоже улыбалась, смеялась, ни разу не забеспокоилась, как там работа, как дела у дочерей, и совсем не спешила вернуться на корабль. Она расслабилась и наслаждалась компанией матери и сестры. Впервые в жизни они были близки, прямо звенья цепи: куда шла одна, туда тянулись и остальные.
– Смотрите, – сказала мама, когда они добрались до конца какой-то улицы.
Мередит видела только голубые деревянные магазинчики и заснеженную верхушку вулкана Эджком.
– На что?
– Вон там.
Мередит взглянула, куда указывала мать.
В парке через дорогу, под фонарем, увитым ярко-розовыми цветами, родители с детьми смеялись и дурачились перед камерой. Их было четверо: женщина с длинными темными волосами, одетая в отутюженные джинсы и водолазку, красивый светловолосый мужчина с улыбкой от уха до уха и две белобрысые девочки, которые хихикали и старались вытолкнуть друг друга из кадра.
– Такими же были вы с Джеффом и девочками, – тихо сказала мама.
Мередит захлестнула какая-то непривычная, ни на что не похожая грусть – не досада на то, что девочки ей не звонят, не страх, что Джефф ее больше не любит, даже не беспокойство о том, что в быту она растратила всю себя. Это было новое чувство – осознание, что молодость позади. Прошло то время, когда она могла резвиться с малышками. У них своя жизнь, и ей нужно с этим смириться. И хотя они всегда будут оставаться семьей, за эти недели Мередит убедилась, что семья не статична – каждую секунду происходят какие-нибудь изменения. Как сдвиги тектонических плит: они бывают незаметны для глаз, но порой приводят к разрушениям и катаклизмам. Необходимо сохранять равновесие, в этом секрет. Сопротивляться переменам внутри семьи все равно что сдерживать дрейф континентов. Остается только держаться крепче и плыть по течению.
Пока она смотрела на чужую семью, перед ее внутренним взором проносились моменты из жизни с мужем. Вот они с Джеффом на выпускном, танцуют в мерцании диско-шара под «Лестницу в небо»[23] и страстно целуются; вот во время родов она вопит, чтобы засунул куда подальше свой компресс со льдом; вот он дает ей почитать пару страниц первой книги, которую написал, и просит высказать мнение; вот он стоит рядом с ней, когда ее папа при смерти, крепко обнимает и спрашивает: Кто позаботится о тебе?
– Какой же я была дурой, – вслух сказала она, на секунду забыв, что стоит посреди людной улицы и что мама с Ниной слышат ее.
– Ну наконец-то, – расхохоталась Нина. – Не только я в этой семье умею косячить.
– Я люблю Джеффа, – сказала Мередит одновременно и с грустью, и с ликованием.
– Разумеется, любишь, – согласилась мать.
Мередит повернулась к ней:
– Что, если уже слишком поздно?
Мать улыбнулась, и ее лицо, которое было знакомо Мередит до мельчайшей черточки, озарила какая-то новая красота.
– Мне восемьдесят один год, и я впервые рассказываю детям историю своей жизни. Из года в год я убеждала себя, что начинать уже поздно, что я слишком долго откладывала. Но Нина, как видишь, не принимает отказов.
– В кои-то веки мой эгоизм пришелся кстати. – Нина полезла в сумку с камерой и вытащила телефон: – Позвони ему.
– Мы же гуляем. Это может и подождать.
– Нет, – отрезала мама. – Откладывать никогда нельзя.
– Но если…
Мама положила руку ей на локоть:
– Мередит, посмотри на меня. Вот что делает с людьми страх. Разве ты хочешь стать такой же, как я?
Мередит медленно протянула руку к маминому лицу и сняла с нее солнечные очки. Заглянув в ее голубые глаза, она улыбнулась.
– Знаешь что, мам? Ты должна гордиться своей силой духа. То, что тебе пришлось пережить, – и это мы еще не слышали самого страшного – уничтожило бы любую женщину. Ты выжила, потому что ты невероятная. И вообще-то я очень хочу быть такой же, как ты.
Мама сглотнула.
– Но я не хочу жить в страхе. Тут ты права. Дай мне телефон, Мандаринка. Давно пора сделать этот звонок.
– Встретимся на корабле, – сказала Нина.
– Где именно?
Мать неожиданно рассмеялась:
– В баре, конечно. Там, где красивый вид.
Мередит смотрела, как мать с Ниной удаляются по дороге. Легкий ветерок раскачивал колокольчики из ракушек, висевшие на карнизах у нее за спиной, издалека доносился корабельный гудок, но она по-прежнему слышала отголоски маминого смеха. Она хотела бы навсегда сохранить его в памяти и воскрешать, когда по какой-то причине утратит веру в чудеса.
Она перешла дорогу, жестами и улыбкой останавливая машины. Миновав семью, за которой они наблюдали – те все еще фотографировались, – она подошла к деревянной скамье с табличкой: «В память о Мирне, которая любила этот вид».
Сев на скамейку, она оглядела пристань внизу, где были пришвартованы рыбацкие лодки и прогулочные катеры. Мачты покачивались от слабого ветерка. Чайки с криком летали вокруг туристов, пикируя за угощением.
Мередит взглянула на часы, прикидывая, чем сейчас занимается Джефф, и набрала его номер.
Гудки шли так долго, что она почти потеряла надежду.
Наконец он ответил; было слышно, как он запыхался.
– Алло?
– Джефф? – Она почувствовала, как к глазам подступают слезы, и еле смогла их сдержать. – Это я.
– Мередит…
По его голосу она не смогла угадать, что он чувствует, и это ее расстроило. Раньше она различала все его эмоции до тончайших оттенков.
– Я в Ситке, – сказала она после паузы.
– Там правда так красиво, как говорят?
– Нет, – твердо сказала она. Она не будет поддаваться страху и тратить время на пустые слова, из-за которых и оказалась в такой ситуации. – То есть да, здесь красиво, но я не хочу об этом сейчас говорить. Я не хочу обсуждать ни девочек, ни работу, ни маму. Я звоню, чтобы извиниться, Джефф. Ты спросил, люблю я тебя или нет, а я впала в ступор и до сих пор не пойму почему. Но я была не права и вела себя глупо. Разумеется, я люблю тебя. Люблю, скучаю по тебе и надеюсь, что еще есть шанс все исправить, потому что безумно хочу, чтобы в старости со мной рядом был тот же человек, что и в юности. Ты.
Мередит сделала глубокий вдох. Казалось, она говорила целую вечность, выплеснула все, что могла, и теперь дело за ним. Не слишком ли она его ранила? Не слишком ли долго молчала? Было слышно, как он садится на скрипучий старый диван и вздыхает.
– Пожалуйста, не молчи.
– Декабрь семьдесят четвертого года.
– Что?
– Я стоял в очереди в столовой. Кэри Довр ткнула меня локтем, я обернулся и увидел во дворе тебя. Ты тогда меня избегала, помнишь – после того Рождества? За два года даже ни разу на меня не взглянула. Я много раз хотел к тебе подойти, но пасовал. Ровно до того дня в декабре. Шел снег, а ты стояла там одна и дрожала от холода. Не успев толком подумать, я пошел к тебе. Кэри крикнула, что мое место займут, но мне было все равно. Когда ты посмотрела на меня, у меня захватило дух. Я боялся, что ты сбежишь, но ты не сдвинулась с места, и я спросил тебя: «Хочешь банановый сплит?» – Джефф рассмеялся. – Вот ведь дурак. На улице минус пять, а я предлагаю мороженое. Но ты согласилась.
– Я помню тот день, – тихо сказала она.
– У нас с тобой тысячи воспоминаний.
– Да уж.
– Я пытался тебя разлюбить, Мер. У меня ничего не вышло. Но я был уверен, что ты меня разлюбила.
– Я не разлюбила тебя. Я… запуталась. Может, начнем все сначала?
– Ну уж нет. Я не хочу начинать сначала. Мне куда больше нравится середина.
Мередит засмеялась. Она и сама не хотела бы возвращаться в молодость, полную сомнений и тревог о будущем. Но она хотела бы вновь ощутить себя молодой. И теперь начать жить иначе.
– Я буду чаще перед тобой раздеваться.
– А я буду чаще тебя смешить. Боже, Мер, я так по тебе скучал. Может, прямо сейчас приедешь домой? Я согрею тебе постель.
– Скоро, – сказала она и прижалась спиной к теплой от солнца скамейке.
Они еще с полчаса болтали обо всем на свете, как в старые времена. Джефф сообщил, что почти дописал роман, а Мередит кратко пересказала ему мамину биографию. Он слушал с ожидаемым изумлением, попутно вспоминая те случаи, которые прежде казались необъяснимыми, а теперь обретали смысл. Огромное количество еды, сказал он, и те странные фразы…
Они поговорили о дочках – обсудили, как у них дела с учебой и как будет здорово, когда летом вся семья соберется дома.
– Так ты разобралась, чего хочешь? – наконец сказал Джефф. – Кроме того, чтобы быть со мной?
– Я работаю над этим. Думаю, мне хотелось бы заняться сувенирной лавкой. Может, передам управление питомником Дэйзи. Или продам его. – Мередит удивилась своим словам. Она не помнила, чтобы когда-нибудь обдумывала подобные планы, но сейчас все звучало вполне логично. – А еще я хочу съездить в Россию. В Ленинград.
– Сейчас это Санкт-Петербург, но…
– Для меня он всегда останется Ленинградом. Хочу посмотреть на Летний сад, на Неву, на Фонтанку. Раз уж у нас с тобой толком не было медового месяца…
Он рассмеялся.
– Это точно Мередит Купер у телефона?
– Она самая. Так что, поедем?