Тюремное, и навзничь, на спине,
Лежит, – а над глазами – снова нары,
И финкой входит под ребро звезда,
И в тридцать лет уже беззубый, старый,
Он плачет – оттого, что никогда…
Не плачь! Держись! Кусок лазурной ткани
Хватай! Вцепись! Авось не пропадешь,
Авось в оклад иконный, вместо скани,
Воткнут когда-нибудь твой финский нож…
А за ноги тебя хватают сотни
Страдальцев! Вот – уже гудят костры
Пытальные!.. Да, это Преисподней
Те, проходные, гиблые дворы.
Замучают: в рот – кляп, мешок – на шею,
И по ушам – палаческий удар…
Но Музыка!
Зачем она здесь реет,
Откуда надо льдами – этот жар?!
Как Музыка трепещет на ветру!
Сколь музыкантов!.. Перцами – тимпаны…
Бредовой скрипки голосок в жару
Поет "Сурка" – любовно, бездыханно…
Флейтист раздул, трудяся, дыни щек!
Арфистки руки – снежные узоры,
Поземка… А мороз-то как жесток –
Лишь звезды там, под куполом, на хорах,
Переливаются…
Плывет органный плот,
И бревна скреплены не проволокой – кровью
Всех, кто любил, страдал, кто в свой черед
Падет, прошедши рабью жизнь, воловью…
Играй, орган! Раздуйтесь в небесах,
Меха! Кричите громче, бубны, дудки!
Мне страшно. Чую я Великий страх –
Последний страх, сверкающий и жуткий.
И в музыке, насытившей простор
Земли зальделой и небес державных,
Запел, запел родимый светлый хор
О днях пречистых, людях богоравных!
И рядом – за лопаткою моей –
Я онемела, в глотке смерзлось слово… –
Ввысь, ввысь летели тысячи людей –
Как языки огня костра степного!
Они летели ввысь, летели ввысь!
Улыбки – ландышами первыми сияли!
В холодном Космосе мой Сын дарил им жизнь –
И так они друг друга целовали,
Как на вокзале, близ вагона, брат
Сестру целует, встретивши впервые,
Все ввысь и ввысь!
И нет пути назад.
Лишь в черноте – дороги огневые.
Лишь в черноте – гремящий светлый хор,
Поющий "Свете тихий", "Аллилуйю", –
О мой родной, любимый мой Простор!
Тебя я прямо в губы поцелую…
Твои пустые, синие снега.
Бочажины. Излучины. Протоки
Медвяные. Стальные берега.
Избу с багрянцем власти на флагштоке.
Угрюмые заречные холмы.
Церквуху, что похожа на старуху.
Грудь впалую чахоточной зимы
И голубя – сиречь, Святого Духа –
На крыше сараюшки, где хранят
Велосипеды и в мешках – картошку!
И шаль прабабки – таборный наряд,
И серьги малахитовые… Кошку,
Залезшую в сугроб – рожать котят…
Целую все! Целую всех – навечно!
Лишь звезды дико в черноте горят,
Так грозно, страшно, так бесчеловечно… –
И звезды все целую! До конца,
До звездочки, пылинки света малой!
Все лица – до последнего лица,
Всю грязь, что из нутра земли восстала,
Всю чистоту, что рушится с небес
Прощальными родными голосами, –
Целую мир, пока он не исчез,
Пока его я оболью слезами!
Сугробы! Свечи! Рельсы!..
И Тебя,
Мой Сын, кровинка, Судия мой грозный,
Пока гудит последняя судьба
Гудком росстанным на разъезде звездном,
Пока, мужик, глядит в меня Простор,
Пока, мужик, меня сжимает Ветер,
Пока поет под сводом
светлый хор
Все счастие – последнее на свете.
ПЕСНЯ МАРИИ – КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Спи-усни… Спи-усни…
Гаснут в небесах огни…
Спи… От сена запах пряный,
В яслях дух стоит медвяный,
Вол ушами поведет…
Коза травку пожует…
В небе синяя звезда
Так красива, молода…
Не состарится вовек…
Снег идет, пушистый снег…
Все поля-то замело –
А в яслях у нас тепло…
Подарил заморский царь
Тебе яшму и янтарь,
Сладкий рыжий апельсин,
Златокованный кувшин…
Спи, сынок,
спи-усни…
Заметет все наши дни…
Будем мы с тобой ходить,
Шубы беличьи носить,
Будем окуня ловить –
Во льду прорубь ломом бить…
Будешь добрый и большой,
С чистой, ясною душой…
Буду на тебя глядеть,
Тихо плакать и стареть…
Спи-спи…
Спи, сынок…
Путь заснеженный далек…
Спи-усни… Спи-усни…
Мы с тобой
сейчас одни…
Мы с тобой
одни навек…
Спи… Снег…
…Снег…
***
Мы в тюрьме.
Мы за решеткой века.
Кат, царевич, вопленица, вор.
Не скотов сочтут, а человеков.
По складам читают приговор.
Улещают плесенью похлебки.
К светлой казни – балахоны шьют.
Затыкают рты, как вина, пробкой,
А возжаждут крови – разобьют.
Бьют снега в окружия централа.
Прогрызают мыши тайный ход.
Сколько раз за век я умирала –
Ни топор, ни пуля не берет.
Чрез решетки дико тянем руки.
Камни лупят по скуле стены.
Мы уже не люди – только звуки.
Еле слышны.
Вовсе не слышны.
ГРОЗНАЯ МОЛИТВА О ЖИЗНИ
Я завернусь в багряный плащ. Сжав рот, на снег полночный выйду.
Народ, безбожник! Сетуй, плачь. Я вымолчу твою обиду.
Я вымолю слепой кусок тебе – у всех небес бездонных.
Там, в черноте, пылает Бог, и сноп лучей – от риз лимонных.
И зраков огнь, белков багрец – вниз, на пожарища земные…
Отец! Ведь это не конец! Ведь это – счет на ледяные
Века! Одним – не обойтись. Сундук раскрыт. Страданья светят
Алмазами. Бери – на жизнь. С лихвой – на смерть. Кидай – на ветер.
Нас вымочили – пук розог – в воде соленой, в едком чане.
Железный небосвод высок. Его держу: спиной, плечами.
Для Всех-Небес-Любви – стара! Стара для боли и печали.
Свист пуль – с полночи до утра, а мы не ели и не спали.
А мы держали – так вцепясь!.. Так знамени держали – древко!..
…знамена втаптывают в грязь. Подошвой – в бархат, будто девку,
Пинают, будто суку – в бок – щенную – по снегу – сосцами…
Молюсь Тебе, великий Бог, о том, о том, что будет с нами.
***
Вот он, мой родной народ.
Вот он, мой старик.
Подворотнями идет.
Держит в глотках крик.
Хлеб да воду – из котла,
Зелье – из горла…
Я среди него жила.
Ела и пила.
Чернью, медью, вервием
Наползает он.
Режет он меня живьем
На размах знамен.
Рубит топором меня
На испод гробов…
Вздымет вверх – шматком огня:
Эй, свети, любовь!
Факел бешеный, гори!
Путь наш освещай!
Выгори! Дотлей! Умри!
Ангелом летай!
А народ, он будет жить.
Жрать середь поста.
Сало мять да водку пить
Супротив Креста.
В диких войнах погибать.
Греть сковороду.
Райских деток пеленать
В неземном Аду.
НАРОД
Они шли прямо на меня, и я видала их –
В шинелях серого сукна, в онучах записных,
И в зимних формах – песий мех… – и зрячи, и без глаз –
На сотни газовых атак – всего один приказ! –
Крестьяне с вилами; петух, ты красный мой петух,
На сто спаленных деревень – один горящий Дух! –
На сто растоптанных усадьб – один мальчонка, что
В окладе Спаса – хлещет дождь!.. – ховает под пальто;
Матросы – тельник и бушлат, и ледовитый звон
Зубов о кружку: кончен бал, и кончен бой времен,
И торпедирован корабль, на коем боцман – Бог,
А штурман – нежный Серафим с огнями вместо ног… –
И пацанва, что ела крыс, и девочки, что на
Вокзалах продавали жизнь да дешевей вина;
Они шли рядом – беспризор с винтовкой-десять-пуль
И с волчьей пастью сука-вор, пахан, продажный куль;
И мать, чьи ребра вбились внутрь голодным молотком,
Чей сын остался лишь молитвою под языком;
Все надвигались на меня – кто нищ, кто гол и бос,
Кто без рубахи – на мороз, кто мертвым – под откос,
Кто в офицерьем золотье, в витушках эполет –
На Царских рек зеленый лед, крича: “Да будет свет!” –
Неловко падал, как мешок, угрюмо, тяжело,
Кровяня снег, струя с-под век горячее стекло… –
Бок о бок шли – струмент несли обходчики путей,
И бабы шли, как корабли, неся немых детей
В кромешных трюмах белых брюх: навзрыд, белуга, вой,
Реви за трех, живи за двух, бей в землю головой! –
В мерлушках, в хромах сапогов, в лаптях и кирзачах,
В намордниках от комаров, в фуфайках на плечах,
В болотниках и кителях, в папахах набекрень,
За валом – вал,
за рядом – ряд,
за ночью – белый день,
Все шли и шли,
все на меня,
сметя с лица земли
Игрушки жалкие, и сны, и пляски все мои;
И я узрела МОЙ НАРОД – я, лишь плясун-юрод,
Я, лишь отверженный урод, раскрыв для крика рот,
А крика было не слыхать, меня волна смела,
Вогнался меч по рукоять, свеча до дна сожгла,
Толпа подмяла под себя, пройдяся по крылам,
И перья хрустнули в снегу, и надломился храм,
Мне в спину голая ступня впечаталась огнем,
И ребра в землю проросли, и кровь лилась вином,
И стала кость от кости я, от плоти стала плоть,
И стала в голодуху я голодному – ломоть,