Струился так над женскою могилой из-под мужицких век.
И в той толпе, где рыбника два пьяных ломают воблу – в пол-руки!.. –
Вы, розвальни, катитесь неустанно, жемчужный снег, теки,
Стекай на веки, волосы, на щеки всем самоцветом слез –
Ведь будет яма; небосвод высокий; под рясою – Христос.
И, высохшая, косточки да кожа, от голода светясь,
Своей фамилией, холодною до дрожи, уже в бреду гордясь,
Прося охранника лишь корочку, лишь кроху ей в яму скинуть, в прах,
Внезапно встанет ослепительным сполохом – в погибельных мирах.
И отшатнутся мужички в шубенках драных, ладонью заслоня
Глаза, сочащиеся кровью, будто раны, от вольного огня,
От вставшего из трещины кострища – ввысь! до Чагирь-Звезды!.. –
Из сердца бабы – эвон, Бог не взыщет,
Во рву лежащей, сгибнувшей без пищи, без хлеба и воды.
Горит, ревет, гудит седое пламя. Стоит, зажмурясь, тать.
Но огнь – он меж перстами, меж устами. Его не затоптать.
Из ямы вверх отвесно бьет!
А с неба, наперерез ему,
Светлей любви, теплей и слаще хлеба, снег – в яму и тюрьму,
На розвальни… – на рыбу в мешковине… – на попика в парче… –
Снег, как молитва об Отце и Сыне, как птица – на плече…
Как поцелуй… как нежный, неутешный степной волчицы вой… –
Струится снег, твой белый нимб безгрешный, расшитый саван твой,
Твоя развышитая сканью плащаница, где: лед ручья,
Распятье над бугром…
И – катят розвальни. И – лица, лица, лица
Засыпаны
Сребром.
ЧЕЛОВЕК С ТОПОРОМ
Во мраке — гарь
мышьей свечи.
Хвост фитиля
мертв, поджат.
У зеркала — мужик.
Его сердце стучит.
Перед ним на столе
вещи лежат.
Простые вещи:
спичечный коробок,
синий, как сапфир
Соломонова кольца.
Банка с солью:
соль любит Бог.
Да мыло — мыть
грязь лица.
Еще перед ним
лежит топор.
Топор,
серебряная зима.
Смерть своровать!.. –
поет дивный хор.
Жизнь своровать!.. –
не хватит ума.
Как во тьме
человек одинок.
Как во тьме –
молится топору.
И глядит на него с небес
одинокий Бог.
И шепчет человек:
нет, я не умру.
И шепчет человек
одинокий стих,
последний стих
одинокой земли:
“Блаженны нищие духом,
ибо их… ибо их…” –
Ибо их есть Царствие.
А мы – не смогли.
ВИДЕНИЕ РАЯ
Уйди. Не стой со склянкой надо мной.
Я вижу, вижу драгоценный Рай земной –
В берилле неба – яблоки церквей!..
Летит в сугробы манна голубей!..
Павлина гладит стриженый Малец,
У Матери персты – в огнях колец,
Полынным сеном пахнет жаркий хлев,
И лижет ноги ей смиренный лев!..
Все пять хлебов уж муравьи едят…
Прекраснейшие женщины летят.
В зенита бирюзу, и груди их
Пылают сластью яблок наливных,
И на серебряных тарелках площадей –
Хурма, гранаты, – денег не жалей,
А денег нет!.. Сожгли!.. И даль светла,
И светят обнаженные тела
Кострами, и бенгальскими свечьми,
Лампадами, – о, счастье быть людьми…
Уйди!.. Я Рай впиваю наяву:
Озер сапфиры, детски нежную траву
И охристую ржавчину лесов
Осенних, и рубины туесов, –
Там дикая малина холодна,
Там ягодное счастие вина…
А солнца тел над лесом на закат
Превыше журавлей, крича, летят,
И затаил Малец дыханье: ох,
Гляди, павлин, – то золотой сполох!..
Там муж жену целует сотни лет –
Уста, запястья, в жемчугах браслет,
Снега ланит растают под рукой,
Живот застынет льдяною рекой,
Но дождь во чрево брызнет золотой
Подземной, поднебесной красотой!..
Так вот какая ты, любовь в Раю –
Тебя в лицо я, плача, узнаю…
А звезды там ручные!.. В зимний круг
Собьются – и берут огонь из рук:
Клешнястый Рак и бешеный Телец,
Баран – царь среди звездочек-овец,
Две Рыбы – Трилобит и Целакант,
И Скорпион – хвостатый музыкант,
И пылкий Лев, и льдистый Козерог –
Огонь едят и пьют!.. Огонь у ног,
Огонь в руках моих, – я их пасу,
Зверей родных, – во огненном лесу,
И я стою, охвачена кольцом
Огня! Лоб стянут огненным венцом!..
И горным хрусталем улыбки – рот:
Там человечья плоть в огне поет,
Там человечья плоть поет в земле!..
Там папоротник светит на стекле –
В мороз – цветком купальской радуги!..
Уйди.
Я Рай люблю. Я сплю с ним на груди.
Не суй во пересохшие уста
Мне снадобий, где соль и кислота.
Не хлопочи – с намоченным тряпьем
К виску. Мы все когда-нибудь умрем.
Я не хочу в подвальную юдоль.
В битье посуды. В водочную боль.
В больницы, где на лестницах лежат.
В плакатный красный яд и детский мат.
Уйди. Ступай обратно в черный Ад.
А я – в Раю. Мне нет пути назад.
НИЩИЕ. ФРЕСКА
Доски – зубом струганные; А в угрюмый, чадный зал,
Столы – домовинами. Где дымы и смрад,
Ноги, птицы пуганые, Над тряпьем и над тазами
Крючатся, повинные. Ангелы летят.
Это – у нищих – Они льют горний свет,
Пир горой. Льют огнем – любовь –
Дырой во рту светит, свищет На латунь мертвых рыб,
Каждый второй. Колеса хлебов,
Крыльями свисают На затылков завиток,
Лохмотья с голых плеч. Лысин блеск и дрожь,
Хлебом слиплым На захлесты
В Божью печь Заплат,
Всем придется лечь. На зеркальный нож,
А сейчас – зуб вонзай На трущобную вонь,
В корку прокопченную: На две борозды
Из кувшина хлебай Белой соли – двух слез
Воду кипяченую! Сохлые следы;
Ах, по руку правую И вот, выхвачены из
Мужик сидит, нахал. Замогильной тьмы,
Под космами катается Горят факелы лиц,
Белка его опал. Пылаем лбами – мы!
А под грязной мешковиной Мы весь век – во грязи.
На груди горит Мы – у бьющих ног.
Верно, с бабы скраденный Ангел, братец, налей.
Небесный лазурит. Выпей с нами, Бог.
Плачет, бородой трясет… Били вкривь. Били вкось.
Близок жизни край… Били в срам. Под дых.
От себя кус отщипни Дай, обгложем мы кость
И ему подай. Милостынь своих.
А по руку левую – Мир плевал в нас, блажных!
Тащит медный таз Голодом морил!
Нищенка с серебряными Вот размах нам – ночных,
Монетами глаз. Беспобедных крыл.
В тазу плещется вода – Вот последнее нам счастье –
Для помывки ног Пустой, грозный зал,
Нищему, который всех Где, прижавшись к голяку,
Больше одинок. Все ему сказал;
Кругла таза камбала! Где, обнявши голытьбу,
Тонка брови нить! Соль с-под век лия,
Будет ноги ему мыть. Ты благословишь судьбу,
Воду эту – пить. Где твоя семья –
Будет лытки синие Эта девка с медным тазом,
Пылко целовать, ряжена в мешок,
Будто ниткой жемчуга Этот старик с кривым глазом,
Их перевивать. с башкою как стог,
И в тазах, дырявых мисках, Эта страшная старуха,
Ящиках разбитых, что сушеный гриб,
В зеленых бутылях, Этот голый пацаненок,
В решетах и ситах чей – тюремный всхлип;
Волокут на столы, Этот, весь в веригах накрест,
Валят на дощатые от мороза синь,
Хлеб из масляной мглы, То ли вор в законе, выкрест,
Потроха распятые! то ль – у церкви стынь,
Крючья пальцев дрожат! Эта мать – в тряпье завернут
Ноздри раздуваются! неисходный крик! –
Рот – раз в тыщу лет Ее руки – птичьи лапки,
С бутылью сливается! Ее волчий лик;
Этот пир – он для нас. Эта нищая на рынке,
В ушах ветер свищет. коей я даю
В тысяче – летье раз – В ту, с ошурками, корзинку,
Наедайся, нищий. Деньгу – жизнь мою;
Ты все руку тянул?! И рубаки, и гуляки,
Улыбался криво?! Трутни всех трущоб,
Масла брызг – между скул. Чьи тела положат в раки,
Попируй, счастливый. Чей святится лоб, –
Чуни из тряпья стегал?! Вся отреплая армада,
Щиколку – в опорки?!.. Весь голодный мир,
Жизнь в моленье сжигал Что из горла выпил яду,
О замшелой корке?! Что прожжен до дыр, –
Жег клопиный матрац И любить с великой силой
Высохшей спиною?!.. Будешь, сор и жмых,
Попируй в миру лишь раз Только нищих – до могилы,
Ночью ледяною! Ибо Царство – Их.
ТРОИЦА
Я вижу их в той комнате холодной,
За той квадратной льдиною стола:
Художник, вусмерть пьяный, и голодный
Натурщик, – а меж них и я была.
Натурщик был в тельняшке. А художник,