С потрескавшейся верхнею губой,
И в реабилитации – острожник,
Во лживом мире был самим собой.
Брал сельдь руками. Песню пел. И смелость
Имел – щедра босяцкая братва –
Все раздавать, что за душой имелось:
Сожженный смех и жесткие слова.
Натурщик мрачно, будто под прицелом,
Сурово, скупо, молча пил и ел,
Как будто был один на свете белом –
Вне голода и насыщенья тел.
Свеча в консервной банке оплывала
И капала на рассеченный лук.
И я, и я меж ними побывала.
И я глядела в жилы желтых рук.
И я глядела в желваки на скулах.
И скатерть я в косички заплела…
Морозным ветром из-под двери дуло.
Дрожал пиджак на ветхой спинке стула.
Звезда в окно глядела белым дулом.
…И я – дите – в ногах у них уснула.
…И я меж них в сем мире побыла.
ЛЮБОВНИКИ НА СНЕГУ
Исклевано нищее тело
Клювами белых кур.
Ты этого так хотела,
Пацанка, дура из дур.
Ты этого возжелала –
Одежды в сугроб – чешуей
Содрать! И плоть запылала
В ночи – багряной змеей.
По горло выстывший город
Лежит в голубых песцах.
О счастье – пребыть нам,
голым,
В рожденье, в любви, в гробах.
В шубеночках – нас хватают,
В кофтенках – ведут к стене…
На льду – я нага, святая:
Живот – в золотом огне!
И ты, мой сужденный, смелый,
Как ты богатырски наг!
Ты плакал – белее мела –
В расстрельных, прощальных снах…
Ладонь, искусана вьюгой,
На мышце выжжет печать…
Мишенью звездного круга
Нагому сердцу стучать.
Жужжите, вы, злые пули.
Мы – “яблочко” хоть куда.
Снега, как в рога, в нас дули,
Нас резали поезда.
Но в этой земле загиблой,
В крутящейся дуроте,
Лежим на снегу нагие,
Как те герои, как те… –
О, мало ли юродивых,
Слепя зубами, скреблось
По лику Земли спесивой,
По злату осенних кос?!
Никола да Нострадамий,
Да Ксенька, да Жанна, та… –
И кто там еще – за нами,
Где зверия чернота?!
Под черепом тьмы взошедшей,
Луны, бегущей как мышь,
Лишь выживет – сумасшедший,
Спасется – блаженный лишь.
И, батюшка наш Василий,
В сугробе грея ступни,
Наслал бы Крестную силу
На голых телес огни.
Да, мир! Гляди! Мы – нагие!
Да мглы. До дна. До Креста.
Уже не родимся другие.
Господнего нам перста
Не внять слепому указу.
Снег хлещет струей молока –
О, мимо рта, мимо глаза!.. –
В голодные те века…
А мы обнимемся пьяно.
Власы текут горячо.
Под ветром черным, буянным
Целую твое плечо.
И в корке ржаных торосов
Осколком Зимней Войны,
Двойным, слепящим, как слезы,
Навек мы запечены.
ВАРЬЕТЕ
Жемчужными ногами – из-под цветной копны!
Кругами да бегами! – А хохоты слышны!..
Несут питье густое и пряную еду…
Долой одежды – стоя! – дрожат на холоду…
Девчонки вы, печенки, – да с тыквами грудей, –
От ног крутых и тонких, мужик, похолодей!..
Музыка водопадом сдирает с кожи пот…
Танцуйте до упаду – авось оно пройдет,
То Квазимодо-Время на глиняных ногах,
Что взял себе в беремя малец на костылях:
А он плясать не может, он видел Гиндукуш…
Плесни мускатом в рожи, канкана красный туш!..
Слизни-ка соль, красотка, с воздернутой губы…
Пляши – швырнули б “сотку” из гула голытьбы!
Да только те бояре, сощурясь, зрят канкан,
Да будто на пожаре, толкают в пасть банан…
Танцуй, танцуй, Галина!.. А Сонька, ты чего?..
А скулы как малина!.. А в бисере чело!..
Колготки рвутся с хрустом, на зраках пелена –
Веселое искусство,
Веселая страна!
Веселые девахи, до тайников мокры, –
Танцуйте вы на плахе, танцуйте до поры:
Сей танец – не работа, сей грозный карнавал
Вас до седьмого пота за гроши убивал!
Целованы – по пьяни, в исподнем – из больниц,
Танцуйте, Кира, Кланя, в виду кабаньих лиц!..
У попугаев ара наряды не пестрей…
Оттанцевать – до жара… и в “скорую” – скорей…
А трубы – нету сладу!.. Табачный воздух рвут!..
Танцуйте до упаду – авось они пройдут:
Краснознаменны годы, казарменны гудки,
Фланговые народы с дрожанием руки…
Там будут псы и кошки и каждый – сыт и пьян…
Танцуйте, длинноножки, для них блатной канкан!
В роскошестве погибнем, да в пиршестве помрем,
А все же спину выгнем и рому отхлебнем!
И выбежим! И спляшем – во вьюгах площадей,
Среди кремлевских башен, среди родных людей –
И спереди, и сзади – все в лентах и цветах! –
Краснознаменны бляди –
Любашки, Верки, Нади –
Задрогнув, при параде,
С улыбкой на устах.
ITALIAMIA
…Через снега – сугробы – погорельство:
-Милый.
In Te la vita mia.
Пусть эта жизнь до дна – до пепла – мимо:
In Te la vita mia.
А как без кожи?! – без судьбы?! – спрямила
Та наковальня, где меня схватила
Рука такого Златокузнеца, что – Боже!.. –
Я из железа в золото вобьюсь, похоже,
В матерью ту, из коей – звезды самосветят…
Какой великий в мире ветер.
И ни за что… – за все богатства, царства, злата мира…
IN TE LA VITA MIA.
СТАРАЯ ОФЕЛИЯ
Анне Барковой
Седые пряди по лицу. Седые пряди.
Все ближе, девочка, к венцу – ты при параде.
Ты из комодной дерни тьмы, из тьмы пропащей –
Навесь на шею жемчуга, на черепашью.
Ты помнишь, деревянный Бог, метель Печоры?!..
Мотают медных пуль клубок герои, воры.
Идут ко рву – спина к спине. И, иже с ними,
Над ними в тучах, как в огне, в полярной сини,
Ты – ты раздатчица одна; одна в бараке
Молельщица за всех; жена верней собаки;
Одна – грязна, как сотни шлюх; одна – подковой
Замерзлой согнута, крестом Голгофы голой!
Ты залпы слышала. Твой мозг не помрачился.
Крепка, железна, гордый гвоздь. В тебя влюбился… –
Да кто?!.. – никто. Сухою лапой пыль буфета
Сметешь. Одна. Зимой. В пальто. Рыдай – ПРО ЭТО.
Накапывай в седой хрусталь посмертной стопки
Полярной ночи Жерминаль, полярной топки
То крематорное вытье, тот вой волконский –
Трех отроков в пещи житье – в той, Вавилонской…
И пей! И рюмку опрокинь над совьей глоткой!
Гляди, какая стынет синь по околотку –
Кровавый Марс в седом окне… хвощи мороза…
Ну, помяни. Ну, увеличь ночную дозу…
За всех, кого любила ты в гробах мерзлотных!
Буфет играет витражом, ножом голодным.
Дыряв халат. Принять бы яд. Уйти, не мучась.
Три Парки за окном стоят и вьюгу сучат.
Не ссучилась. Не предала. Блажени, ради…
Седые пряди через лоб. Седые пряди.
ПРОЩАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ
В ладонь тебя целую – чтоб сияла!..
А в губы – чтобы никогда… никто…
На общежитское слепое одеяло
От холода положено пальто.
На плитке стынет чайник обгорелый.
Кинотеатр в окне – страшней тюрьмы.
И два нагих, два полудетских тела –
В ночном нутре, в седом жерле зимы.
О Господи! – не приведи проститься –
Вот так, за жалких полчаса
До поезда, – когда глядят не лица,
А плачуще – глазами – небеса…
Когда вся жизнь – авоською, горбушкой,
Двумя билетами в беснующийся зал,
Газетным оловом, больничною подушкой,
Где под наркозом – все сказал…
Но дай, любимый, дай живое тело,
Живые руки и живую грудь.
Беда проехала. И время просвистело.
И выживем мы как-нибудь.
Мы выживем – в подземных перелазах,
Отчаянных очередях,
Мы выживем – на прокопченных базах,
Кладбищенских дождях,
Мы выживем – по всем табачным клубам,
Где крутят то кино!..
Мы выживем – да потому, что любим.
…Нам это лишь — дано.
БАЯНИСТ ПОД ЗЕМЛЕЙ
Белые копья снегов в одичалую грудь
Навылет летят.
Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!
Стоит мой звенящий наряд
Колом во рдяных морозах! Хозяин собак
Не выгонит, пьян, –
Я же иду по ночам в лихолетье и мрак:
Туда, где баян.
Скользок и гадок украшенный кафелем мир
Подземных дворцов.
Вот сталактиты светильников выжгли до дыр
Газеты в руках у птенцов.
Вот закрывается локтем несчастная мать,
На грязном граните – кормя…
Мир, дорогой, я тебя престаю понимать, –
Поймешь ли ты мя?!
Тихо влачусь под землей по широким мостам –
Гранит режет взор,
Мрамор кроваво-мясной, кружевной, тут и там,
Мономах-лабрадор!
Господи, – то ли Карелия, то ли Урал,
А то ли Эдем, –
Только, Исусе, Ты не под землей умирал –
Где свет звездный: всем!..
Руки ковшами, долбленками тянут из тьмы
Мальцы, старики…