Обида в голосе Наташки заставила спросить:
— Симпатичный?
— Да мне все равно! — ответила Феечка, но на секунду задумалась. Похоже, я угадала, и парень был симпатичным. — Хоть косой гоблин! Сейчас какую-то девицу к себе привел, такую же прокачанную — принцесса Зена отдыхает. Развлекаются за стенкой. Она так стонет, как будто у нее судорогой сразу обе ноги свело. Я вот думаю: Маруська, может, он ее там убивает? После таких ручищ можно ведь и калекой остаться.
— Ой, не думаю, Наташ. А может, плюнешь и вернешься к родителям?
— Еще чего! Я только самостоятельно жить начала. Мне и здесь неплохо. Даже весело! — Наташка прыснула смехом. — Вот сейчас с тобой поговорю и устрою соседу истерику — а чтобы диагнозы не ставил! Вызову неотложку! Скажу, отреагировала на крики о помощи! А вдруг он маньяк!
Мы посмеялись, и Феечка грустно вздохнула. Призналась:
— Скучаю я по Жорику, Марусь. Вот знаю, что ничего у нас с ним не изменится, так и будет бегать от меня к Крокодиловне, а все равно скучаю. А еще думаю: вдруг мамаша не соврала, и у Жорика правда кто-то был?
— Потерпи, Феечка, скоро станет легче. Побудь одна, ты же хотела.
— Хотела, но все равно грустно. Ну вот! — громко фыркнула Наташка. — Слышишь, Машка? Снова стонет! Такое впечатление, что Халк свою подругу на болевой порог тестирует. Еще и в стену стучат, паразиты. Не жизнь — романтика! Все равно не съеду, гад, не надейся!
Я знала свою подругу, а вот ее новый сосед — нет. Феечка так просто не сдастся. Я пожелала Наташке удачи и полной победы над Халком.
— Ладно, Марусь, заболтались мы. С Новым годом вас, мои любимые, и с Новым счастьем! — в динамике послышался громкий и искренний чмок. — Пусть жизнь у вас будет, как малина! Такая же спелая и сладкая! А сейчас дай мне Димку, подружка, на пару ласковых, я ему тоже кое-чего пожелать хочу.
Я передала Гордееву сотовый, он поднес его к уху, обнял меня и притянул к себе. Засмеялся в ответ на ворчливое Феечкино бормотание.
— Договорились, Феякина, я согласен. Ну, тогда готовься! С этим мы точно тянуть не станем. Я и так долго ждал.
— Что там, Димка? Чего ты смеешься? — спросила я Гордеева, когда он отложил телефон в сторону и посмотрел на меня.
— Ну и подруга у тебя, Машка. Сказала, что если я не куплю тебе белое платье и зажму свадьбу, она перекрасит меня в блондина и выщипает брови пинцетом. Думаешь, у нее получится?
Будет белое платье. И свадьба будет. И гости. И мы с Димкой в свадебном путешествии вдвоем. Но только позже. А на следующее утро мы уехали к бабушке в деревню знакомиться с моей родней. Погода стояла чудесная, снежная и я не забыла, что обещала покатать детвору на санках. Да и соскучилась я по своим — простым и любимым людям, которые всю жизнь любили меня за то, что я есть. Просто так, без всяких условий и ожиданий.
Дедушка, увидев на какой мы прикатили машине — остолбенел. Вышел из ворот, наклонился набок, да так и застыл, оценивая общий вид «Порше». Потыкал пальцем дутые крылья автомобиля, с важным видом попинал колеса, и причмокнул с одобрением, почесывая подбородок.
А бабушка ахнула и в ладони сплеснула, увидев Димку. Раскраснелась, как девушка, наскоро причесываясь и повязывая на голову косынку. Пригласила в дом, накормила, напоила, а потом целый час допытывала Гордеева, кто он и откуда взялся. Так и спросила: «Ты откуда такой орел нарисовался? Надеюсь, не мимолетный? А то у моего деда дробовик есть — в случае чего, запросто-то по крыльям пальнет!».
А вот маме сказала совсем другое, когда она неожиданно приехала в деревню: «Говорила я тебе, Люська, не останется наша Маруся одна. И сама пригодится, и дети помехой не станут. А там и нам счастье будет. С таким-то орлом как бы уже этой осенью не родила. А по мне — так и пусть! Всех вырастим и людьми воспитаем. Поможем! Нет, ну какой парень-то хороший — глаза и душа за внучку радуются! Грех не выпить за счастье…»
Мама приехала не одна, а с матерью Димки и на ее машине. Вот тут уже я онемела, глядя, как они входят во двор. Остановилась с малинками у крыльца в ожидании — мы только с прогулки вернулись с санками, и Димка стряхивал с нас снег.
Старший Гордеев не приехал, но Алла Сергеевна лишь рукой махнула, впервые обнимая меня, и, кажется, совсем не расстроилась его отсутствию. Поцеловала сына, вручила подарки детям и объяснила по-свойски моим родным: «Муж у меня упрямый. Ничего, одумается. У него сейчас гордость задета, от того и кипит. Вы, Людмила Ивановна, не обижайтесь на нас. Кто же знал, что это Маша. Я когда вашу дочь узнала — сразу поняла, что все у сына уже решено. Давайте лучше знакомиться, раз уж теперь мы одна семья…»
Каникулы мы провели в деревне и в город вернулись уже к концу праздничных выходных. К этому времени Димка с отцом так и не помирился, и что касается «Гаранта» — был твердо намерен закончить текущие проекты, по которым взял обязательства, и уйти. А вот дальше… дальше Гордеев вознамерился идти своей дорогой.
Но все это нам предстояло осуществить еще не скоро, и мы, вернувшись на работу, влились в рабочий процесс. Все было, как прежде — планерки, проекты и сроки, не считая того, что я отказалась сидеть в кабинете Гордеева, и теперь он при каждой возможности выходил в офис. Не стесняясь коллег, приносил мне кофе, цветы, и подолгу задерживался рядом, когда ему этого хотелось. Сначала я смущалась, а потом привыкла. Забывшись, сама целовала Димку, радуясь его близости.
Юрка с Валечкой, похоже, тоже не расставались все праздники. Мананку это веселило, и она с удовольствием подтрунивала над Шляпкиным, который вдруг подстригся, стал серьезным и деловитым. Надел галстук и перестал сыпать шуточками и воспринимать юмор. У парочки вовсю протекал конфетно-букетный период, и весь отдел наблюдал их томные взгляды и оценивал смелые эксперименты Валечки с зоной декольте.
Петухова у нас не появлялась. С тех пор, как уволили ее отца, Леночка сидела в бухгалтерии тихо, как мышь, и шуршала бумагами. Задание ей дали ответственное: вспомнить, кому и какие документы она передавала, и Леночка очень старалась выполнить его на отлично. Ее семье грозили серьезные штрафы и судебные разбирательства, и подруга Кирилла очень не хотела в них угодить. Да и подругой Мамлеева, судя по ее кислому виду, она уже вряд ли являлась. А впрочем, меня это никак не касалось. Я с нетерпением ждала вечеров, когда оказывалась дома с малинками и Димкой. И ночей — жарких и пылких, наших, когда мы оставались с Гордеевым только вдвоем.
Малыши быстро привыкли к новому дому и папе. И если Лешка еще какое-то время смущался Димку так называть, то стоило Гордееву прийти в детский сад и в своей гордо-мрачной манере отчитать Антона и его отца за укушенный палец дочки, как Дашка запрыгнула к нему на руки, крепко обняла и назвала папой.
POV Гордеев
Он поджидает меня у дома — худой, темноволосый тип, одетый в бесформенную футболку и джинсы. Выйдя из машины, нервно курит, поглядывая по сторонам, и, заметив его, я чертыхаюсь, понимая, что Кирилла могла увидеть Малина. Сейчас моя жена на пятом месяце беременности, и именно я тот человек, кто обещал оберегать ее покой от приветов из прошлого.
Я останавливаюсь, чтобы узнать, какого черта ему здесь понадобилось, радуясь про себя, что дети играют на площадке с бабушкой и не замечают нас.
Я не здороваюсь с ним и не называю по имени. Я задаю прямой вопрос и жду ответа.
— Зачем пришел?
— Не поверишь, на детей посмотреть. Слышал, ты собираешься их усыновить? Мне это не нравится, Гордеев, и я не буду это терпеть. Их отец — я, а не ты. И если мы не договоримся, я постараюсь, чтобы рано или поздно они об этом узнали.
Если я и удивляюсь, то виду не подаю. Вот только руки сжимаются в кулаки, и мгновенно в висках пульсирует желание атаки.
На самом деле мне плевать, что ему нравится, а что нет. Как безразличен он сам. Это бравада наносная, он знает, что если мы схлестнемся, он проиграет. Как проигрывает «Реформ-строй» и он сам все последние тендеры, превращаясь в никому не интересного игрока. Именно последнее и привело его сюда.
— Я бы тебе вмазал, Мамлеев, руки так и чешутся, но не хочу малышей пугать. Мне с тобой не о чем договариваться. Не думаю, что у тебя есть хоть малейшее право интересоваться их судьбой.
— Папа! Папа! — голос сына раздается с детской площадки, отвлекая от разрушительных мыслей, и я оборачиваюсь. Вижу, как Лешка по навесному мостику перебирается с одной горки на другую, и с криком: «Смотри, как я умею!» съезжает вниз. Снова кричит, забираясь по лесенке вверх:
— Круто, да?
Я поднимаю вверх большой палец и отвечаю:
— Круто! Давай еще!
Поворачиваюсь к нежданному гостю, который сейчас застыл, и обещаю:
— Дети называют отцом меня. Я получил это звание авансом, они мне поверили, и я сделаю все, чтобы заслужить их доверие. И если они когда-нибудь о тебе узнают, я постараюсь, чтобы ты не выдержал конкуренции.
— Это мы еще посмотрим.
Давно избитое обещание, слышанное от Кирилла не раз, а потому жалкое. Когда-то в детстве он бросался им, когда не знал, что сказать.
— Можешь смотреть сколько угодно, мешать не стану. А мы с Малиной будем жить. Я люблю ее, всегда любил, и лучше, если ты никогда не появишься на нашем горизонте. Считай, Мамлеев, что это был твой последний раз. В следующий разговора не будет, но и гарантий, что ты просто уйдешь — не дам.
Кирилл кусает губы и нервно закуривает. Сует зажигалку в карман, но она падает к его ногам. Признается, хотя его признание мне ни к черту не сдалось:
— Я тоже ее любил, хотя ты в это не веришь. Мы просто были слишком молоды. Мне было двадцать, думаешь, каждому хочется стать отцом в двадцать лет?
— Я был бы горд иметь таких замечательных детей.
— Папа! Папа! — ко мне бежит Дашка с кислым личиком и тащит за собой детскую коляску, в которой сидит кукла. — У меня колесико в коляске не крутится, — сообщает горько. — Она сломалась!