И, помолчав, прибавил:
— А больше не греши!
Но тот не уходил: он смотрел на старика, потом широко шагнул, повалился наземь и прильнул губами к босой, покрытой пылью ноге Микулы. Крупные, тяжелые слезы градом катились по щекам старика. Быстрым движением он расстегнул рубаху, в руке у него зашелестели бумажки, он нагнулся над лежавшим на полу прохожим и тотчас выпрямился.
— Больше не греши! — повторил он и настойчиво, как бы страшась чего-то, несколько раз сказал: — Иди… Иди же… иди скорей…
И, мгновение помедлив, шепнул:
— С богом!..
На дворе было очень темно; сквозь тучи, затянувшие небо, не светилась ни одна звезда; порывами налетал ветер, взмывал крутящимися столбами вверх и выводил гаммы стонов, воя и свиста в глубокой котловине, на дне которой лежала широкая лента замерзшей реки. Низом, по самой реке, шла какая-то одинокая фигура. На фоне слабо белевшего снега она казалась тонкой черточкой, быстро пересекавшей густую, но менее черную, чем она, темноту. Между вздымавшимися по обе стороны высокими склонами человек выглядел маленьким и хрупким, словно былинка, плывущая по беспредельным просторам моря. Вокруг него простирались необъятные моря одиночества и ночи; клубящиеся, воющие вихри, казалось, несли его по широкому дикому и мрачному лону природы, и перед ее грозными силами и величием он был каплей, крупицей, песчинкой, стебельком травы, упавшим на дно пропасти…
Быстро-быстро он удалялся от растянувшейся на высоком берегу цепи черных точек, поблескивавших маленькими огоньками, наконец слился с темнотой и исчез.