Я смотрю на Сюзи. Аккуратно сложив руки на коленях, она свернулась калачиком возле огня и напоминает мне детскую куклу. На мгновение я не могу сообразить, сколько времени – часов, или дней, или месяцев – прошло с той поры, когда она впервые появилась в моем доме. С тех пор, когда налетела буря и завалила снегом дорогу. Мне кажется, что я потеряла счет времени. А может, это само время играет со мной злые шутки с тех пор, когда я нашла в лесу Оливера и впервые увидела его глаза.
Тик, тик, тик. Щелк!
Я встаю, чтобы прогнать это ощущение, почувствовать под ногами прочные половицы. Часы над кухонной раковиной продолжают тикать, быстро гонят секунды вперед, слишком быстро.
Тик, тик, бум.
Я зажмуриваюсь и слышу, как дрогнули, сбившись с хода, часы, словно само время вдруг растерялось. С моих губ слетает странный звук. Я с хрипом втягиваю воздух.
– С тобой все в порядке? – спрашивает Сюзи.
Я открываю глаза.
– Все отлично, – киваю в ответ и снова глубоко вдыхаю.
– Ты вся дрожишь.
Я крепко сжимаю кулаки и прячу их в рукава.
– Просто замерзла, – лгу я.
Но знаю, что на самом деле я не замерзла, тут что-то другое. Дежавю, сбившееся с хода время – со мной происходит нечто странное, чего я никогда не испытывала раньше. Бабушка, наверное, сказала бы, что мне необходимо отдохнуть. Приложила бы ладони к моему лбу и заставила выпить чаю с корнем ромашки и листом ванили. А затем, пока я сплю, прокралась бы в мои сны, чтобы посмотреть, что на самом деле со мной не так. И вылечила бы меня с помощью своей ночной тени.
Я подхожу к печке и держу руки над огнем.
– Может, ляжем спать сегодня здесь, внизу? – предлагаю я. – Здесь, возле огня, теплее будет.
Сюзи кивает, но выглядит она очень бледной, и, кажется, едва ли слышит, что я говорю ей. Глаза ее больше не блестят от смеха, она грызет ноготь и смотрит в пол.
«Мы здесь в безопасности», – хочется мне сказать ей. Но это будет означать, что небезопасно там, снаружи – в лесу, в горах, в темноте.
А если начистоту, то я вообще больше ничего не знаю.
Меня преследует костяной мотылек. Парень мертв. А в ушах гудит так, что, глядишь, вот-вот череп расколется от этого жужжания.
И возможно… самое худшее еще не случилось.
– Нора, – зовет меня голос. – Нора, просыпайся!
– Что?
– Вставай.
Я резко открываю глаза и поначалу ничего не вижу перед собой, кроме белых пятен. Потом понимаю, что я лежу на краешке дивана, лицом к огню, поджав к груди колени, а все остальное место на диване, похоже, захватила Сюзи.
Правда, сейчас она стоит надо мной, и глаза у нее от страха большие как блюдца.
– Что случилось? – спрашиваю я, приподнимаясь на локтях. – Который час?
– Почти полночь, – отвечает Сюзи.
Я прокашливаюсь, тру глаза, смотрю в темноту гостиной, где все выглядит по-прежнему, все на своих местах.
– Огонь, – говорит Сюзи, приподнимая бровь. – У озера.
– Что? – я встаю с дивана, роняя на пол одеяло.
– Мне не спалось, – добавляет она, словно пытаясь оправдаться. – Я стояла возле печки, пыталась согреться, а затем увидела огонь снаружи.
Подбежав к окну, я прикладываю ладонь к стеклу, чтобы оттаял иней – красивый, узорчатый иней. Затем вижу, что за соснами, ближе к берегу озера, горит большой костер, поднимая в ночное небо снопы сверкающих, похожих на конфетти, искр. А еще вижу движущиеся на фоне огня темные силуэты парней.
– Это, должно быть, Ретт и остальные, – говорит Сюзи. – Улизнули из лагеря. Может, сходим туда? – добавляет она и с легкой усмешкой смотрит на меня, не надеясь на мое согласие.
Я трясу головой, жужжание в ушах становится еще громче.
– Им нельзя жечь костер так близко к деревьям, – говорю я.
– Почему? – у нее мрачнеет лицо.
Но я уже спешу мимо нее к двери, сердце грохочет в груди, словно огромный барабан. Фин поднимает голову на своей подстилке возле печки и, навострив уши, вопросительно смотрит на меня.
– Останься, – говорю я ему, и Фин снова опускает голову на лапы.
– Куда ты сорвалась? – спрашивает Сюзи, провожая меня взглядом.
– Деревья не любят огня, – отвечаю я. – И я собираюсь его потушить.
Их смех разносится среди деревьев и эхом отдается над озером – резкий, режущий уши.
Я быстро иду через лес. Мои ноги увязают в глубоком снегу, с каждым шагом все сильнее разгорается мой гнев. У меня даже нет времени, чтобы подумать, что это, возможно, плохая идея – прийти сюда, я уже добралась до полянки и выхожу в круг падающего от костра света. Руки я держу опущенными по бокам, ногти глубоко впились в ладони. Но парни меня не замечают, я для них не больше, чем размытое пятно на фоне сосен, ничем не отличающееся от остальных теней. Но затем один из них бросает взгляд в мою сторону.
– Черт, – говорит он, широко раскрывая от удивления рот.
Остальные дружно вздрагивают.
Глазеют на меня.
Медленно соображают, пытаясь понять, что происходит.
Мне кажется, я даже слышу, как щелкают у них в головах шестеренки – клик, клик – они в шоке, увидев появившуюся из леса девушку.
Я никого из них не узнаю́, что, впрочем, не удивительно, потому что я никогда не запоминаю их лиц. Они же приезжают и уезжают из лагеря. Меняются. Так, проезжие парни. Я ищу взглядом Оливера, его яркие зеленые глаза и волнистые волосы, но не вижу его, и у меня все сжимается внутри.
– Кто ты такая, дьявол тебя побери? – спрашивает меня один, парень в теплой зимней шапке с пушистыми клапанами для ушей. Смешная сама по себе, эта отороченная искусственным мехом красная клетчатая шапка ему еще и мала. Интересно, он привез ее в лагерь с собой или откопал здесь на складе забытых вещей?
– Нельзя жечь костер так близко к деревьям, – говорю я, не отвечая на его вопрос. Я слышу, как странно начинают дрожать сосны вокруг нас. Язычки пламени достают до их нижних ветвей, пробуют на вкус выступившую смолу. – Вы должны немедленно потушить его.
Жду хоть какой-то реакции, но они продолжают стоять на месте, словно немые куклы. Только глазами хлопают.
Я думаю о маме, вспоминаю, как она ходила ругаться с соседями, когда они разводили свои жаровни для барбекю слишком близко к веткам деревьев или с приезжими, любившими запускать фейерверки в июле, в День независимости, рядом с засохшими осинами. «Так вы весь этот чертов лес спалите», – ругалась она. Маме всегда было наплевать, что так она приобретает себе врагов. «Это наш лес, – любит она повторять, возвращаясь домой после своих набегов, все еще разгоряченная, с пылающими от гнева щеками. – А они здесь лишь проездом… туристы».
– Вы можете разозлить деревья, – продолжаю я, повысив на этот раз голос. Зимой огонь не столь опасен для деревьев, да и подлесок поджечь труднее, однако я уже слышу, как начинают просыпаться, беспокоиться деревья, недовольно потрескивая ветвями. Чувствую, как начинают злиться пробудившиеся под снегом корни. Я расправляю плечи, чтобы выглядеть солиднее, стать похожей на лесного зверя, например на черных воронов, которые, по слухам, обитают где-то на дальнем краю Чащи. Одним словом, хочу казаться той, кого следует бояться.
Но двое смеются. Смех у них противный, утробный, а щеки пылают, словно по ним малина размазана.
Я раздраженно трясу головой. Они мне не верят.
– У деревьев долгая память, – мрачным тоном предупреждаю я. Лес действительно помнит все – тех, кто вырезал ножом на стволах сердечки со своими инициалами, и тех, кто спалил на дереве кору, бросив в сухие листья рядом непогашенную сигарету. Помнят каждого, кто сломал ветку, чтобы ради забавы развести костер.
Они помнят. И затаивают злобу. И могут отомстить. Проколоть, например, руку острой веткой. Или зацепить корнем за ногу, чтобы неприятный им человек грохнулся и – если лесу повезет – раскроил себе череп.
– Ты кто такая? Типа герлскаут, что ли? – спрашивает один, ехидно играя бровями. Вижу, что он с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться. У него на голове пышная шапка рыжеватых волос, между передними верхними зубами – большая дырка. На нем даже куртки нет, один только уродливый свитер с вышитой на груди гигантской головой оленя. Подозреваю, что согревается парень изнутри темной жидкостью из бутылки, которую держит в руке. Впрочем, выпивки в ней осталось совсем немного.
– Она Нора Уокер, – раздается голос за моей спиной, и в круг света от костра выплывает Сюзи.
Щеки у нее порозовели от мороза. Рот слегка перекошен на одну сторону, и вид у Сюзи такой, словно она только что – и очень вовремя – открыла какую-то страшную тайну.
Лица парней моментально вытягиваются, рты открываются, опускаются плечи. Смотрят они не на Сюзи, а на меня.
Потому что я – Уокер.
«Зимняя ведьма», «лесная ведьма», «сумасшедшая девка» и так далее. Та самая особа, о которой шушукаются по ночам в лагере. То, как меня называют парни, обидно, конечно, но только слегка. К этому я давно привыкла.
– А, лунатичка, – говорит наконец парень в шапке с ушами.
– Не валяй дурака, Ретт, – стреляет в него взглядом Сюзи.
Он хмуро смотрит на нее. Ну вот мы и познакомились. Ретт – это тот самый парень, из-за которого Сюзи оказалась в лагере. Из-за которого застряла здесь, как и все мы. Он довольно симпатичный, этот Ретт – лицо круглое, ямочка на одной щеке, только вот глаза у него нехорошие, обманчивые. На первый взгляд добрые, но если внимательно присмотреться, – бессердечные. Жестокие даже. Ретт из той породы парней, которые всегда добиваются того, чего хотят.
– Не обращай на них внимания, – взмахнув рукой, говорит Сюзи и смахивает упавшую на плечо длинную прядь волос. – Они просто бесятся, что их загнали жить в эти жалкие горы.
Но не потому они называют меня лунатичкой и хмуро косятся из-под опущенных бровей, что бесятся от скуки. Они боятся меня. Верят, что кровь в моих жилах чернее ночи, а вместо сердца клубок из колючек, пропитанных уксусом. Меня нужно опасаться. А еще лучше – обходить стороной за километр.