Переворачиваю часы, ощущая всей ладонью их вес. Часы не очень старые – не старинные, во всяком случае, – но сделаны они хорошо, красиво. Создавший их часовщик был мастером своего дела. Я наклоняю часы ближе к окну, чтобы лучше рассмотреть их при лунном свете. Их заднюю стенку украшает резной кружевной узор, а кроме него…
Да, здесь выгравированы еще и буквы. Имя. Часы – это подарок кому-то. На день рождения или еще по какому-то поводу.
Читаю надпись: «Максу».
От неожиданности я роняю часы, и они с глухим стуком падают на пол.
Черт, черт, черт.
Быстро бросаю взгляд в сторону кровати. Оливер пошевелился, перевернулся на бок, но не проснулся. Не сел, не открыл глаз, он не видит, как я поднимаю с пола вещь, которая мне не принад-лежит.
Впрочем, ему эта вещь не принадлежит тоже.
Не нашел он эти часы в лесу, нет.
Они принадлежали Максу. Парню, который умер.
Ложь проскальзывает сквозь щели в полу, словно мышь, ищущая место для гнезда.
Я легонько трогаю Фина за ухо, желая разбудить, но не испугать его. Он открывает глаза, и я шепчу ему.
– Пойдем.
Фин поднимается со своего коврика, потягивается и бредет вслед за мной к лестнице. Мягко царапая когтями по каждой ступеньке, он спускается вниз. Я очень надеюсь, что этот звук никого не разбудит.
В гостиной я задерживаюсь возле двери, чтобы взглянуть на Сюзи. Она похрапывает, уткнувшись лицом в подушку и свесив одну руку на пол. Да, проснется она не скоро.
Но глядя на плавный изгиб ее носа, на легкое трепетание длинных ресниц, я невольно и внезапно задаюсь вопросом: не известно ли Сюзи намного больше, чем она говорит? Какие секреты прячет она? Была ли вместе с парнями на кладбище в ту ночь, когда на озеро обрушилась снежная буря? Была или нет?
Другая, тяжелая мысль настигает меня, пронзает насквозь. У меня в доме два незнакомых человека. И возможно, я не могу доверять ни одному из них. Это означает, что я одна, совсем одна.
Я не вздыхаю, я не стараюсь избавиться от страха, который начинает заползать в мою грудь. Я поворачиваюсь, отпираю дверь и выбегаю в мутный сумеречный свет зари.
Впервые после бури, впервые за очень долгое время мне действительно хочется, чтобы рядом со мной была мама. Человек, которому я могу доверять, который способен трезво взглянуть на вещи.
Но я понимаю, что глупая это мысль. Мама ни за что не поверит мне, и всему, что случилось, тоже. Просто будет спокойно смотреть на меня. Равнодушно. И не сможет ничего уладить.
Не тратя больше времени на лишние размышления, я устремляюсь к озеру, иду, ныряя под низко нависающие ветви, спеша оказаться в единственном месте, которое кажется мне сейчас безопасным.
Я петляю вдоль берега, глубоко вдыхая обжигающий морозный воздух, оглядываюсь время от времени назад посмотреть, не проснулся ли Оливер, не гонится ли он по моим следам. Не стои́т ли Сюзи где-нибудь среди сосен. Но я одна, спешу вперед, увязая ногами в глубоком снегу. Жадно ловлю ртом обжигающий легкие воздух.
Свет вокруг меняется, становится молочно-белым, бледным. Ночь неохотно уступает место дню. Правда, утренние птицы еще не проснулись, не чирикают в ветвях. Слишком холодно им, наверное, чтобы чирикать. Глубокая звенящая тишина окутала весь мир. А может быть, птицы слишком испуганы – еще бы, ведь это девушка из семьи Уокеров идет по их лесу, и глаза ее сверкают от гнева. Разумеется, гораздо спокойнее и безопаснее спрятаться сейчас и отсидеться.
Из трубы маленькой избушки, что притулилась рядом с лодочным сараем, поднимается сизая струйка дыма, в одном из окошек мерцает зажженная свеча. Мистер Перкинс уже проснулся.
Тяжело дыша, я взбегаю по пологим ступенькам крыльца. Стучу в дверь.
Вдох – выдох, вдох – выдох.
Оглядываюсь через плечо, но берег озера по-прежнему пуст, лишь падают с неба редкие пушистые снежинки – последние остатки бушевавшей прошлой ночью бури.
Из-за двери не доносится ни звука, и я начинаю дрожать от холода. А во внутреннем кармане куртки лежат серебряные часы – я чувствую, как они едва заметно вибрируют под моей ладонью, сливаясь с ударами моего сердца. Я украла эти часы. А когда Оливер проснется… Интересно, как скоро он обнаружит, что они исчезли?
Снова стучу в дверь, и на этот раз слышу за ней шаркающие шаги старого мистера Перкинса. Он медленно приближается к двери по скрипучим половицам – слишком, невыносимо медленно. Но спустя пару секунд дверь наконец открывается, и Флойд Перкинс смотрит на меня с порога своим зорким и внимательным, как у птицы, взглядом.
– Доброе утро, – говорит он и моргает, когда в дверь залетает порыв ветра.
– Можно мне войти? – спрашиваю я. Голос у меня звучит хрипло, надломлено, гораздо хуже, чем я ожидала.
В уголках глаз мистера Перкинса собираются морщинки, и он хмурится – но не от раздражения, а от боли в негнущихся распухших от артрита пальцах, которыми он обхватил дверь.
– Волк останется на крыльце, – ворчит мистер Перкинс, косясь на Фина. Мистер Перкинс всегда считал, что в Фине слишком много от волка и слишком мало от собаки. «Фин – зверь дикий, – сказал он мне однажды. – А я не верю ничему, что может убить меня во сне».
Фин подчиняется и укладывается на крыльце. Если честно, он и сам предпочел бы остаться на холоде, чем задыхаться в жарко натопленной хижине мистера Перкинса.
Я вхожу в дверь, и меня сразу же обдает волна невыносимого жара. Ноздри щиплет от едкого запаха дыма, на лбу немедленно высыпают бусинки пота.
– Чертовски ранний час, чтобы разгуливать по морозу, – замечает мистер Перкинс, ковыляя через гостиную и усаживаясь в свое старое кресло-качалку рядом с камином. – В такое время на улицу выходят только те, кто ищет приключений на свою голову или пытается убежать от них.
Я обвожу взглядом его хижину – квадратное пространство, которое вмещает в себя гостиную, кухню и притаившуюся у задней стены спальню. Три в одном, короче. По углам стоят напольные высокие металлические лампы, но сейчас они не горят, поэтому единственный источник света здесь – это камин, отбрасывающий красные блики на стены и потолок. Этот дом мистер Перкинс построил для себя, когда был еще молодым и сильным, после того, как нашел золото в Черной реке. В отличие от большинства старателей, покинувших наши горы из-за того, что в реке кончился золотой песок или из страха перед бурно разросшимся лесом, зловещий шепот которого холодил затылок, Флойд Перкинс остался. Думаю, он нашел здесь свое место точно так же, как нашли его мы, Уокеры.
– У вас телефон работает? – торопливо спрашиваю я, хотя уверена, что если мой телефон молчит, то и его тоже.
Мистер Перкинс смотрит на меня, и я знаю, что выгляжу сейчас испуганной.
– Все еще нет, – отвечает он.
Я нервно почесываю ногтями руки, смотрю, как пожирает огонь положенные в топку поленья. Успокаивающее зрелище. Знакомое. Как говорила бабушка, «если у тебя есть огонь, это уже кое-что».
– А зачем тебе телефон? Случилось что-нибудь? – шевелит своими седыми бровями мистер Перкинс.
Я пришла сюда потому, что мне некуда больше пойти. Но сейчас, когда мистер Перкинс с таким беспокойством смотрит на меня, причины, которые привели меня к нему, вдруг начинают казаться слишком запутанными, чтобы я смогла внятно объяснить их. Никак не могу собраться с мыслями.
– Я нашла в лесу парня, – говорю я, растирая руки перед огнем, хотя на самом деле мне совсем не холодно, более того, у меня пот по спине катится.
– В каком лесу? – наклоняется в мою сторону на кресле-качалке мистер Перкинс.
Воздух в хижине кажется мне слишком плотным, запах дыма въедается в волосы. Я скольжу взглядом по комнате, вдоль висящих на одной из стен самодельных рамочек, в которых помещен под стеклом либо лист папоротника, либо полевой цветок, либо насекомое какое-нибудь, а внизу – написанное от руки латинское научное название.
– В Чаще, – отвечаю я.
– И ты нашла его там живым, – уточняет мистер Перкинс, задумчиво постукивая ногой по полу. Хотя он сам никогда не был в Чаще, но достаточно много знает о ней.
– Парень был как ледышка, – отвечаю я, – но живой.
– И сколько же он провел в лесу? – перестает постукивать ногой мистер Перкинс.
– Недели две, я думаю.
– Вот как, – мистер Перкинс медленно кивает, у него вид человека, которому совершенно некуда спешить. Который хоть целую вечность может обдумывать все странности моей находки. – Возможно, тот парень чем-то понравился лесу, и тот, подумав, решил не ужинать им.
Глаза мистера Перкинса блестят, будто он только что выдал первоклассную шутку. Но мне, если честно, не до смеха.
– Это еще не все, – говорю я, засовывая руки в карманы куртки, наблюдая, как сыплются искры на коврик перед камином, жду, что он вот-вот загорится от одной из них, и огонь перекинется на занавески, и тогда этот домик в считаные секунды сгорит дотла как спичечный коробок. – Я думаю, что был еще другой парень, который умер.
Челюсть мистера Перкинса приоткрывается, но он не произносит ни слова.
– Я нашла его карманные часы, – продолжаю я, вытаскивая из кармана часы на оборванной цепочке. Серебряная луковица раскачивается в воздухе перед мистером Перкинсом. Он прищуривается, но не делает попытки протянуть к часам руку. – Возможно, он зашел в лес, – продолжаю я. – Или оба парня зашли, но вернулся только один из них.
Возможно, Оливер и Макс действительно вместе вошли в лес той ночью, и там случилось нечто такое, что хотелось бы забыть Оливеру.
– Или… – вновь начинаю я, – один из них повинен в смерти второго.
У меня дрожат пальцы, и я боюсь, что могу выронить часы, а потому кладу их назад в карман. Голова у меня трещит, в глазах темнеет, все видится как в тумане. Мне сложно сейчас отделить, что я знаю наверняка, от того, чего не знаю вовсе.
– Ты в лесу эти часы нашла? – спрашивает мистер Перкинс. Могу сказать, что он все сильнее начинает проявлять беспокойство. Углубились складки на его скулах, сбежались морщинки вокруг утомленных, усталых глаз.