вливается, оборачивается, и мне на секунду кажется, что сейчас я должна сказать что-нибудь. Найти слова, которые станут бальзамом на душевные раны, которые я только что нанесла. Но Сюзи опережает меня.
– Я всегда считала, что все в школе злятся на тебя безо всякой на то причины. Защищала тебя перед Реттом и остальными, говорила им, что ты хорошая и что все слухи о тебе – неправда, – она стискивает челюсть и добавляет сквозь зубы: – Но, вероятно, я ошибалась.
Она выбегает в снег и с грохотом захлопывает дверь за собой раньше, чем я успеваю что-либо сказать.
Ушла.
Мед густеет на полу.
Я вытаскиваю из него один за другим осколки стекла и швыряю их в мусорное ведро. Я чувствую себя такой же разбитой, как эта банка. И такой же никчемной, как размазанный по полу мед.
На чердаке пусто – никаких следов Оливера, как и сказала Сюзи. Я прохожу внутрь и присаживаюсь на краешек кровати.
Теперь мой дом кажется до странного пустым, в нем осталось только эхо по углам, мое дыхание и поскрипывание старых половиц. Я совершенно одна. Чувство вины обволакивает меня словно старое одеяло – вытертое, с разлохматившимися по краям нитями, пропахшее нафталином. Я не должна, не должна была говорить все это Сюзи. Даже если я ей не верю, даже если ей известно, что произошло в ту ночь, но она не желает об этом говорить. Я никогда не хотела становиться такой злой.
Я вытаскиваю карманные часы, и, держа их в одной руке, провожу большим пальцем по выгравированному на них имени Макса. Между моими пальцами свисает оборванная цепочка – подсказка, значения которой я пока что не могу понять. Крови на часах нет: я не вижу на их стекле ни единого красного пятнышка. На Оливере, когда я нашла его в лесу, крови тоже не было. «Кровь можно было стереть», – мелькает у меня в голове. Да, можно, но не так-то это легко сделать, особенно когда ты замерз до полусмерти, потерявшись посреди леса.
Произошло что-то еще, просто я не могу этого увидеть. Не могу сложить вместе отдельные кусочки головоломки.
«Тебя преследует мотылек», – сказал мне мистер Перкинс. Когда я покидала его дом, костяной мотылек упорхнул и затерялся среди деревьев.
Смерть следует за мной.
Но я не хочу закончить как Макс. Не хочу стать трупом, над которым с жужжанием кружатся мухи.
Я беру с прикроватного столика книгу заклинаний и начинаю листать страницы. Честно говоря, сама не знаю, что именно я ищу: объяснение, лекарство, способ избавиться от белого костяного мотылька. Уничтожить его, быть может. Отогнать от себя смерть.
Читаю истории о своих предшественницах, странные рассказы о былом. Вот как-то осенью соловая – песочного окраса – лошадь пропала в Чаще, и Доди Уокер нашла ее с помощью лозы для поиска воды. Она выехала на найденной лошади из леса верхом, без седла, и местные говорили, что после этого глаза у самой Доди стали цвета светлой горчицы, как масть лошади. Так, еще один случай. Летнее нашествие саранчи, которая опустилась на берега озера, закрыла собой свет фонарей и забила все дымоходы в округе. Нашествие продолжалось, пока Колетт Уокер не поймала одну саранчу, посадила ее в стеклянную банку и прошептала ей какое-то коротенькое заклинание. В ту же минуту воздух очистился, и вся саранча покинула наши горы.
Внизу на той же странице, где описан этот случай, я нашла наставление, как следует заманить нужное тебе насекомое на чердак дома.
Открой окно после заката.
Зажги огарок свечи с ароматом голубой лаванды, чтобы привлечь насекомое.
Поймай насекомое в стеклянную банку и произнеси ему нужное заклинание.
*Заклинание не рекомендуется произносить тем, кто боится крылатых или ползающих тварей.
Само по себе заклинание показалось мне достаточно простым. Ни крови, ни жертвоприношений, ни привязки к каким-то языческим праздникам при этом не требовалось. Так что, если мне удастся поймать мотылька, я, возможно, смогу заставить его уйти. Оставить меня в покое и унести смерть с собой.
Я должна попытаться.
Я нахожу на кухне одну из маминых пустых банок для меда и приношу ее наверх. Достаю сгоревший почти до самого основания огарок лавандовой свечки из своего комода, ставлю на пол и зажигаю.
Когда я открываю окно у себя на чердаке, сквозь него залетает несколько снежинок. Они медленно танцуют в воздухе, плавно опускаясь на подоконник.
Ищу глазами Оливера или Сюзи среди деревьев, но никто среди них не движется, молчащий лес выглядит необитаемым.
Я действительно одна. Прошлой ночью, прикрыв усталые глаза и разгоняя тишину громким стуком своих сердец, со мной в доме спали два человека. Теперь их нет, и меня охватывает печаль, по моим щекам готовы покатиться соленые слезы, но я сдерживаю их. Ведь я Уокер. Мы привыкли быть сами по себе. Выживать. Мы – Уокеры с мозолистыми руками, острыми глазами и стойкими сердцами.
И на самом деле я вовсе не хочу, чтобы вернулась Сюзи или Оливер – правда не хочу. Я боюсь, что мог сделать Оливер, и боюсь того, что могла видеть Сюзи. Без них мне безопаснее. Крепко запертые двери лучше друзей, которым не веришь.
И все же стоящая в доме тишина тяжелым камнем давит мне на грудь.
Я сажусь возле мерцающей свечки. Держу в руке свою банку и жду, когда в открытое окно на огонек свечи влетит белый костяной мотылек. Но он все не появляется и не появляется, а в комнате становится все холодней.
Дневной свет сменяется сумерками.
Густеют тени.
Я кладу голову на деревянные половицы.
Рядом со мной вытягивается Фин, трогает мое плечо, часто дышит. А на мои глаза вновь наворачиваются слезы.
Я знаю, что костяной мотылек никогда не залетит на мой чердак.
Знаю, что не так-то просто его обмануть с помощью лавандовой свечки, зажженной на полу спальни. Охотиться на костяного мотылька – это не то же, что ловить саранчу, пчелу или светлячка, например.
Но даже если я поймаю мотылька – даже если! – я все равно не смогу нашептать достаточно сильное заклинание, чтобы заставить его убраться прочь. Заклинание, которое заставило бы вестника смерти навсегда покинуть наши леса. Ну, и на что, скажите, годится Уокер, которая не способна даже насекомое заколдовать? Ведьма, не знающая элементарных заклинаний? Ведьма, бабушка которой умерла раньше, чем научила юную Уокер вызывать внутри себя лунный свет, а ее мать предпочитает вообще никогда вновь не колдовать в стенах своего дома.
Я Уокер, которая, пожалуй, совсем не ведьма.
Мне казалось, что я хочу остаться одна, что я достаточно храбрая и сильная и мне ничего от других не нужно. Но теперь я в этом не уверена. Теперь мое сердце болезненно сжимается в пещере грудной клетки, и мне хочется сделаться такой маленькой, чтобы пролезть в щель между половицами и исчезнуть. Быть крошечной и незаметной.
Я даю огарку свечи догореть до конца, пока он не превращается в расплывшуюся у меня под ногами лужицу голубоватого воска, в которой начинает мигать, потрескивать, а затем и вообще гаснет остаток фитиля. Я выпускаю из рук стеклянную банку, она катится по полу и с глухим стуком ударяется о ножку кровати. Я подтягиваю колени к груди, зарываюсь пальцами ног в прикроватный коврик, но окно оставляю открытым – мне необходимо почувствовать холод, – и слушаю свист ветра под крышей дома.
В груди у меня пусто и гулко, такое ощущение, будто меня выпотрошили, и осталась только ноющая боль под ребрами. Я сейчас кажусь себе фонарем из тыквы, которые вырезают на Хеллоуин, чтобы зажечь внутри свечку.
Спустя какое-то время мои веки закрываются, и я погружаюсь в тревожный, нехороший сон.
В этом странном сне меня будто тащат под слоем мха и золотистых листьев. Жирная темная почва забивает мне глаза, уши, рот, она душит, хоронит меня заживо. Я чувствую вкус земли – холодная, мерзлая, она опускается на меня сверху.
А затем я начинаю слышать звенящую далекую музыку, которая пробивается ко мне сквозь землю. Я резко просыпаюсь, задыхаясь, хватаюсь за лицо, чтобы оборвать протянувшиеся ко мне сверху сквозь почву корни.
Я по-прежнему на полу своего чердака. Меня не похоронили заживо, я не умерла.
За окном чернеет ночное небо, солнце давно закатилось. Интересно, как долго я проспала?
В открытое окно задувает снег, а еще…
А еще снаружи, из-за деревьев, из снежной тьмы долетает звук.
Та самая музыка, которую я слышала во сне.
Она оказалась настоящей.
Книга заклинаний лунного света и лесная аптека
ЭМЕЛИНА УОКЕР родилась переношенной, на месяц позже срока, под Призрачной луной вместо карликовой луны клевера, как было задумано. Глаза у нее были белыми, как алебастр, а когда она после рождения открыла рот, чтобы закричать, из него вырвалось лишь легкое шипение.
Эмелина была тихим ребенком, она разговаривала сама с собой, одна играла у себя в комнате, сплетая из веревочки колыбель для кошки, и зарывалась босыми ногами в грязь, чтобы почувствовать, как под ней извиваются черви.
Но когда ей исполнилось семнадцать лет, в необычно ветреную осень, когда над озером маленькими парашютиками летел пух одуванчиков, Эмелина пошла в густой лес и потеряла там свой рассудок.
Но не по своей вине.
Эмелина потеряла серебряный медальон, подаренный ей человеком, которого она искренне любила, потому она и отправилась в лес, где можно найти все потерявшиеся вещи. Эмелина бродила по лесу, ворошила ногой подгнившие листья и отшвыривала гладкие черные камешки в поисках медальона. Спала на стволах деревьев. Сплела на запястья браслеты из цветов камнеломки. Спустя год, когда Эмелина вышла наконец из леса, ее некогда черные как вороново крыло длинные волосы стали седыми, набилась вечная грязь под ногтями, но медальона у нее в руке не было.
Всю оставшуюся жизнь Эмелина продолжала искать свой медальон в доме: внутри чайных чашек, за книгами на полке, под половицами. Каждую ночь она перетряхивала свою постель, чтобы посмотреть, не завалился ли ее медальон где-то между простыней.