Но они не смогут слишком долго удерживать меня здесь, не смогут.
Вожатые обнаружат, что парни сбежали. Услышат музыку, долетающую с противоположного берега озера. Придут узнать, что здесь происходит. Обыщут дом. Найдут меня и выпустят отсюда.
Да, но что если они не придут? Что, если Сюзи права, и им больше нет никакого дела до того, чем занимаются их подопечные? Куда уходят по ночам? Главное, чтобы к подъему все были в своих койках, и ладно.
Если я останусь здесь взаперти, то сколько времени пройдет, прежде чем меня кто-то хватится?
– Эй! – отчаянно кричу я и барабаню в дверь кулаками. Бам! Бам! Бам! Может, кто-нибудь услышит и найдет меня. Хотя сомневаюсь я что-то, что меня кто-то сможет услышать, когда так гремит музыка. И вообще, есть ли кому-то из них дело до всего этого.
«Утонул», – снова думаю я.
Макс утонул в озере, ушел в бездонную глубину, возможно, замерз до смерти еще до того, как вода заполнила его легкие.
В таком случае, где же его тело? Где оно спрятано?
Нет, я что-то упускаю из вида.
Какую-то очень важную деталь, без которой все остальное лишено смысла.
Я медленно вдыхаю и замираю. Успокоиться, успокоиться, успокоиться.
Мне кажется, я слышу голос:
– Нора.
Я моментально поворачиваюсь и спрашиваю:
– Да?
– Ты там как? Нормально?
Это Сюзи.
– Нет, – отвечаю я. – Совсем не нормально. Ты должна выпустить меня.
Мне кажется, я слышу ее дыхание. Негромкое, слегка прерывистое.
– Я не могу, – после короткой паузы отвечает она.
– Почему? – я чувствую, как все сильнее сжимается мое сердце.
– Если я помогу тебе, они меня тоже запрут… – голос Сюзи уплывает в сторону – наверное, она повернула голову, чтобы посмотреть, не приближается ли кто-нибудь. – Они же чокнутые. Ретт думает, что их всех в тюрьму посадят.
Конечно, они чокнутые, если решились запереть меня в комнате. Настолько чокнутые, что голоса в своей хижине по ночам слышат, думают, что их жуть какая-то преследует. Призрак Макса. У них мозги набекрень поехали, а у меня сердце как молот бьется в груди. Я чувствую, что начинаю паниковать.
– Просто выпусти меня, Сюзи, – умоляю я. – Если они меня поймают, я им не скажу, что это ты мне помогла. Понимаешь, я просто не могу здесь оставаться.
Темнота в комнате такая, что, кажется, готова проглотить меня всю. Непроглядная тьма, бездонная.
Снова довольно долгая пауза, и я уже начинаю думать, что Сюзи ушла, бросила меня.
– Ну, прошу тебя, Сюзи…
И тут я снова слышу ее дыхание. Она все еще здесь.
– Прости, – говорит Сюзи. – Мне нужно вернуться вниз, пока они не заметили, что я ушла.
– Нет! – колочу я ладонью по двери.
– Они просто напились, – быстро добавляет Сюзи. – А утром они тебя выпустят, я уверена, – еще одна пауза. – Я поговорю с Реттом. Скажу ему, что ты ничего не знаешь. Попытаюсь.
– Сюзи, – умоляю я. – Не уходи. Просто открой дверь.
Но я уже слышу ее быстрые шаги по коридору. Шаги удаляются. Она ушла.
– Проклятье, – бормочу я, роняя прижатую к двери руку. Закрываю глаза.
Когда же я вновь открываю глаза, в комнате так темно, что почти невозможно отличить одну стену от другой, пол от потолка. Голова у меня кружится, и вновь появляется знакомое уже ощущение, что меня пробирает озноб, а окружающий воздух начинает жужжать и потрескивать, как наэлектризованный. Вспыхивают яркие белые искры перед глазами. Время тормозит, секунды растягиваются словно минуты, затем снова начинают бежать как прежде.
Тик, тик…
– Нет, – выдыхаю я. Мне ужасно не хочется вновь чувствовать все это.
Я отталкиваюсь от двери и на ощупь бреду по комнате, пока не ударяюсь голенью об угол кровати. Морщусь от острой боли, сгибаюсь и вытягиваю руки вперед, чтобы нащупывать ими другие препятствия. Вскоре добираюсь до стены, по ней – до окна и откидываю с него занавеску. В комнату проникает мутный бледный свет полумесяца. Притрагиваюсь кончиками пальцев к стеклу и выглядываю наружу. Хотя земля и покрыта слоем снега, она кажется слишком далеко внизу – легко поломать себе кости, если спрыгнуть. Нет, надо искать какой-то другой путь, чтобы выбраться отсюда. Сквозь пол долетает грохочущая музыка, от которой даже стены слегка дрожат. Но помимо музыки я слышу что-то еще. То, что мне уже доводилось слышать раньше.
Шорох крылышек по стеклу.
Звук настолько слабый, что удивительно, как мне вообще удается его расслышать. Однако я слышу его, и шорох становится все громче: белый мотылек все сильнее бьется в стекло, блестит черными глазками-бусинками.
Я отдергиваю руку от окна, отступаю от него на шаг, чувствую, как сжимается все у меня внутри от страха. Нет, нет, нет.
Мотылек нашел меня, даже здесь нашел, запертую в этой комнате. Чувство роковой неизбежности все сильнее овладевает мной.
– Уходи, – жалобно шепчу я.
Мотылек разворачивается в воздухе и вновь ударяет в окно – тук, тук, тук, – ищет возможность проникнуть внутрь. Добраться до меня. Коснуться моей кожи своими крылышками, отметить меня, чтобы смерти было легче искать.
Смерть приближается.
Дрожа всем телом, я сползаю вниз по стене, опускаюсь на пол, сажусь, подтянув колени к подбородку. Только бы не слышать ничего, только бы не слышать!
Тук, тук, тук…
– Прекрати! – кричу, умоляю я.
Мое сердце грохочет у меня в груди в том же ритме, что и крылья мотылька.
– Уходи. Уходи. Убирайся, – шепчу я, уткнувшись себе в ладони. Шепчу до тех пор, пока этот стук не становится единственным, что я слышу.
Единственным, что наполняет мои уши.
Оливер
Я должен ее найти.
Озеро невероятно темное, оно поглощает звезды, пока я иду вдоль берега. Это место, горы следят за каждым моим шагом, это точно.
Теперь я помню достаточно много, чтобы не верить остальным. Пусть прошлое всплывает в моей памяти отдельными размытыми эпизодами – кладбище, вкус виски у меня во рту, смех. Ощущение стиснутых в кулаки, готовых к драке рук. Но все равно я вспомнил уже достаточно, чтобы понять, что они способны на ужасные вещи.
А думаю я только о ней, о Норе.
Они не любят ее, не доверяют ей. Для них она ведьма из леса.
Я должен найти ее и сохранить в безопасности.
Повернув в сторону от озера, я поднимаюсь среди сосен к ее дому. Знаю, что она не захочет видеть меня. Знаю, что не захочет слушать, что бы я ни говорил. Не захочет впустить меня к себе – именно это хуже всего. Но я должен попытаться. Мне не нужно, чтобы она мне доверяла. Мне нужно, чтобы она держалась подальше от тех парней.
Стучу в дверь ее дома и задерживаю дыхание так надолго, что у меня начинают болеть и гореть огнем легкие.
В памяти всплывают новые детали. Вспоминаю, как на кладбище Макс, запрокинув голову, делал большой, долгий глоток виски из бутылки. Как он смотрит на меня, словно бросает мне вызов, словно ожидает, когда же я первым сделаю какой-то шаг, который позволит ему взбеситься. Но я тогда не боялся, я чувствовал нечто другое – гнев.
Я вновь подношу к двери кулак, стучу еще громче, жду, что появится Нора, выглянет в окно, отодвинув занавеску. Она не появляется. Что-то неладно. В доме темно, нигде, ни в одном окне не виден желтый язычок горящей свечи. А еще я слышу, как Фин – ее волк – жутко, печально завывает где-то внутри. Я трогаю ручку, и незапертая дверь открывается.
Весь дом погружен в ночную тьму. Ни одной зажженной свечи. Огня в печке тоже нет.
Волк проносится мимо, вылетает за дверь и бежит между деревьями.
– Фин! – окликаю я, но он меня не слушает. Не обернулся, даже бега не замедлил.
Я бросаюсь следом, не давая волку скрыться из вида. Возможно, ему известно, где Нора. Спешу по волчьим следам, увязая в снегу, пока Фин не останавливается, пробежав мимо нескольких летних домиков. Здесь он замирает, низко опустив хвост и навострив уши.
Из дома доносится музыка, в окнах первого этажа я вижу парней из лагеря. Они вломились в чужой дом и устроили вечеринку.
Фин снова воет, поводя в воздухе чутким носом, а я притрагиваюсь ладонью к его голове – не могу понять, зачем он прибежал сюда. Затем вслед за волком поднимаю взгляд к верхнему этажу.
Там в окне кто-то есть.
Девушка. Ее лицо едва просматривается сквозь темное стекло.
Это она.
С ней что-то не так, я замечаю страх в ее глазах. К входной двери я решаю не идти, не хочу, чтобы меня видели другие. Поэтому оставляю волка, забираюсь на окно первого этажа и дотягиваюсь оттуда до выступающего над домом ската крыши. Затем, обхватив руками водосточную трубу, закидываю ногу на край крыши. Такой фокус я не раз проделывал, когда забирался на крышу дома моего соседа, Нейта Линча, чтобы вместе с ним выпить пивка, которое он крал из отцовского гаража. Мне кажется, что все это было сто лет назад, в какой-то совершенно иной жизни, бесконечно далекой от этих гор. Впрочем, залезать таким образом на крышу можно одинаково что здесь, что там. Ну, если не считать снега, разумеется.
Низко пригибаясь от ветра, я добираюсь до окна на втором этаже и, свесившись вниз, стучу пальцем по стеклу.
Нора поднимает голову и смотрит на меня. Нервно почесывает голову, настороженно темнеют ее глаза в полумраке комнаты.
– Нора, – говорю я в окно и показываю, чтобы она открыла его. Но вместо этого она отступает на шаг в глубь комнаты. Возможно, я не должен осуждать ее за это. Возможно, я и в самом деле злодей. Моя нога поскальзывается на снегу, но я восстанавливаю равновесие, не давая себе скатиться к краю крыши.
– Пожалуйста, – говорю я, хотя и не уверен, что она может слышать меня.
Нора закрывает глаза, словно не веря, что видит меня наяву. Словно я могу исчезнуть, стоит лишь ей сильно этого пожелать. Но вновь открыв глаза, она видит, что я все еще здесь. Теперь Нора быстро подходит к окну, отпирает и открывает его.
Я упираюсь ладонями в края оконной рамы и ныряю в комнату, принося с собой холодный воздух и снег.