– Ты в порядке? – спрашиваю я, опасаясь подходить к Норе ближе, чтобы не испугать ее.
– Что ты делаешь? – спрашивает она, поджимая губы. – И как ты узнал, что я здесь?
– За Фином бежал.
Нора оглядывается на запертую дверь.
– Что случилось? – спрашиваю я. – И почему ты здесь?
Она вновь пятится прочь от меня.
– Они меня заперли, – мрачно говорит Нора и начинает растирать ладонями предплечья, отчего сразу кажется мне маленькой и замкнутой. Ненавижу, что она меня боится. Ненавижу, с каким выражением она смотрит на меня. Ненавижу, когда при каждом моем движении она вздрагивает и старается еще дальше отодвинуться.
– Кто? – спрашиваю я.
– Ретт и остальные.
У меня в груди закипает гнев, от которого все краснеет перед глазами. Я знал, знал, что не могу доверять им.
Я бросаю взгляд в сторону запертой двери и невольно думаю, что, быть может, напрасно я сюда пришел, если вижу такой страх и такое недоверие в глазах Норы. Но бросить ее я тоже не могу. Оставить в этой клетке ожидать решения своей судьбы.
– Я думаю, они где-то прячут тело Макса, – осторожно говорит она, словно заранее сожалея о своих словах, едва они успевают слететь с ее языка.
«Тело Макса? – думаю я. – Спрятано? Нет, что-то здесь не то».
Слова Норы не срастаются с тем, что я помню, поэтому я отбрасываю их. Сглатываю слюну и протягиваю Норе свою руку, но она не принимает ее.
– Нам нужно выбираться отсюда, – говорю я.
Пальцы Норы выпускают рукава куртки, но вместо того чтобы протянуться к моей руке, сжимаются в кулаки.
– Я никуда с тобой не пойду, – повышая голос, отвечает Нора.
За дверью раздаются шаги. Возможно, кто-то ищет ванную. Затем шаги затихают, удаляясь по коридору.
– Я нашла часы, – выпаливает Нора, понизив на этот раз голос. – Часы Макса.
В тусклом полумраке комнаты я вижу, как меняются черты ее лица: делаются впалыми округлые щеки, собираются морщинки в углах глаз, словно она пристально всматривается куда-то вдаль и не может сфокусировать взгляд.
– В кармане твоей куртки, – добавляет она. – В твоем кармане были часы умершего парня.
Я низко опускаю подбородок, затем вновь поднимаю голову и смотрю на Нору. Я знал, что этот момент настанет, что она спросит про часы. Холодок пробегает у меня по спине, скатывается к кончикам пальцев, стекает в ступни.
– Я знаю, – говорю я.
– Это ты убил его? – задает Нора вопрос, на который ей очень хочется знать ответ. Что ж, я не виню Нору за это, нет, хотя ее слова впиваются в меня осколками стекла. Они разрывают меня на части.
– Нет, – отвечаю я, но голос мой звучит сдавленно, словно я выталкиваю из себя слова. Словно это ложь во спасение, маленькая такая ложь, о которой почти сразу и забыть можно. Почти не ложь, можно сказать.
– Я тебе не верю, – качает головой Нора. Ее голос звучит сейчас очень громко – слишком громко, на глазах блестят с трудом сдерживаемые слезы. Да, я вижу, что она сомневается, неуверенность читается в ее взгляде: Нора пытается решить, мог ли я на самом деле быть убийцей. Мог ли отобрать у кого-то жизнь, а затем солгать об этом.
Она отступает на шаг, в темноту комнаты, дальше от меня.
– А почему они защищают тебя? – спрашивает, нет, кричит она. – Ретт, Лин и остальные? Почему они скрывают, что произошло?
– Не думаю, что они защищают меня, – трясу я головой.
Бегут секунды, на ковре у моих ног собирается снег, внизу шумит музыка, пробивается к нам сквозь доски пола. Мне кажется, что мы с Норой застряли в каком-то странном сне. В комнате, в доме, где мы оба с ней совершенно чужие.
– Тогда что же происходит? – голос Норы вновь стал испуганным и тихим. Словно хрупкая маленькая раковина приоткрыла створки, открывая спрятанную в ней жемчужину. Мне до боли хочется наклониться вперед, притронуться к Норе, успокоить ее, сказать, что все в порядке, что я не такой, как она думает. Но я не могу этого сделать. Не могу, потому что сам ни в чем не уверен. Возможно, я на самом деле монстр, чудовище.
Я мог совершить что-то ужасное.
Нора прочищает горло.
– Я не знаю, чему верить, – говорит она и тихо всхлипывает. Поднимает глаза, хочет еще что-то добавить, но я шагаю вперед, прижимаю Нору к стене, прикладываю свою ладонь к ее губам, заставляя замолчать.
Она пытается толкнуть меня в грудь, чтобы отодвинуть назад, но я прикладываю к своим губам палец – молчи! Кто-то останавливается в коридоре возле двери, слышно, как потрескивают половицы. Трогают дверную ручку, словно проверяя, заперта ли по-прежнему дверь. Молчат и слушают. Быть может, они слышали, как мы разговаривали?
Если они найдут меня здесь, я не знаю, что они со мной сделают.
Мое дыхание шевелит черные как вороново крыло волосы Норы. Мы с ней стоим так близко, что я слышу ее дыхание, слышу каждый удар ее сердца. Мне не хочется отодвигаться от нее – напротив, мне хочется придвинуться еще ближе. Но я знаю, что быть нам здесь небезопасно.
Шаги за дверью уходят, затихают в коридоре, направляясь к лестнице, и я опускаю ладонь.
– Прости, – шепчу я всего в нескольких сантиметрах от ее лица.
Она не отталкивает меня, не кричит, просто моргает, дышит и смотрит мне в глаза.
– Нора, – почти шепотом говорю я, слыша, как грохочет кровь у меня в ушах. – Мы должны уходить из этой комнаты.
Нора дышит, дышит, и мне кажется, что у меня сердце подкатило к горлу. А затем она кивает.
Нора
Оливер так близко – слишком близко, – что я чувствую морозный, свежий запах его кожи. Вижу мягкие пряди волнистых волос на висках и тающие на них снежинки. Я могла бы снять одну снежинку кончиком пальца. Могла бы коснуться его щеки, ключицы, прижать руку к его груди и услышать, как бьется сердце человека, способного убить. Сердце того, кто толкнул парня под лед озера и смотрел, как он тонет.
Но я ничего этого не делаю.
Я боюсь того, что я при этом почувствую. Боюсь позволить себе глубже утонуть в глазах Оливера.
Поэтому я позволяю ему взять мою ладонь в свои руки – в те самые руки, которые лишили жизни Макса, – и потащить за собой к открытому окну.
Одним легким быстрым движением он без труда втаскивает меня в окно и подсаживает оттуда на крышу.
Ветер дует нам в спины, и Оливер первым соскальзывает вниз вдоль угла дома, а затем протягивает вверх руки, готовясь поймать меня, хотя я и говорю, что мне не нужна его помощь.
Начинают неметь пальцы, пока я держусь за водосточную трубу, ноги едва достают верхнего края рамы окна на первом этаже, а дальше мне еще предстоит прыжок с высоты примерно двух метров. Я колеблюсь, но Оливер шепчет мне снизу: «Давай». Я зажмуриваю глаза, отпускаю руки, чувствую на мгновение невесомость, а затем Оливер ловит меня. Крепко обхватив за талию, он опускает меня на землю.
Подбегает Фин, начинает лизать мне руку.
– Все в порядке, – шепчу я, гладя его по шерсти. Наверное, Фин почувствовал что-то неладное, слыша мои крики, эхом отдававшиеся среди деревьев.
Оливер молча смотрит на меня, и я понимаю, что нам нужно как можно скорей уходить прочь от этого дома. Мы скрываемся среди деревьев, исчезаем в темноте, где нас никто не увидит, петляем между летними домиками, пока не добираемся наконец до моего дома.
Я позволяю Оливеру войти в дом следом за мной, запираю за нами дверь и задвигаю на место массивный засов. Плотно задвигаю занавески на окнах рядом с входной дверью.
Я старалась избегать вещей, которых опасаюсь. Однако сейчас я сама заперлась в доме вдвоем с Оливером, которого, вероятно, должна бояться больше всего.
– Может, нам не стоит оставаться здесь, – говорит он, отодвигая уголок занавески, чтобы посмотреть в темноту. Он думает, что парни могут явиться за мной. Что они, как только обнаружат, что я сбежала из запертой комнаты, придут сюда: будут колотить в дверь и попытаются вытащить меня наружу.
– А куда нам идти? – спрашиваю я.
– В одном из других домов мы могли бы спрятаться?
– Если те парни действительно захотят меня найти, они первым делом все соседние дома проверят.
Постукивая себя пальцами по бедру, Оливер идет к задней двери, проверяет, надежно ли она заперта, затем снова выглядывает в окно, шарит взглядом среди деревьев. Но там никого нет. Они, очевидно, еще не обнаружили, что я исчезла.
– Давай поднимемся на чердак, – говорю я. – Оттуда лучше видно, если кто-нибудь появится среди деревьев.
Не знаю, почему мне хочется, чтобы он остался. Нет, неправда, знаю. Этот тревожный стук в моей груди, эта мягкая сладкая боль, которой я не должна доверять. Оливер кажется мне знакомым. Он единственный, рядом с кем я не чувствую себя так одиноко.
Оливер кивает, но я избегаю встречаться с ним взглядом.
Он спас меня, ведь это что-то да значит, правда?
На чердаке тепло. Фин занимает свой пост на вершине лестницы, словно чувствуя грозящую нам откуда-то опасность.
Я сажусь на краешек кровати и смотрю вниз, на свои руки. Мне хочется доверять Оливеру. Хочется верить ему, когда он говорит, что не убивал Макса. Но сколько лжи скрывается под поверхностью! Тысяча маленьких посыпанных солью порезов.
– Ты мотылька видел? – спрашиваю я. – У окна, перед тем, как нашел меня?
– Нет, – качает головой Оливер.
Я шумно выдыхаю и сцепляю ладони.
– Это костяной мотылек, – поясняю я. Ладно, если он не хочет рассказывать мне о своих тайнах, сама поделюсь с ним секретами. – Он преследует меня.
– Что это означает?
– Этот мотылек прилетал сюда в тот день, когда умерла моя бабушка. А теперь вот вернулся.
У меня на глаза наворачиваются слезы и начинают течь по щекам раньше, чем я успеваю остановить их: слишком уж велика тяжесть всего, что на меня навалилось. Мои слезы капают на пол и впитываются в половицы, становясь частью этого дома. Теперь в древесных волокнах будет вечно храниться моя печаль.
Оливер проходит по комнате в считаных сантиметрах от кровати, и от такого близкого его присутствия мне становится тяжело дышать. Но он не садится на кровать, не притрагивается ко мне – не хочет испугать меня, причинить боль. Заставить в страхе отшатнуться от него.