«Лед слишком тонкий! – раздается в моей голове беззвучный отчаянный крик. – И уже слишком поздно!»
Я делаю глубокий вдох и выдыхаю через нос.
Мои глаза широко открыты, я оглядываюсь в сторону Оливера, хочу позвать его на помощь, но не успеваю.
С жутким треском лед проламывается подо мной.
Разлетается на сотни мелких осколков.
И я камнем падаю в воду.
Черная, черная вода. Она впивается мне в кожу, обжигает, режет ее словно миллионом ножей. Мои легкие сжимаются от холода, я вытягиваю немеющие руки вверх, хватаюсь ими за воздух. Чувствую, как сползает у меня с пальца бабушкино кольцо с лунным камнем, тянусь, чтобы перехватить его, но оно уже соскользнуло в воду и тонет…
«Нет!» – хочу закричать я, но не могу. Поднимаю дрожащие веки, открываю глаза и смотрю сквозь темную воду.
Провожаю взглядом быстро уходящую в бездонную глубину золотую искорку – бабушкино кольцо.
Мои ребра сжимаются, стискивают сердце, и я понимаю, что это конец. Я в озере. Холодно, слишком холодно. Мой разум туманится, меркнет…
Надо мной в проруби виднеется кусочек безлунного черного неба с разбросанными по нему точечками звезд. «Как красиво», – думаю я. Глупая мысль, наверное, когда ты уже замерзаешь, а сердце останавливается у тебя в груди.
«Воздуха! – кричит мое тело. – Хотя бы один глоток воздуха!»
Оливер
Нора исчезла.
Простыни с узором из маргариток отброшены в сторону, смятая подушка все еще хранит след от ее головы, на ткани желтеет пыльца, осыпавшаяся с подвешенных над кроватью засушенных цветков.
О Норе говорят, что она ведьма, и, возможно, они правы.
Она думает, что я убийца, и, в свою очередь, тоже, быть может, не ошибается.
Я уснул, хотя и обещал бодрствовать. Теперь же, спускаясь вниз вместе с волком, идущим следом за мной, я невольно возвращаюсь мыслями к тому, что было у нас с Норой прошлым вечером. Вспоминаю, как прижимались к моим губам похожие на розы губы Норы, вспоминаю ее пахнущие жасмином и ванилью волосы. Не думаю, что Нора догадывается, каким сильным потрясением все это было для меня. Что пусть и на короткий миг, но темнота леса отступила, отодвинулась куда-то далеко-далеко, ее пальцы растопили нестерпимый холод, прочно засевший в моих суставах, коленях, плечах, в моем позвоночнике. Когда Нора рядом, воспоминания о том ужасном месте исчезают прочь.
Она помогает обуздать их.
Нора – это единственное, что позволяет мне чувствовать себя нормальным. Что заставляет меня думать и надеяться на то, что я не злодей. Что я герой. Или тот, кого нужно спасти, вывести из леса.
Моя роль в этой истории может оказаться совсем не такой, как мне представляется.
Спускаюсь вниз по ступенькам. На кухне темно, никаких следов Норы. Огонь в печке погас. А затем я замечаю отодвинутый на входной двери засов.
Открыв дверь, я вижу цепочку следов на снегу, они ведут к озеру. Я бегу к берегу, деревья стонут, провожая меня, словно чувствуют, как я спешу, словно слышат, с каким трудом я втягиваю морозный предрассветный воздух.
Еще не добежав до берега, я уже чувствую, что случилась беда. Вижу Нору, стоящую на льду вдалеке. Окликаю ее, и она оглядывается назад, ветер треплет ее распущенные волосы – Нора сейчас действительно похожа на колдунью. На настоящую ведьму. Девушку, способную одним мановением руки командовать горами и реками и даже самим временем.
Обернувшись через плечо, Нора смотрит в мою сторону, и я вижу выражение ее глаз. Такой испуганной я вижу Нору впервые.
А затем лед проваливается под ней. Раздается грохот, треск, и Нора исчезает в озере.
Я бегу, опускаюсь на колени на краю большой полыньи, из нее на меня смотрит своим глазом черная вода. А под водой плавно колышутся волосы Норы – как тростник, как водоросли в океане. Завораживающее, почти умиротворяющее зрелище. Глаза Норы открыты, но затуманены и смотрят куда-то мимо меня – так, словно она тихим вечером лениво следит за искрами звезд на ночном небе. Погружаю свои руки в ледяную воду, хватаю ее за поднятую над головой руку.
И вытаскиваю Нору наверх, на лед.
Нора
Я чувствую себя невесомой, плывущей среди темных звезд.
Руки обнимают меня, и я прижимаюсь лицом к твердому теплому плечу. Его шея пахнет лесом, пахнет зимой, которая длится и длится – бесконечная, бездонная, как озеро.
Слышу, как капает с моих волос вода, а может быть, мне это просто кажется. Капли, которые превращаются в лед раньше, чем долетят до земли.
Деревья качаются, дрожат надо мной, и я гляжу вверх, на их темно-зеленые лапы и на звезды, похожие на упавшие в черный пруд серебряные монеты. У меня кружится голова, кровь не течет по жилам, но меня это не волнует. Мне нравится быть невесомой и чувствовать запах Оливера, и видеть кружащий надо мной лес. Мы добираемся до дома, Оливер пинком открывает дверь, захлопывает ее за нами, а затем осторожно опускает меня на диван.
Оливер что-то приговаривает, но его слова скользят мимо меня, не задевая сознание. Возможно, он произносит мое имя. Нора, Нора, Нора. Впрочем, я в этом не уверена. Мне просто нравится звук его голоса, эхом отдающийся от стен дома.
Фин тычется мокрым носом мне в ладонь, лижет мое ухо. Пытаюсь заговорить, открыть глаза, но мои веки слишком тяжелы. С трудом приоткрыв их и прищурившись, я вижу, как хлопочет у печки Оливер, подкладывает в нее поленья. Ругается вполголоса – обжегся о дверцу, наверное, – и вот уже волны тепла плывут по комнате. Но мне не жарко, я не потею – я дрожу всем телом.
– Нора! – вновь говорит Оливер, и на этот раз я его отчетливо расслышала. – Не спи. Не спи!
Я киваю – или думаю, что киваю. Открываю рот, чтобы сказать ему, что со мной все хорошо, но чувствую, что моя челюсть не хочет двигаться, и ни одного слова с моих губ не слетает. Мой рот онемел, язык не ворочается.
Оливер укутывает меня одеялами – шерстяными одеялами, такими тяжелыми, что погружают меня в сон. Вдавливают в старый пыльный диван, втискивают в щель между его подушками, рядом с затерявшимися скрепками для бумаги, сухими розовыми лепестками и окаменевшими драже M&M’s.
Но теперь я бьюсь в конвульсиях, холод пронизывает насквозь мои легкие, проникает до мозга костей, и все вокруг начинает расплываться перед глазами. Вода заливает мне глаза, я тону, но все становится не черным, а белым. Белым, как кость. Белым, как Луна. Белым, как остывший пепел.
– Зачем ты туда пошла? – откуда-то издалека спрашивает голос Оливера. С потолка, что ли? Я чувствую, как его рука касается моих ног, растирает их, и кровь начинает иголочками покалывать в икрах.
«Больно!» – хочу я сказать – нет, закричать ему. Но то ли мой рот все еще отказывается работать, то ли Оливер просто не слушает меня. Моя кровь закипает, обжигает холодные вены, вновь растекаясь по ним.
Хочу дернуть ногами, но они не двигаются. Закрываю глаза и вижу костяного мотылька. Он порхает среди деревьев, и я гонюсь за ним, а догнав, хватаю его и под корень обрываю ему крылья. Но мотылек вдруг резко взмывает вверх, в странное пурпурное небо, на котором светят три луны над горизонтом.
«Глупая девчонка, – шипит, смеется надо мной мотылек. – Глупая, глупая, глупая».
Я открываю глаза и смотрю на потолок, на свисающую с балок паутину.
– Я видела полынью, – шепчу я, хотя звучит это совершенно неразборчиво. – Я видела место, где он утонул, – делаю я еще одну попытку, но у меня слишком замерзли губы, чтобы выговаривать слова. Оливер прикладывает мне ко лбу ладонь, затем обтирает теплой мягкой тряпкой мою вспотевшую кожу.
– Нора, – вновь говорит он. Все время повторяет мое имя, словно больше сказать ему нечего. Оливер хочет, чтобы я проснулась, открыла глаза, доказала ему, что я не ведьма. Я трясу головой. Я слышу то, чего нет на самом деле. Воображаю слова, которые никогда не слетали с его губ.
Пытаюсь согнуть пальцы в кулаки, но они не желают двигаться. Попытавшись еще раз, отступаюсь.
Мои веки тяжелеют, опускается бархатный занавес в финале жуткого балета о ведьмах, жестоких парнях и озерах, которые проглатывают людей целиком, и я засыпаю, слушая мягкий рев огня в печи и голос Оливера, повторяющего мое имя, и чувствуя покалывающую боль от возвращающегося в мои кости тепла.
«Мужчины в нашей жизни надолго не задерживаются», – любила повторять бабушка.
Мы сами прогоняем их прочь. Тайком подмешиваем зелье им в кофе, чтобы заставить их затосковать по запаху моря и покинуть наши горы, чтобы никогда больше не возвратиться назад. Мы отказываемся от предложений руки и сердца, оставляем нераспечатанными любовные письма, не подходим к окнам, когда парни кидают в них камешки на рассвете. Мы предпочитаем одиночество.
Хотя все это не означает, что наши сердца неприступны. Не означает, что мы не можем любить глубоко, мучительно и гоняться за парнями, которые отказываются полюбить нас в ответ. Но в конце – всегда в конце! – мы находим способ вдребезги разбить любой намек на возникшую любовь.
Продолжая размышлять над этим, я просыпаюсь, лежа на диване.
Просыпаюсь, вспоминая, как Оливер вытаскивал меня из озера и нес домой. Вспоминаю прикосновение его рук к моей коже, когда он стирал пот у меня со лба.
Я думаю, что он, возможно, заботится обо мне. Интересно, сумею ли я найти способ все испортить?
Просто дайте мне время.
Упираюсь ладонями в диван, руки у меня дрожат, когда я пытаюсь подняться. Снаружи, за окном, вижу черное небо. Но у меня где-то в памяти осталась другая картинка: кажущийся слишком ярким шар солнца в окне, играющие на стенах солнечные зайчики. Сколько же дней прошло? Сколько ночей?
Я сгибаю пальцы. Они уже не онемевшие, но теплые, подвижные.
Выпутываюсь из одеял, хватаюсь, чтобы сохранить равновесие, за край дивана, и встаю на ноги. Суставы мои трещат, голова слегка кружится, такое ощущение, что у меня в ушах до сих пор осталась вода.