Всю жизнь он проработал на Мотовилихинском пушечном заводе в Перми, был начальником ствольного цеха, потом занимался ракетами, а в старости, жалея истребляемых китов, переживал, что когда-то делал гарпунные пушки для китобойной флотилии «Слава».
Его смерть была смертью праведника – мгновенной. Я понял это, заметив у него, лежавшего на снегу, перчатки на обеих руках. Тяжелый сердечник, он всегда носил в кармане лекарство, но не успел снять перчатку, чтобы сунуть руку в карман.
Через какое-то время, оправдываясь за долгое молчание, я написал о его смерти Всеволоду Анатольевичу.
«Вечером, – посоветовал он мне в ответном письме, – встаньте один в темной комнате и скажите вслух: да будет воля Твоя. Увидите, вам станет легче».
Я знал, первые годы в Ярославском политизоляторе Пепеляев отказывался от газет и даже от книг, читал лишь оставленное ему после суда Евангелие, и возникло чувство, что совет Всеволода Анатольевича – это совет его отца.
Лавр Анатольевич после лагеря осел в Ташкенте, умер в 1991 году. Его сын и внуки живут в Москве. У Всеволода Анатольевича детей не было.
Мать Пепеляева, полная тезка жены Строда, умерла в Харбине в 1938 году.
Нина Ивановна вернулась в СССР вместе с сыновьями, но не была арестована. Не тронули и ее золовок. Старшая, Вера, уехала с мужем на Украину, там ее следы затерялись; Екатерина была актрисой драмтеатра в Чите, потом – в Якутске, куда так и не сумел дойти ее брат. Из пятерых братьев Пепеляевых дольше всех оставался на свободе Аркадий Николаевич, известный в Омске врач-отоларинголог, но во время войны взяли и его, он умер в тюрьме.
Жена Строда, Клавдия Георгиевна, после ареста мужа уехала с сыном из Москвы и до конца жизни работала врачом в Вышнем Волочке. Новомир, как и она, окончил мединститут, позднее поселился в Якутске, где его фамилия открывала многие двери, защитил диссертацию, был научным сотрудником в Институте туберкулеза[49]. Бывая в театре, он мог видеть на сцене сестру Пепеляева, но не знал, что это она. Екатерина Николаевна носила фамилию мужа. Вряд ли у нее возникло желание поглядеть на Сасыл-Сысы, но Новомир Иванович не раз туда ездил, осматривал «продырявленную в тысяче мест» юрту Карманова и говорил, что не в силах понять, каким образом отец восемнадцать дней продержался на этом простреливаемом с трех сторон пятачке под холмами.
Кропачев тоже обосновался в Якутске. Писателем он не стал, но регулярно печатал в газетах воспоминания о Сасыл-Сысы, под старость почти дословно пересказывая книгу своего командира, вытянувшую из него собственную память о тех днях. В 1962 году, когда отмечалось сорокалетие ЯАССР, Кропачев опубликовал в «Красной звезде» очередную статью о «ледовой осаде». Прозрачно намекая на самого себя, он писал, что по случаю юбилея хорошо бы дать какие-нибудь правительственные награды еще живым участникам героической обороны, но его призыв не был услышан.
Карпель после Военной академии дослужился до командира полка. В 1937 году его расстреляли.
Курашов военным пенсионером жил в Москве, где и умер вскоре после войны.
Матвей Байкалов, юношей приехавший с отцом в Якутск, окончил Оренбургское летное училище, воевал, стал летчиком-испытателем и в 1949 году разбился во время демонстрационного полета на вертолете Ми-1.
Его отец до ареста в 1936 году успел побывать секретарем Якутского обкома ВКП (б), членом Комитета по делам Севера в Москве и Хабаровске, управляющим «Якутлестрестом», председателем трибунала Внутренней охраны ЯАССР. Отсидев пять лет в лагере, свои последние годы он провел с женой в Мегино-Кангаласском районе, в селе Нижний Бестях между Амгой и Чурапчой, работал счетоводом в леспромхозе, писал оставшиеся в рукописи воспоминания и статьи с рекомендациями по решению насущных местных проблем – «О борьбе с комаром», «О реконструкции курорта Абалах», но районная газета печатать их не хотела, они так и остались в рукописи. Сына он пережил на год. В середине 1960-х в Нижнем Бестяхе установили его бюст, а в Монголии, возле озера Тулбо-Нур, где в 1921 году, в монастыре Сарылгун, Байкалов с отрядом красноармейцев и «красных монголов» стойко держался против генерала Бакича и атамана Кайгородова, дряхлеет под степными ветрами его громадная, без туловища, бетонная голова на постепенно ветшающем монументе в честь монголо-советского боевого братства.
Вишневский в возрасте семидесяти лет был арестован в 1945 году, когда в Харбин вошла Советская армия. В биографических статьях о нем, там, где за прочерком после даты рождения должна стоять дата смерти, стоит вопросительный знак.
Соболев, герой стихотворения Пепеляева «Начполитотдел», избежал суда, но где и как он окончил свои дни, я не знаю. Как не знаю о судьбе стихотворца Сейфулина, «наездника» Цевловского, «сурового воина» Рейнгардта, других пепеляевцев. Мне лишь известно, что некоторые из них, в том числе Шнапперман и соавтор Строда, Нудатов, после освобождения живший в Саратове, были расстреляны по одному делу с их бывшим командующим.
Настенные росписи, сделанные Михаилом Пепеляевым в томском Доме Красной армии, не сохранились.
«Печальным героем контрреволюции» назвал Пепеляева один из его харбинских обличителей, имея в виду, что он так и не пристал ни к одному берегу, поэтому плохо кончил, но определение, какой бы смысл ни вкладывал в него автор, на редкость точное. После всего, что я узнал о моем герое, у меня связывается с ним не раздвоенность души, не растерянность, не уныние неудачника, а именно странная для человека с такой биографией печаль – она мягко окутывает его удаляющийся во времени облик.
«Господи, – просил он в дневнике, – всех, всех погибших, убитых в дни смуты, прости, упокой в вечном царствии Твоем, ибо не ведали, что творили мы, люди».
На кладбище в Томске ему поставлен надгробный памятник. Он стоит рядом с новым надгробием над могилой его отца, но это – кенотаф, останков «мужицого генерала» под ним нет.
Прах Строда, если он там вообще есть, рассеян в братской могиле № 1 на Донском некрополе в Москве, в земле, смешанной с пеплом тех, кого после расстрела сожгли в здешнем крематории.
В начале 1960-х именем Строда назвали улицы в Якутске и других городах, в Сасыл-Сысы открылся музей с его бюстом, лесовоз «Иван Строд» с портом приписки в Магадане заменил ходивший раньше по Лене колесный пароход с тем же названием, сначала переименованный, а потом сданный в металлолом. В Лудзе, на доме, где родился Строд, повесили мемориальную доску с надписью на латышском и на русском, и в апреле 1984 года на улице перед ним провели посвященную 90-летию со дня рождения героя-земляка пионерскую линейку. Ее отпечатанный на машинке сценарий мне дала хранительница фондов городского музея по имени Ивета.
Если в тот день мероприятие прошло, как задумывалось, дети декламировали отрывок из поэмы Виссариона Саянова, написанной в то счастливое для Строда время, когда после выхода «В якутской тайге» его имя гремело по стране: это монолог красноармейца, провидящего свою гибель в Сасыл-Сысы, но готового послужить трудовому народу и в виде трупа:
Мы в битвах несгибаемыми были,
И после смерти я хотел бы так,
Чтоб телом моим бруствер укрепили,
И чтоб над ним взвивался красный флаг.
Пусть я убит, но отступить смогу ли?
Прошу на крепость положить меня.
И даже мертвый вражеские пули
Остановлю я сердцем, как броня.
Одноэтажный домик, перед которым звучали эти оловянные стихи, теперь обшит сайдингом, на крыше – финская черепица, в огороде – компания садовых гномов. Мемориальной доски нет. Ивета сказала, что хозяин снял ее на время ремонта, но не стал возвращать на место, она хранится у него в гараже.
Мне трудно объяснить, для чего я написал эту книгу.
То, что двигало мной, когда почти двадцать лет назад я начал собирать материал для нее, давно утратило смысл, и даже вспоминать об этом неловко.
Взамен могу привести еще одну цитату из Метерлинка, которую Кронье де Поль в сентябре 1922 года, на борту «Защитника», по пути из Владивостока в Аян выписал в свою книжечку, как если бы думал при этом о Пепеляеве и Строде:
«Мы знаем, что во вселенной плавают миры, ограниченные временем и пространством. Они распадаются и умирают, но в этих равнодушных мирах, не имеющих цели ни в своем существовании, ни в гибели, некоторые их части одержимы такой страстностью, что кажется, своим движением и смертью преследуют какую-то цель».
Библиография
Документы
Материалы следственного дела А. Н. Пепеляева и др. (1923–1927). – Архив УФСБ РФ по Новосибирской области, д. 13069, т. 1–9.
Следственное дело А. Н. Пепеляева (1937–1938). – Архив УФСБ РФ по Новосибирской области, д. 17137.
Следственное дело И. Я. Строда. – Центральный архив ФСБ РФ, д. Р-8140, т. 1 (1937), т. 2 (1928), т. 3 (1933–1934).
Фонд Музея краеведения в Лудзе (Латвия), ед. хран. 104–105.
Борьба за установление и упрочение Советской власти в Якутии.
Часть II. Книга 2. Разгром пепеляевской авантюры (сборник документов и материалов). Якутск, 1962.
Якутское повстанчество. Август 1921 – 1 октября 1922; Тунгусское повстанчество. Май 1924 – 31 мая 1925. Документы. – Илин, 1998, № 1.
Источники и литература
Алексеев Е. Кто вы, Артемьев? – Илин, 1991, № 3.
Артемьев И. К. Эпизоды революции на Дальнем Востоке. Б.м., б.г. Байкалов К. К. Воспоминания. Якутск, 1966.
Вишневский Е. К. Аргонавты Белой мечты. Харбин, 1933.
Грачев Г. П. Якутский поход генерала Пепеляева (под редакцией и с примечаниями П. К. Конкина). – Илин, 2006, № 5.
Грязнухин Э. Ефим Курашов. Якутск, 1974.
Гу сейнов Э., Чародеев Г.