По выходным тетушка чаще всего забирала нас к себе. В тот вечер Мелкий остался дома, потому что его традиционная декабрьская простуда еще не прошла. Когда мы с тетушкой вышли из дома, уже смеркалось. Снег под недавно зажегшимися фонарями был сиреневый и скрипучий, пахло холодом и скорой метелью. По дороге мы должны были зайти в продуктовый магазин, чтобы купить маргарина. Этот магазин я не любила. Там всегда висел запах рыбы, стены покрывал белый грязный кафель, а вечерами, когда включали свет, все приобретало какой-то мертвенно-синий оттенок. Продавщицы в этом магазине были настоящими великаншами — в огромных белых наколках, с волосами, которые назывались «химическая завивка», с неприступно-недовольными лицами, синими веками и розовыми губами. Когда я заходила с тетушкой в этот магазин, я всегда на всякий случай брала ее за руку.
В магазине все было как всегда, и я радовалась, что нам нужно купить только маргарин, потому что это значило, что мы не задержимся там надолго. Мы сразу прошли к прилавку, за которым стояла великанша. «Добрый вечер, — сказала тетушка, — мне бы маргарина». Великанша, не меняя выражения лица, молча нагнулась к витрине и вытащила оттуда смерзшуюся пачку.
В этот момент тетушка заметила колбасу. Этой колбасы, как, впрочем, и любой другой, в магазине не должно было быть. Тем не менее она там была. Розовая, с ценником, на котором было написано «Колбаса телячья». Мы с Мелким такую колбасу не ели: она была с жиром, против которого любые уговоры бессильны. Впрочем, уговоры требовались редко. Такая колбаса появлялась в доме только по праздникам.
Тетушка ужасно обрадовалась.
— И еще, пожалуйста, колбасы, — попросила она.
— По талонам ветеранам, — сквозь зубы выдавила великанша.
— Но... — сказала тетушка, хотя даже мне было понятно, что никакие «но» не помогут. Тетушка вздохнула, еще раз посмотрела на колбасу, потом на меня, а потом вдруг сказала: — Ну посмотрите на этого ребенка! Видите, какая она бледная! Только после болезни! И она так любит колбасу! Может, хотя бы триста грамм?
Великанша обратила свой взор на меня...
— Ладно.
Я не могла понять, что происходит. Я не болела целых два месяца, я никогда бы не стала есть такую колбасу, и тетушка об этом прекрасно знала... Мы вышли из магазина. На улице начиналась метель. Я держала тетушку за руку. Тетушка довольно долго молчала, а потом, не глядя на меня, очень тихо сказала:
— Бабушка. Она так любит эту чертову колбасу.
«В библиотеке библиотекарь...»Троллиха
Про библиотеку мы знали только две вещи. Во-первых, там очень много книг. Во-вторых, мама не любит туда ходить. Перед каждым визитом в библиотеку у мамы на лице появлялось такое же выражение, как у меня перед новогодним утренником, у Мелкого перед визитом к врачу с маячившей перспективой уколов, а у бабушки — перед студенческим медосмотром. Этому выражению лица было свойственно смирение накануне кошмара, которого невозможно избежать и который повторяется с устойчивой регулярностью.
Тот день ознаменовался двумя событиями — первой настоящей летней грозой и нашим совместным визитом в научную библиотеку. Одно событие было неожиданным, другое незапланированным. Летняя гроза случилась в мае, а мы, вместо того чтобы остаться дома с папой, пошли в библиотеку с мамой. Папа задержался в рейсе, приехал поздно и теперь отсыпался. Оставить нас с ним не представлялось возможным не только потому, что мы были дети с богатой фантазией, склонные эту фантазию реализовывать и трансформировать под нее окружающую реальность в рамках отдельно взятой квартиры, но и потому, что Мелкий, всегда жаждущий общения с папой, вряд ли дал бы ему поспасть больше двух часов подряд. А папу, которому наутро нужно было снова идти в рейс, вряд ли бы это устроило. Поэтому мама, вздохнув, взяла нас с собой.
На улице только что кончилась гроза, и город сиял огромными лужами, через которые можно было прыгать. Собственно, этим мы и занимались всю дорогу от дома до библиотеки. Вернее, занималась я. Потому что, если быть совсем точной, Мелкий прыгал не через лужи, а в лужи. Причиной этого была физическая данность во всей ее непреодолимости. Мелкий хотел прыгать через те же лужи, что и я, но, так как был значительно меня ниже, перепрыгнуть их не мог. Однако — как человек упорный — не оставлял попыток. Кончилось это как всегда. Мелкий упал в особо крупную лужу лицом вниз, неспешно сел в ее центре и спокойно констатировал: «Упал». Мама, которая обычно на такие вещи не реагировала, на этот раз сказала: «Черт!», поспешно вытащила Мелкого из лужи и попыталась его отряхнуть. Действие совершенно бессмысленное, с учетом того факта, что Мелкий был в воде и грязи с головы до ног. Кроме того, падая, он сумел забрызгать и меня. Мама вытащила платок, вытерла нам лица, решительно взяла нас за руки и потянула за собой. «Дети, — торжественно обратилась она к нам, — в библиотеке нужно вести себя тихо и не приставать к людям, которые там находятся».
Это предупреждение было совершенно излишним. Мы никогда не стремились к контакту со взрослыми. Если к кому-нибудь из старших приходили гости, мы, пытаясь сохранять достойную неспешность, ретировались в свою комнату, после чего, для верности (на тот случай, если гостям вдруг бы пришла в голову дурацкая мысль потрепать нас по щеке или попросить прочитать наизусть стихотворение), забирались под стол, где спокойно проводили время до их ухода. Так что людям, работающим в библиотеке, общение с нами не грозило.
Библиотека оказалась большим и очень красивым белым зданием, совершенно не похожим на наш дом. Мама, не выпуская наших рук, решительно вошла внутрь и устремилась вверх по лестнице. Мы едва за ней успевали. Наконец мама остановилась около какой-то штуки, похожей на прилавок магазина, и тихо обратилась к кому-то. В библиотеке вообще было очень тихо. Сгорбленные люди, обложенные книгами, сидели за столами и что-то писали. Я на всякий случай спряталась за маму, а Мелкий, тоже на всякий случай, за меня. Мама продолжала что-то тихо говорить. И тут мы услышали голос. Такого голоса мы не слышали никогда. Он был скрипучий, громкий и, хотя и произносил вполне понятные слова, казалось, не принадлежал человеку. Заинтересованные, мы осторожно выглянули из-за мамы.
То, что мы увидели, повергло нас в совершенный восторг. За прилавком стоял настоящий тролль. Вернее, троллиха. Мы сразу ее узнали, потому что неоднократно видели ее изображения в одной из наших книг. Это были скандинавские сказки с иллюстрациями Бауэра, которые мама привезла из какой-то командировки. Она была точно как на картинках — маленькая, облаченная в какие-то тряпки грязно-коричневого цвета, с морщинистыми руками, огромным, украшенным бородавкой носом, а кончики ее ушей были покрыты волосами. Мы не могли оторвать от нее глаз, а Мелкий даже слегка приоткрыл рот. Мама, уловив наше пристальное внимание и почувствовав неладное, попыталась незаметно вернуть нас на прежнее место — за свою спину, но ей это не удалось. Между тем троллиха, не замечая нас, продолжала говорить. И смысл ее слов стал постепенно доходить до нас.
— Татьяна, таких грязных и небрежно заполненных формуляров я не видела уже давно! Взрослая женщина, специалист, а так и не научились аккуратно писать! Не понимаю, как так можно! — Троллиха достала какие-то бумажки, которые, должно быть, и были формулярами, положила их перед мамой и тыкала в них узловатым пальцем: — Что это за грязь? Как я должна понять, что здесь написано «Словообразование»?
Мама смущенно молчала. В этот момент троллиха, негодуя, перевесилась через бортик — и обратила на нас внимание.
— Ваши дети? — не меняя интонации, спросила она маму. — И тоже грязные и неаккуратные!
Из ее слов было ясно: между нами и неведомыми формулярами существовала какая-то причинно-следственная связь, и эта связь, по-видимому, состояла в том, что все, к чему имеет отношение наша мама, обладает одним общим признаком — грязью. Троллиха действовала, как и положено троллихе, — она обижала маму, причем совершенно незаслуженно, потому что мы далеко не всегда были грязными, а что такое формуляры, не знали вообще.
И тут произошло то, что должно было произойти. Мелкий крепко сжал мою руку и смело вышел из-за меня и мамы. Скандинавские сказки он знал почти наизусть, а там ясно было написано, что нужно делать в таких случаях. Мама нуждалась в защите. Посмотрев прямо в глаза троллихе, он негромко, но четко сказал:
— Противная!
— Женя! — охнула мама.
— Что?! — спросила троллиха.
Мелкий, посмотрев на маму, покраснел. Он сразу понял, в чем была его ошибка. Вдвойне обидно было то, что такие ошибки он допускал редко.
— Извините, — смущенно продолжил он. — Я хотел сказать, вы — противная.
Мелкий был очень вежливым мальчиком. Кажется, в первый раз в жизни он забыл, что к взрослым, вне зависимости от того, к какому роду существ они принадлежали, следовало обращаться на «вы».
Потрясенная троллиха молчала, а мама, что-то пробормотав, потащила нас к выходу. Миновав лестницу, мы выбежали на улицу. И тут мама, обернувшись к Мелкому, подхватила его на руки и закружилась с ним по асфальту, не обращая никакого внимания на лужи.
— Женька, чудовище, — смеялась она, — ты хоть сам понимаешь, что ты сделал? Ты научился выговаривать «р»! Давайте скажем что-нибудь еще на «р»!
— Рыцарь! — сказала я.
— Радость моя! — сказала мама.
И Мелкий, для уверенности ухвативший маму за волосы обеими руками, тихо, но твердо сказал:
— Ура!
«В библиотеке библиотекарь...»Тимур
Пойти в библиотеку меня могло подвигнуть только сильное чувство. Сначала я даже подумала, что это любовь. Но, поразмыслив, пришла к выводу, что нет. Первый раз любовь настигла меня в возрасте пяти лет. Я влюбилась сразу, и чувство мое крепло с каждым днем. Вернее, с каждым вечером, потому что именно по вечерам мама читала нам «Калевалу».
Вяйнемейнен завладел моим сердцем мгновенно — он был мудрым, спокойным и добрым. И, главное, он мог песней создавать миры. Когда мама читала, как Айно отвергла его любовь, я рыдала. Как могла она, глупая, так поступить с ним? Когда я пережила это горе, то поняла, что такое развитие событий было знаком: именно мне было предназначено полюбить его. Вопрос о том, как наша любовь должна была осуществиться, меня не занимал. Это должно было произойти в другой, взрослой жизни. В той жизни я должна была стать брюнеткой, как мама, красить ногти и курить, как бабушка, и обыг