Мы в полном одиночестве мчались с Лесей по широкой, тихой трассе. Справа и слева от нас застыли деревья. Ветви елок и карликовых сосен завалены снегом, со стволов свисает мох: еще одно свидетельство удивительной чистоты этих мест. И тишина вокруг, такая всеобъемлющая, всепоглощающая тишина, что уши кажутся забитыми ватой… И слышно, как идет с неба снег, как он сваливается порой с веток… Правильно писал о заполярных краях Джек Лондон: «Белое безмолвие». Именно белое, и именно безмолвие. Беззвучная белизна. И нервы, истерзанные московскими стрессами и гомоном, сами собой размякают, успокаиваются…
…Впрочем, Леська – вот что значит сибирячка, говорят, они там с лыжами на ногах рождаются! – задала такой темп, что вскоре я перестал наслаждаться отсутствием звуков и красок. Девушка упорно лезла в горки, лихо съезжала с них, еще и придавая себе ускорение палками, а на равнине работала ритмично и даже щеголевато. Техника у нее оказалась что надо. Я, несмотря на свой разряд, из последних сил тянулся за ней и даже пару раз замечал (увы для моего самолюбия!), что девушка сбавляет обороты, чтобы я не отставал.
Впрочем, самоуверенность никого и нигде до добра не доводит. Не пощадила она и Леську. Стоило ей возгордиться своим умением и стилем (не знаю, по каким признакам в ее беге, но я это заметил), как норовистая судьба мгновенно сбросила ее носом в грязь (то есть в нашем случае, конечно, в белейший, чистейший снег). Мы подъехали к спуску с резким правым поворотом (на обочине даже помещался специальный знак – такой же, как на автодорогах: «крутой поворот»). Леся кинулась первой, однако не удержала лыжи в лыжне и выскочила из нее, отчаянно попыталась восстановить равновесие, но не смогла, грохнулась и кубарем отлетела аж к противоположной стороне трассы, прямо к подножию елки – и замерла на снегу в неудобной позе. Сердце у меня упало. Я бросился к ней.
В тот момент, когда я затормозил у распростертого тела, она, слава богу, подняла голову.
– Ты в порядке? – выкрикнул я.
(Сейчас, вечером, описывая события дня, когда улеглось волнение от случившегося, не могу не отметить, как незаметно, но широко вошла в нашу речь калька с английского: «Ты в порядке?» – «Are u OK?» – вопрос, который любят задавать герои американских боевиков после серии зубодробительных ударов или падения с двухсотметровой скалы.) Вот и я, как дурак, спросил в тот момент Лесю, о’кей она или не о’кей. Девушка потрясла милой своей головкой, подвигала, лежа на снегу, руками и ногами, улыбнулась и сказала: «Кажется, да». Я нагнулся к ней, подхватил под мышки и осторожно помог встать. Когда она поднялась, я не отпустил ее, а, напротив, прижал к себе.
– Ты что? – сухо проговорила она.
– Жалею тебя.
– Совершенно не нужно. Отпусти.
Я не отпускал. Довольно глупо получалось. Объятия на лыжах, ха-ха-ха.
– Я ведь не просто так, – попытался объясниться я. Кажется, место и время я выбрал далеко не самое удачное. – Ты милая, красивая, умная. Ты мне очень нравишься.
– Лыжной палкой по голове хочешь? – по-прежнему сурово молвила она. – Она острая. Не доводи до греха, отойди.
На меня подействовали не Лесины угрозы, но ее тон. Я выпустил ее и отъехал на три шага.
Белое заполярное безмолвие окутало нас.
– Не надо больше подобных приступов, – проговорила Леся. Лицо ее приобрело решительное и даже мрачное выражение.
– Почему? – прикинулся дебилом я.
– По кочану.
– А все-таки?
– Послушай, Ваня!.. Почему я тебе должна объяснять? Ты и сам все прекрасно понимаешь.
– Не понимаю, – я продолжал играть в недоумка.
Она вздохнула, словно была преподавательницей лесной школы для детей с задержанным развитием. Похоже, моя линия ухаживания оказалась не самой удачной.
– У тебя нет девушки, – промолвила она. – Во всяком случае, здесь и сейчас, в Лапландии. Я вроде бы тоже свободна – здесь. Вот ты для себя и решил: а почему бы не завести интрижку? Прекрасно могу понять. Но, знаешь ли, мне этого совершенно не надо. Извини. – Леся покусала губу. – Ты хороший друг. Умный, чуткий, веселый, внимательный. Мне приятно твое общество. Но, Вань, прости, ничего большего между нами быть не может. Для большего ведь какая-то особая химия нужна, колдовство. А любви я к тебе не испытываю. Да и, самое главное, ты ко мне – тоже.
– С чего ты это решила? За меня-то?
– Я – вижу, – безапелляционно заявила она, и я не стал с ней спорить. – А поваляться в койке, между делом, ради развлечения, – это не для меня. Поэтому если ты снова приставать станешь – я лучше одна кататься буду. Так спокойнее. И тебе, и мне.
И она отвернулась и стала отряхивать свою куртку и штаны от снега.
Я усмехнулся и спросил:
– Можно, я тебе помогу? Стараясь не задевать эрогенных зон?
Она тоже улыбнулась:
– Тогда обтруси, пожалуйста, спину.
Что ж, кавалерийский наскок не удался. Переживем. К тому же в дружбе Олеся Максимовна мне не отказывает – а бог знает, сколько мужиков с позиции хорошего друга забирались к своим лучшим подругам в постель!..
…После падения и объяснения мы потеряли темп, остыли (в смысле разогрева мышц, я имею в виду) и потому пошли дальше по трассе не спеша. Смеркалось.
(Впрочем, какое время дня здесь ни возьми – за исключением длящейся восемнадцать часов кромешной ночи, – всегда можно будет написать: «Смеркалось». Очень удобно для литератора. Глагол-то красивый. И настроение создает, и одновременно видимость действия. «Я проснулся. Смеркалось. Вышел во двор. Смеркалось. Пообедал. Смеркалось…»)
И тут, на ходу, Леся вдруг стала рассказывать мне, что она обнаружила в распределительном щитке.
– Эта пластмассовая коробочка, – сказала она, – что мы там нашли, не что иное, как подслушивающее устройство.
– Серьезно? – я сделал вид, что страшно удивлен. На самом деле, я и сам пришел к тому же выводу. – Ты уверена?
– Не забывай, – довольно важно молвила девушка, – что я работаю в детективном агентстве.
– Зачем его поставили? Кого подслушивать? – продолжил недоуменные расспросы я.
– Кого-то из нас. Во всяком случае, установили его совсем недавно, уже после того, как мы въехали…
– Почему ты так думаешь? – Лесе явно нравилось меня просвещать, и я ей подыгрывал.
– А следы на снегу? Они совсем свежие… Странно и то, что кто-то приходил из леса прямиком к щитку, и вдобавок постарался следы свои замести… На методы спецслужб похоже. Или кто-то, кто эти самые методы копирует.
– Кому, – воскликнул я, – а главное, кого понадобилось подслушивать в вашем домике?
– А ты как думаешь? – искоса глянула на меня Леся.
– Ну, если выбирать кого-то одного, я бы, конечно, отдал предпочтение Родиону. Странный он человек.
– Ты знаешь, я тоже, – кивнула она. – Хотя и у других моих соседей странностей хватает…
– А именно?
– Позже расскажу. Теперь давай ты.
– Я? Что я?
– Рассказывай, что увидел (или услышал) интересного?
– А откуда ты знаешь, что я что-то слышал?
– По виду твоему, – усмехнулась Леся.
Мы потихоньку взбирались по тягуну на холм. Белое безмолвие окутывало нас. Вокруг – ни птицы, ни зверя, ни человека, ни следов человечьего присутствия. Деревья стояли спокойные-спокойные, и казалось, что мы в гостях у самой Вечности. И даже подумалось на секунду, а не таким ли должен быть рай? Не общепринятым, с пальмами и облачками, а с тихими, красивейшими, усыпанными снегом елями… Во всяком случае, две главные составляющие парадиза – покой и тишина – царили здесь безоглядно, безоговорочно…
…А мы все суетились – то на лыжах бежали, то отношения выясняли, то загадочные истории друг другу рассказывали – и потому даже не могли как следует насладиться покоем, природой, тишиной…
…А на дворе, между прочим, смеркалось…
…Преодолевая одышку (проклятое курение, пора завязывать), я поведал Лесе о нечаянно подслушанном разговоре Вадима с бухгалтером.
– Интересно, – молвила девушка, когда я закончил. – Но возникает вопрос: ведь ты уже знал, что Иннокентий совершил растрату, так? Даже мне об этом рассказал…
– Да, со слов Сани.
– Саня… А может, твой Саня всю историю затеял? И Большова – подставил?
– Может… – дернул плечами я.
– Значит, Сашка об афере, по меньшей мере, знает?
– Наверняка.
– Зачем тогда бухгалтеру убивать Сухарова, если все равно тот – не единственный свидетель его растраты?
– Понятия не имею. Что-то тут странное, с этой растратой… Может, напрямую Сашку спросить?
– А спроси, – ритмично работая палками, ответствовала Леся.
– И спрошу.
– И другой вопрос, скорее риторический. Достаточно ли у Иннокентия смелости, чтобы совершить покушение на убийство?
– Может ли человек под страхом увольнения, да с волчьим билетом, убить? – подхватил я. – Я считаю, может. Особенно если между ним и убитым давняя, застарелая ненависть. А судя по тону, каким Сухаров разговаривал с бухгалтером, он его унижал не в первый, да и не во второй раз.
Столь длинная тирада совсем сбила мне дыхание, а Леська казалась неутомимой:
– Тогда другой вопрос. Как Иннокентий выследил на трассе Сухарова с Гореловой?
– Представления не имею. Но ты, кажется, хотела рассказать мне еще кое-что?
– Да, хотела, – кивнула Леся, энергично работая палками.
Я уже давно перешел на подъем «елочкой», а она, упорная, все поднималась классическим ходом по лыжне.
– Знаешь, из того, что я услышала, становится ясно, что Стелла, жена Родиона, далеко не простая девочка, вдруг запавшая на красивого, сильного, богатого Вадима. У нее тоже имеется какая-то тайна…
– А именно?
– Когда б я знала!.. Ну, вот, слушай, постараюсь рассказать близко к тексту. А ты в хроники нашего путешествия внеси. Глядишь, они нам и понадобятся.
– Понадобятся – зачем?
– А вдруг придется распутывать настоящее преступление? Бог его знает почему, но мне до сих пор кажется, что здесь должно произойти еще что-то… Что-то по-настоящему страшное…