Кен заметил, что у письма имелся второй аттачмент. Кликнув на иконку, он увидел фотографию хорошо знакомого ему человека: выбеленная челка закрывает пол-лица, карие глаза смотрят вызывающе. Голубые джинсы, майка-алкоголичка, увесистый крест на шее, в руках черные очки Ray-Ban. На заднем плане млело что-то курортное: пальмы, бассейн и прочая инфраструктура дешевого отеля. Фотография была похожа на те, что любили размещать на сайтах знакомств с подписью «А вот так я отдыхал» и неизменным восклицательным знаком в конце предложения.
Когда первый шок прошел, Кен стал думать. Так, оказывается, новый друг Максима и бывший бойфренд Филиппа — одно и то же лицо. И лицо довольно противное — Сергей. Теперь Кен отчетливо вспомнил, что краем глаза видел эту выбеленную челку в Милане, в том числе на вечеринке Dolce & Gabbana. Осведомителя Филиппа из «Персея» тоже звали Сергеем. Но кто же, в таком случае, youppi с его «Не могу до тебя дозвониться» в день, когда Филипп уже лежал с перерезанным горлом в морге миланской больницы? А что, если Сфинкс прав? Сергей мог убить Филиппа. Но какого черта? Ревность? Кен, конечно же, знал, что подавляющее большинство преступлений совершается по самой банальной причине — из-за любви или ее производной, ревности. Инстинкт собственника — самый древний и жестокий у людей. Но ревность кого к кому? У Кена не было никаких отношений ни с Филиппом, ни с Сергеем. Как и все сплетники, Сфинкс произвольно соединил разрозненные факты в цепочку.
Алехин попытался установить, когда в точности он познакомился с Сергеем. Это было непросто, поскольку Кен встречался с сотнями людей и редко запоминал их лица и имена. Между тем для рядового человека знакомство с известной личностью всегда было событием. Нередко обыватели принимали натренированную искренность, душевность и открытость Алехина за чистую монету. На самом деле это была псевдоискренность, псевдодушевность и псевдооткрытость — качества, без которых трудно стать светским богом.
Кена этому научила Екатерина Великая — большая мастерица влюблять в себя маленьких людей. В записках императрица как-то призналась, что путь наверх она начала с того, что выучила дни ангела своего лакея, истопника и кучера, не чуралась быть крестной их детей и делала милые подарки на Пасху. Ничто так не подкупает простого человека, как доброта сильных мира сего. Екатерина предостерегала своих наследников от высокомерия и снобизма. Будьте доступны, сострадательны и щедры. За ничтожный букет фиалок и серебряный рубль они отплатят вам преданностью до гробовой доски. Алехин прочел эти слова еще в студенческой юности и выписал их в блокнот, хотя это оказалось излишним — они навсегда осели в памяти.
Теперь ему предстояло вспомнить, как он познакомился с Сергеем и почему Сфинкс решил, что между ними было «то-другое-третье». Но прошлое не поддавалось. «Надо меньше пить», — процитировал Алехин главный новогодний фильм всея Руси. Он давно знал за собой провалы в памяти после изрядных возлияний. «Вот еще окно, где опять не спят, может, пьют вино, может, так сидят». Со временем то, что казалось ночной романтикой, превращается в банальный алкоголизм.
Караоке «Крик», Страстной бульвар
Было начало первого ночи. Алиса уже порядочно выпила. Расфокусированным взглядом она смотрела на молодого толстощекого мужчину с круглым животиком, который возвышался над диваном, загроможденным сисясто-губастыми организмами, и пел приятным баритоном «Я куплю тебе дом». Алиса поднесла к губам сигарету и зависла на какое-то время. Из оцепенения ее вывел симпатичный паренек-официант, который учтиво склонился к ней с огоньком зажигалки в ухоженных пальцах. «Привет», — плохо справляясь с гласными звуками, сказала Алиса. «Здравствуйте! Скучаете?» — паренек с гладко зачесанными черными волосами улыбался здоровым белоснежным ртом, его карие глаза обжигающе блестели. «Какой хорошенький!» — вслух констатировала Алиса сущую правду. Она провела неуверенной рукой по его налитому бицепсу и обхватила округлое сильное плечо:
— Тебя как зовут?
— Никита.
— Никита, я о-о-чень скучаю.
— Вы на машине? — официант с любовью посмотрел на усыпанный бриллиантами золотой Rolex дамы.
Алиса вдруг стала озираться по сторонам и с трудом нашла в полумраке свою компанию, от которой четверть часа назад ушла в полной обиде. Кен был с нею холоден, а с Костей они расстались навсегда еще днем. Теперь расфокусированными пьяными глазами она видела, что Костя как ни в чем ни бывало треплется с Анастасией Порываевой, Алехин отошел было, но теперь вернулся к столу и принялся шептать что-то на ухо Ксении Собчак. К неудовольствию Алисы, глаза русской Пэрис Хилтон поблескивали. Андрей Малахов беседует с писательницей Оксаной Робски, в то время как Константин Крюков изучает бутылку виски. Мерзкий Липкович листает песенное меню и украдкой посматривает то на Кена, то на Анастасию. Почувствовав себя брошенной — все явно забыли о ее существовании, — она с вызовом спросила официанта:
— А какое тебе дело, — она икнула, — на машине я… или не на машине?
— Я бы помог вам добраться до дома. Мне только надо переодеться.
— А можно я тебе помогу… Ик! Натянуть брючки, — Алиса скорчила гримасу женщины-вамп. Так ей, по крайней мере, показалось.
— Я рассчитываю на то, что вы поможете мне их стянуть. — Парень почти коснулся мочки ее розового уха широкими красивыми губами и обнаружил там узенькую бриллиантовую струйку сережки. — Извините, я мигом.
— Какая попка, — сообщила себе Алиса, когда Никита пружинисто уходил в темноту, филигранно маневрируя между мебелью и гостями, собиравшимися спать.
Алиса, конечно, не знала, что пять минут назад к обладателю попки подошел Алехин и попросил отвезти уставшую даму домой. На неизбежное выяснение отношений с пьяной подругой у Кена не было сил, на секс тоже, но и бросить девушку так просто он не мог. Пятитысячная банкнота — в сущности, треть ежемесячного жалования Никиты, — сделала его необыкновенно сговорчивым. Бриллиантовый дым застил дворницкую, — как говаривала в таких ситуациях одна начитанная подруга Алехина.
Зал стремительно пустел. Алиса уже мало что соображала. Она была в том состоянии, когда обычная московская маска презрения ко всему сущему слетела с лица, а контрольные механизмы внутри сдались под напором желания отомстить всем этим самовлюбленным козлам. Московские женщины лишь недавно открыли то, чем всегда пользовались московские мужчины, — легкомысленный one night standing с хорошим молодым организмом. Плевать, если за деньги.
В «нулевые» страна поделилась на тех, кто отдается, тех, кто покупает, и тех, кто курит бамбук. Последним нечего было предложить рынку, а потому им оставался телевизор, семейные ценности и духовность. «Хорошо красавицам, они всем нравятся, им об этом и о том не надо париться. Они ездят в авто, а я езжу в метро. Блин, не обнимет никто», — проницательно пела Верка Сердючка.
Впрочем, продажная любовь, как и все в России, была чем-то большим, чем скучная европейская проституция. В маленькой уютной Европе секс давно превратился в гигиеническую процедуру. Тут едят, там писают, здесь трахаются. Это у них кварталы красных фонарей. Наши красные фонари — рубиновые звезды Кремля, и светят они всему СНГ. В Москве проститутка — не профессия, а состояние души. От жалких шалав на Курском вокзале до чистеньких официантов и менеджеров среднего звена — здесь все жили в ожидании великого русского чуда. Тысячи молодых и красивых людей верили, что однажды придет он или она — волшебная щука, змея Скарапея, конек-горбунок — и в одночасье вытащит из съемной однушки на Люблинской улице. Подобно гадкому утенку, я отряхну свои дешевые рыночные шмотки и превращусь в прекрасного лебедя на хорошенькой спортивной машине. Только самые проницательные из продажных девочек и мальчиков понимали, что покупают не их бархатистые тела, а искренний блеск в глазах и щенячий восторг при виде пятисотого «Мерседеса», Французской Ривьеры или ремня с логотипом Dolce & Gabbana. Ибо покупатели, которые стали богаты за ничтожно короткий промежуток времени, судорожно перепробовавшие все и пресытившиеся, мучительно переживали утрату былого кайфа от денег, от черной икры и бриллиантов, от мягкой кожи роскошных автомобилей и великолепия фешенебельных курортов. Исторически они были выходцами с той же Люблинской улицы, и теперь им хотелось испытывать этот кайф снова и снова, но найти его они могли только в наивных глазах русских проституток.
Алиса хорошо зарабатывала и не нуждалась в мужчине как источнике дохода. Она давно хотела человека, который будет обязан ей своим счастьем целиком. Ни Костя, ни Кен на эту роль не годились. Для них Алиса — всего лишь эпизод жизни, строчка в еженедельнике между ланчем с рекламодателем и вечеринкой в клубе. А она искала старомодного преклонения в духе поэтических гипербол XIX века: «богиня», «нимфа», «муза», «фея». Ей нужен был мужчина, для которого она сможет стать Изидой, альфой и омегой его маленькой вселенной. В начале XXI века такие ощущения были способны предоставить только за деньги, ну или по большой любви. Однако встретить ее было существенно сложнее, чем бархатистое тело с гибкими принципами.
Алисе захотелось взглянуть на себя в зеркало и, как говорят в Москве, припудрить носик. Пошатываясь, она поднялась и поплыла к туалету. Здесь стоял полумрак. Из маленькой изящной сумочки-шкатулки она достала дозу «снежка» и попыталась распределить ее при помощи золотой кредитки на стеклянной столешнице раковины. Затем она нагнулась, и тут ее затошнило. «Блядь!» — Алиса вскинула голову, втянула кондиционированный искусственный воздух жадными ноздрями и попыталась сосредоточиться на своем отражении в зеркале. Оно плыло и покачивалось. Дверь приоткрылась и кто-то вошел. «Привет!» — машинально сказала Алиса. «Привет, дорогая!» — Алиса увидела чей-то силуэт. Она открыла кран и, зачерпнув воды, умылась. Затем гордо откинув волосы, как делают все пьяные женщины, Алиса вновь посмотрела на себя в зеркало и с удивлением заметила, что вошедший — мужчина, и он стоит у стены напротив. Алиса мотнула головой, пытаясь отогнать наваждение. «Никита!» — сказала она вслух, но в прямоугольнике зеркала уже никого не было. «Бред! Какой тут может быть Никита, это ведь женский туалет!» — Алиса взяла золотую кредитку и вернулась к порошку. Тут дверь опять хлопнула. Алиса выругалась и подняла голову. В зеркале ей натянуто улыбалось лицо О