Иоанн оторвался от своего занятия, заметил, что мать наблюдает за ним, и тут же спрятал от нее свою работу. Он был застенчивым ребенком, таким непохожим на открытых и самоуверенных братьев.
Появился камерарий и с поклоном доложил, что из Аржантана вернулись принцы, включая Гарри. Ее сердце забилось быстрее и волнение сливалось с радостью, когда она велела пригласить сыновей к ней в покои.
Они вошли, усталые после долгой поездки, но все равно гордые и полные жизни. Алиенора испытала потрясение при взгляде на Гарри – он стал выше ее, причем на целую голову. Его верхнюю губу украсил светло-рыжий пух. Кожа на лице слегка лоснилась, на носу виднелось несколько прыщей, но глаза светились чистой небесной синевой, а юношеская миловидность Гарри превратилась в красоту взрослого мужчины. Она видела в нем Генриха, и очень отчетливо, но видела и себя, и улыбка старшего сына была прекрасна.
– Мама, – поздоровался он, опускаясь на колено.
Ах, и голос у него изменился!
– Кто этот мужчина, что называет меня матерью? – спросила она со смехом, за которым пыталась скрыть выступившие слезы.
Гарри зарделся от гордости.
– Будущий король, мама, – ответил он. – Папа говорит, что в следующем году помажет меня на царствие и сделает королем-соправителем.
Ричард за его спиной картинно ссутулился, изображая скуку, хотя сведенные брови выдавали раздражение. Для своего возраста он был высоким и сильным, однако Гарри после очередного рывка роста оставил его далеко внизу; ну и обещанная старшему брату корона тоже не добавляла самолюбивому Ричарду радости. А Жоффруа молча наблюдал за братьями и что-то прикидывал.
– Когда мой отец станет «старым королем», я стану «новым королем», – задрал нос Гарри.
– Только при нем не говори такого, – посоветовала Алиенора, стараясь не улыбаться.
– Я уже говорил, и он рассмеялся, – с ухмылкой рассказал Гарри. – А потом отцу пришлось доказывать, что он все еще самый сильный, мы с ним боролись… Я позволил ему победить, конечно же.
Алиенора покачала головой. Как это типично для мужчин. Вечно они пытаются превзойти друг друга и всех вокруг. Если Генрих в самом деле рассмеялся в ответ на заявление сына, то наверняка его смех был подобен грозному рыку.
Ей хотелось стереть с лица Ричарда хмурую гримасу, но в его недовольном состоянии духа все будет впустую. Лучше пусть братья сначала расслабятся за едой и вином, в тепле и удобстве, после чего уже можно будет заняться их амбициями.
Позднее тем же вечером, когда молодежь разошлась на отдых, Алиенора послала за Уильямом Маршалом, чтобы выслушать его рассказ. Он сменил латы на теплую котту из темно-красной шерсти и в позолоченном поясе и с перстнями на пальцах выглядел придворным от макушки до пят.
Движением руки Алиенора пригласила его сесть рядом с ней напротив очага.
– О том, как прошла поездка в Аржантан, сыновья мне все рассказали, теперь же мне бы хотелось узнать твои впечатления.
– Госпожа… – Темный взгляд Уильяма встретился с ее глазами. – Ваши сыновья вели себя так, как подобает принцам, и вы можете гордиться ими. Я слышал от многих похвалы их благородству и стати…
– Это само собой разумеется, – оборвала она его. – Даже если бы это не было правдой, в глаза ничего другого бы не сказали.
– Верно, госпожа. Лорды Блуа не слишком обрадовались помолвке милорда Ричарда и принцессы Адели. Но помешать ей они никак не могли. Оба короля в высшей степени удовлетворены.
Еще бы, с презрением подумала Алиенора.
– А что Адель?
– Она милое дитя, – сказал Уильям, – и такая тихая, что ее почти не было заметно. Ведет себя скромно и пристойно.
Значит, мышь податливая, только это совсем не то, что Алиенора хотела бы для Ричарда.
– Принесение клятвы тоже прошло гладко.
– О чем ты умалчиваешь? – Она всмотрелась в его лицо. – Я просила от тебя правды, но почему-то мне кажется, что кое-что ты утаиваешь.
Уильям затряс головой:
– Ничего я не утаиваю, госпожа. Да только рассказывать почти нечего. Ваши сыновья достойно показали себя на церемониях, вам не о чем волноваться.
– А не на церемониях?
Он пожал плечами:
– В детстве я и сам всегда дрался с братьями, но при этом мы были едины – и до сих пор едины – во всем, что касалось блага семьи. Если конь резвый, то он будет тянуть поводья, иначе быть не может. Принцы ссорились, но это были обычные братские размолвки, не стоит и упоминать.
Она поджала губы.
– Сыновья говорили мне, что примирение короля с архиепископом Кентерберийским не удалось. Это так?
– Так, госпожа. – Лицо Маршала омрачилось. – Все думали, что наконец-то дело сдвинется с мертвой точки. Архиепископ обещал, что помирится с королем, но, как только дошло до клятвоприношения, он вдруг заартачился и заявил, что будет служить королю во всем, что не затронет чести Господа.
Алиенора вскинула руки, досадуя на неспособность некоторых мужчин идти на уступки.
– Архиепископ покинул Аржантан вместе с королем Людовиком, но и король Франции не одобряет его поступков. У всех истощается терпение.
– Не следовало доводить до такого! – вырвалось у нее.
Бекет превратился в камень у них на шее. Должно быть, он полагает, что без него не обойдутся при коронации Гарри, и рассчитывает в конце концов победить. Плохо же он знает своего противника.
– Была ли с королем Розамунда де Клиффорд?
По шее рыцаря поползла краска смущения.
– Я не могу расспрашивать об этом сыновей, но как королева должна знать, что происходит при дворе короля и что об этом говорят.
– Да, госпожа, эта дама была там, – ответил Уильям, очевидно мучаясь неловкостью. – Я не видел ее, она держалась в уединении, но ее шатер стоял рядом с шатром короля.
То есть страстная связь еще продолжается, и любовница короля присутствует на важнейших церемониях, пока она, королева Англии, герцогиня Нормандии и графиня Анжу, мать сыновей-наследников, выброшена за борт королевского внимания. Какой пример подает Генрих сыновьям и подданным? Что скажут люди о таком короле, который оставляет свою королеву дома, а с собой берет шлюху?
После ухода Уильяма Алиенора сидела у огня и отчитывала себя за то, что поддалась эмоциям. Единственное, что имеет значение, – это ее титул герцогини Аквитании. Она получила его по наследству, а не от Генриха. Важно то, что ее сыновья будут править небывалой по своему размаху империей, а они – плоть от плоти ее даже в большей степени, чем от плоти Генриха. Если помнить об этом, то супруг не сможет уязвить ее, что бы ни делал.
Генрих вернулся в Пуатье и снова занялся усмирением бунтовщиков. Он уже подчинил себе графов Ангулема и Ла-Марша и с неумолимой жестокостью подавлял другие очаги недовольства.
Теплым апрельским утром Алиенора следила за тем, как Уильям Маршал обучает ее сыновей и другую придворную молодежь сражаться мечом или палицей, сидя верхом на лошади. Уильям легко находил общий язык с подростками, с ним они забавлялись и в то же время учились. Он был их идеалом, мальчики стремились стать такими же ловкими и сильными, как Уильям, хотели, чтобы и у них сложные приемы выходили так же легко и непринужденно. Неприметное движение запястьем, ловкая хватка поводьев. Ричард был особенно увлечен, но слишком уж старался и потому делал ошибки.
Новый коннетабль Генриха в Нормандии, Гильом де Танкарвиль, остановился рядом с Алиенорой и тоже стал наблюдать. Он прибыл в Пуатье пару дней назад, чтобы пополнить запасы, и теперь дожидался возвращения Генриха из очередной вылазки в отдаленные районы.
– Мужчина никогда не избавится от мальчишки в самом себе, – хохотнул он при виде того, как Уильям азартно отбивается сразу от трех юных соперников.
– Думаю, частично его успех этим и объясняется, – ответила Алиенора. – Но к этому не сводится. – Она с новой мыслью обернулась к коннетаблю. – Это ведь ты обучал его, так ведь?
Он сложил руки на груди:
– Да, и было это не всегда легко. Подобно всем юнцам, его пришлось как следует обтесать. Отец заложил в него превосходную основу, но надо было довести начатое до ума. – Де Танкарвиль усмехнулся. – Мои люди говорили, что любой, кто возьмет к себе рыцарем Уильяма, окажется в дураках: тот сначала объест лорда, а потом и вовсе выживет из дому. Я со счету сбился, сколько раз мы вытаскивали его из постели или выволакивали из кухни. – Де Танкарвиль проследил взглядом за тем, как Уильям показывает мальчишкам особенно хитрый удар мечом. – И это не от лени, просто он схватывал все на лету, и ему очень скоро становилось скучно. По правде говоря, у меня не бывало оруженосца, который бы учился так же быстро, как Уильям. Достаточно было показать ему какой-нибудь прием один раз, чтобы он запомнил. Из-за таких способностей парня, случалось, задирали, но его добрый нрав это не подпортило. Тем, кто утверждал, будто из Уильяма Маршала ничего путного не выйдет, я всегда говорил: однажды вам придется взять эти слова обратно. И оказался прав.
– Но все равно к себе ты не взял его рыцарем. Почему?
Де Танкарвиль хмыкнул:
– Не могу же я взять к себе в свиту всех, кто подает надежды, а Уильям и так имел покровителя в лице Патрика, упокой Господи его душу. Я знал, что Уильям найдет свою дорогу.
– Возможно, ему суждено нечто более великое, – предположила Алиенора и оглянулась к воротам: там поднялась суматоха.
Вернулся Генрих. У нее заныло сердце в тисках противоречивых чувств: предвкушения, тревоги, недоверия, гнева. Она же хотела чувствовать по отношению к супругу только равнодушие, однако чем больше старалась, тем менее достижимой была цель; так же безуспешно ее сыновья силились повторить движения, что с такой легкостью показал им Уильям Маршал.
Усталый и запыленный, Генрих опустился в теплую купальню, устроенную Алиенорой в его покоях. Поперек ванны положили узкую доску, и слуги выставили на нее блюда с хлебом и курятиной. Выглядел Генрих хорошо: дни, проведенные в седле, сохраняли тело гибким и крепким, а присыпанная веснушками кожа излучала здоровое бледно-золотое сияние. Раньше она бы разделила с ним ванну, они насладились бы едой под разговоры и смех, и вечер закончился бы восхитительным соитием. Та близость осталась в прошлом. Это как давно слышанная песня: кажется, что помнишь мотив, но напеть не получается. Тем не менее Алиенора принесла мужу мягкое белое мыло с розовым маслом, которое делали в Кастилии, и кувшин горячей воды.