Алиенора подобрала чашу и налила в нее вина. Она притворялась спокойной, хотя и опасалась вспышки насилия со стороны мужа.
– Я давно уже отказалась от мысли научить тебя чему-нибудь – с таким же успехом можно наставлять стену. Произошедшее касается меня в той же степени, что и тебя. До сих пор я не воспринимала всерьез выпады архиепископа, но когда он угрожает нашему сыну низложением, когда отлучает от Церкви епископов, короновавших Гарри, тогда он оскорбляет меня. – Она протянула Генриху чашу с вином, проглотив вертящуюся на языке просьбу не бросать на этот раз посуду.
– Не долго ему осталось пакостить! – зарычал Генрих. – Я посылаю в Англию де Мандевиля и де Гумеза с рыцарями, чтобы они схватили его и поместили под домашний арест. Они тронутся в путь, как только рассветет, и Томас пожнет то, что посеял.
Алиенора кивнула, выражая осторожное согласие. Томас Бекет переступил черту, и его до́лжно остановить, но план мужа рискованный, потому что он еще сильнее накалит страсти. К тому же ее терзало горькое разочарование: она-то думала, что Генрих и Бекет были на пути к примирению.
– Я дал ему весь мир, – с обидой говорил Генрих. – Я вырвал его из жалкого торгашеского прозябания. А что он? Бекет плюет мне в лицо, и я даже не понимаю за что?
– Он хочет того, чего ты не можешь ему дать, а ты хочешь от него того, чего он тебе никогда не даст. Но если то, что нам только что сообщили, правда… я считаю, что Бекет просто сошел с ума.
– О, это правда! – фыркнул король. – Он пойдет на все, лишь бы удержаться на архиепископском престоле, на все, вплоть до низложения нашего сына – вплоть до моего низложения! – Он выпил вино и грохнул чашей по столу. – Я не в силах заставить его образумиться. Нужно, чтобы папа отменил его интердикт и снова отправил Бекета в изгнание. Если этого не случится, я заточу его в темницу, да так, что он больше не увидит солнечного света! Я не допущу, чтобы он и его приспешники разъезжали по моим владениям и сеяли смуту! – Генрих сжал кулак. – Ты видишь, что Томас делает с моими верными епископами?
– Это меня не волнует, но зато очень волнует то, что он может сделать с Гарри.
– Тебе все равно, как он поступает со мной?
– Конечно. Ты сам утыкал свою постель гвоздями. Но мне не все равно, когда оскорбляют честь короля и честь нашего рода. Чем быстрее с этим будет покончено, тем лучше.
Они смотрели друг на друга, объединенные общей целью, но по-прежнему в тисках взаимной неприязни.
– Мои люди отплывают в Англию с первым же кораблем, – процедил он.
У Алиеноры не было причин задерживаться, и Генрих не просил ее остаться. Она покинула его покои и даже взглядом не удостоила придворных, упавших при ее появлении на колени, лишь поманила за собой свою камеристку.
На полпути в свои покои она остановилась, заметив в боковой галерее темные фигуры в накинутых на голову капюшонах. Бряцали мечи, шуршали одежды, мужчины едва слышно переговаривались. В дымном свете факелов она узнала Реджинальда Фицурса и Гильома де Траси. Оба они присягали служить Бекету в бытность того канцлером. Почему же сейчас покидают Генриха? Неужели они замышляют предательство? Но ведь совсем недавно громогласно заверяли короля в своей верности. Только это ничего не значит. Часто видимость не соответствует действительности.
Она вышла вперед, преграждая им дорогу, и на мгновение мужчин охватила паника, они даже сжали рукояти мечей. Но потом они узнали ее и преклонили перед королевой колени. Но страх в их глазах остался, и был он отражением ее страха.
– Чем вы тут занимаетесь, милорды? – спросила она.
Фицурс облизал губы:
– Мы выполняем задание короля, госпожа. Я не могу рассказать вам, в чем оно состоит.
Сердце билось в ее груди испуганной птицей. По полу пронесся сквозняк и взметнул подол ее платья. Ей и так было холодно, а от их слов стало еще холоднее. Она лихорадочно соображала, что ей делать. Можно криком поднять весь двор и вынести все на люди. Можно вернуться к Генриху и потребовать объяснений у него. А можно притвориться слепой.
– Идите! – резко махнула королева. – Мы вас не видели. – Марчизе она бросила многозначительный взгляд.
Рыцари поднялись с колен, поклонились и растаяли в темном коридоре замка. Стуча зубами, Алиенора чуть не бегом добралась до своих покоев, где приказала Марчизе немедленно запереть дверь на засов. Женщины ни словом не обмолвились о только что виденном.
В разгар январского ненастья двор перебрался в Овернь. Сырая погода была слишком теплой для снега, но достаточно холодной для пронизывающих дождей. Дни стояли короткие, поздние рассветы перетекали в ранние сумерки, ставни почти не открывали, и поэтому свечи расходовались в огромном количестве.
Алиенора не рассказывала Генриху о том, как встретила в темном коридоре его рыцарей. Она вообще старалась забыть о том случае. При дворе всегда полно тайн, и в данных обстоятельствах для собственной безопасности лучше ничего не знать.
Светлее всего было около полудня, и они с Изабеллой сидели под оконным проемом и вышивали. Приоткрытые ставни впускали в покои слабый сероватый свет. Изабелла снова ждала ребенка, ее мутило. Она никак не могла решить: возвращаться ей в Англию или ехать во владения Амлена в Турени.
– Я и без морской качки неважно себя чувствую, – говорила она. – Наверное, поеду в Коломбьер на всю весну. А вообще все зависит от того, где будет Амлен. Я бы хотела быть рядом с ним.
Алиенора промолчала. Ей с лихвой хватило общения с Генрихом, и она собиралась отправиться в Пуатье, продолжить там обучение Ричарда искусству правления.
– Ему нравится быть со мной и детьми, – продолжала Изабелла. – Иногда я жалею, что мы не простые люди. Вот если бы он был торговцем, например, а я его женой, тогда бы мы жили день за днем, не ведая забот.
– Даже если бы ты была женой торговца, забот у тебя было бы не меньше, чем сейчас, – возразила Алиенора, – и тебе они казались бы столь же обременительными.
– Вы правы, – признала Изабелла, – но судьбы государств не тревожили бы… – Она смолкла.
Женщины повернули головы: судя по шуму, за дверью покоев начался переполох. Алиенора встала на ноги, когда в комнату влетел слуга и торопливо упал на колени. Вид у него был испуганный.
– Госпожа, ужасная новость! Архиепископ Кентерберийский убит в собственном соборе, на алтарных ступенях!
Изабелла ахнула. Алиенора на время потеряла дар речи.
– Убит? – наконец переспросила она. – Кем?
– Четырьмя рыцарями из королевской свиты.
Молодой человек назвал имена, и среди них – имена тех, кого Алиенора встретила в темноте замка. О… значит, той ночью в Бюре она столкнулась с людьми, планирующими убийство.
– Рыцари ворвались в собор, где архиепископ служил мессу, и зарубили его. – Слуга прочертил ладонью линию у себя на лице – через рот и нос. – Они раскололи ему череп, вынули мозг на кончике меча и размазали его по всей алтарной лестнице.
Изабелла вскрикнула, когда слова сформировали в ее воображении образ. Она согнулась в талии, и ее вырвало.
Алиенора до боли стиснула челюсти. Боже праведный, как они с этим справятся? Где выход?
– Позаботьтесь о графине, – велела она своим женщинам и резким движением руки отпустила слугу, принесшего новость. А сама отправилась на поиски супруга.
Большой зал гудел. Придворные разбились на группы и обсуждали чудовищное происшествие, их потрясение и волнение были почти осязаемы. И ни следа Генриха. Алиенора быстрым шагом добралась до его покоев и увидела, что дверь заперта и перед ней стоит стражник.
– Я пройду к королю, – сказала она, высокомерно взирая на воина. – Не говорите мне, что он приказал никого не пускать. Я королева, а то, что случилось, – дело государственной важности.
Стражник неуверенно потупился, потом кашлянул и открыл для королевы дверь.
Генрих стоял у очага, сжимая в руке письмо – очевидно, то самое, в котором сообщалось об убийстве Бекета.
Он обернулся, как только Алиенора вошла и твердо закрыла за собой дверь.
– Полагаю, ты явилась позлорадствовать? И сказать, что у меня всегда так выходит? – буркнул он.
– Какая от этого польза? – ответила она. – Что сделано, то сделано, нам надо заниматься последствиями. – Она понизила голос. – Я видела тех людей в Бюре. В ту ночь, когда они задумывали свой план. Скажи мне одно, Генрих: это ты послал их?
Он сверкнул глазами:
– А ты поверишь, если я буду утверждать, что нет?
– Ты или не ты? – Она говорила напористо, но все так же тихо. – Скажи мне правду, и тогда я поверю.
– Нет, я никого не посылал. – Генрих вцепился себе в волосы. – То есть да, я посылал людей арестовать Бекета, но не тех четверых и не с таким приказом. Они сами захотели сделать то, что сделали. Я… – У него задергались губы. Алиенора быстро взяла его под руку и заставила сесть на скамью перед очагом. – Когда я услышал об этом, то сперва подумал: «Хорошо, что он умер. Теперь я могу слышать собственные мысли – никто не будет их попирать. Теперь настанет покой». Я по-прежнему рад, что больше нет того человека, в которого он превратился, получив архиепископскую кафедру, но грущу по тому, кто был моим канцлером. – По его телу пробежала судорога.
Генриху было трудно. Он никогда не умел скорбеть. Алиенора ни разу не видела, чтобы он по-настоящему о чем-то или о ком-то горевал. Казалось, все тягостные чувства он сливал в глубокий колодец внутри своей души, и чем сильнее чувство, тем глубже он копал, и однажды высокий отвал обрушится на него, и он утонет во мраке одиночества. Сейчас Генрих произнес слово «грущу», однако оно взято с поверхности. Алиенора знала: все то, с чем муж не может справиться, лежит в глубине.
– Этим все не кончится, – предупредила она.
Генрих запахнул на себе мантию:
– Дело сделано. Я не могу оживить его. Папа римский может делать все, что сочтет нужным. Если бы не его метания и нерешительность, ничего подобного не случилось бы. Ему следовало согласиться, когда Томас хотел отказаться от сана.