От его тона я даже слегла опешила и удивленно уставилась на географа. По выражению лица Антона Владимировича было ясно: он не шутит. И Стас тоже ему поверил. Затравленно закивал:
– Конечно, конечно! Только бабушке не говорите, что я сегодня здесь был. Что я над Наташей… Ну… Пошутить хотел! Бабушке волноваться нельзя, у нее сердце.
– Взялся бы ты за ум, Калистратов, и поберег свою бабушку, – сердито ответил Антон Владимирович. – А теперь проваливайте, пока полицию не вызвали.
Стаса и его приятелей уговаривать не пришлось. Они тут же сорвались с места и уже спустя несколько секунд скрылись в арке. Во дворе тихо падал снег. После теплого подъезда меня охватила дрожь.
– Наташа, вы мне оставьте свой номер телефона, – нарушив тишину, попросил Антон Владимирович.
Географ просит мой номер… Не об этом ли я мечтала, как только увидела его в нашем классе? Мечты имеют свойство сбываться тогда, когда нам это уже совсем не нужно.
– Зачем вам мой номер? – быстро спросила я. Получилось немного грубовато.
Антон Владимирович закашлялся. Несмотря на то что он был старше, смутить его было намного проще, чем младшего брата.
– Вы ничего такого не подумайте, – откашлявшись, начал он. – Я бы вам написал, когда Тимур домой вернется. Вижу, как вы волнуетесь.
Я тут же продиктовала свой номер. Антон Владимирович записал его, но смартфон не убирал. Озабоченно осмотрел двор и проговорил:
– Я бы вам все-таки вызвал такси. Мало ли…
– Ой, ну что вы, – запротестовала я. В то, что Стас может вернуться, мне не верилось. Он был здорово напуган после разговора о свидетелях и понятых.
И все-таки Антон Владимирович вызвал такси. Пока мы ждали машину под светом фонаря, между нами произошел еще один странный и короткий разговор.
– Если бы мне в семнадцать лет кто-нибудь посвятил такие стихи, я бы от счастья с ума сошел, – вдруг сказал Антон Владимирович. Я удивленно подняла на него глаза. – Вы очень хорошая, Наташа. Талантливая, умная и справедливая. И я рад, что у моего брата такая девушка.
– Где же он? – растерянно спросила я. На улице давным-давно стемнело. Высоко над крышей ярко загорелась большая звезда. Где-то вдалеке прозвучала полицейская сирена. В памяти всплыл тот день, когда Алина, расставшись с Эдиком, долго-долго бродила по улицам и вернулась только ближе к ночи.
– Придет, куда он денется, – вздохнул Антон Владимирович. – Честно признаться, я даже не знаю, с кем он дружит. И кому можно позвонить в случае чего…
– Вы его любите? – все-таки прямо спросила я, перебив географа.
Теперь Антон Владимирович удивленно посмотрел на меня. А потом, как мне показалось, вполне искренне ответил:
– Конечно, люблю. Ведь он мой брат.
– А Тимур считает, что вы его ненавидите.
Антон Владимирович не успел мне ответить. В этот момент во двор въехал темный «Солярис» с эмблемой такси.
– Это за вами, Наташа, – сказал Антон Владимирович.
Я смущенно кивнула на прощание и направилась к машине. Выезжая со двора, смотрела в окно. Антон Владимирович не зашел в подъезд, пока машина не скрылась в арке.
В такси играли «Огоньки»[5]. Старая песенка, от которой мне почему-то хотелось плакать. Вот тебе и взросление. Одни неприятности.
Город за окном машины плясал, крутился, мигал праздничными огнями. Из задумчивости меня вывел звонок Казанцевой. Подруга сообщила грустным голосом:
– Я дома.
– Дома? – обрадовалась я.
– Ага, – отозвалась Яна. – Мама плачет. Говорит, так переволновалась… Все больницы обзвонила и уже самое страшное себе представила. На ней лица нет. Плачет все время и обнимает меня.
– А отчим? – спросила я.
– Я его не прощу, – жестко сказала Яна. Но я знала, что подруга отходчивая и рано или поздно все равно поговорит с ним. – И с Димой встречаться не перестану. А будет запрещать – снова убегу.
Я ничего не ответила. Только вздохнула в трубку.
– А ты где? – почему-то насторожилась подруга. – И как вообще после сегодняшнего? С Макеевым поговорила?
Я вспомнила холодный взгляд, и сбитые костяшки Тимура, и разговор с Машей, и своих преследователей, и признание Антону Владимировичу… Внезапно почувствовала, что у меня совсем нет сил. Ни на что.
– Все завтра, – пообещала я. – «Код красный», забыла? До отъезда на турбазу нужно встретиться. А пока – проведи время с мамой.
Яна что-то недовольно пробурчала и, попрощавшись, первой положила трубку.
Дома я быстро приняла душ и переоделась. Наряжать сегодня елку настроения не было. Отказавшись еще от ужина, я решила пораньше лечь спать. Конечно, несмотря на усталость, сна у меня не было ни в одном глазу. Слава богу, что мама не лезла с расспросами о том, куда я сорвалась «на ночь глядя». Я думала, что такие разговоры будут меня только грузить, но, оставшись наедине со своими мыслями, поняла, что не справляюсь.
В дверь постучали. Я выдохнула с облегчением. И все-таки мама не выдержала…
– Войдите! – великодушно разрешила я.
В комнату сначала проникла полоска желтого света. А затем раздался шепот Алины:
– Ты не спишь?
– Не-а.
Тогда сестра бесцеремонно щелкнула по выключателю, и в глаза ударил яркий свет. Я сощурилась.
– С ума сошла?
– Я тут тебе кое-что принесла, – проговорила Алина. Привыкнув к свету, я увидела в руках сестры тарелку с сэндвичем.
– На ночь? – поморщилась я. – Зачем?
– Потому что спать мы пока не собираемся, – важно проговорила сестра. – У тебя ведь уже начались каникулы?
– Вроде того.
– Отлично! Тогда будем болтать. Вижу же, что тебе надо выговориться. И вообще, когда ты в последний раз ела?
Я припомнила: утром. Во время завтрака. После истории с письмом мне кусок в горло не лез. И вообще казалось, что я больше в жизни ничего не смогу проглотить – меня сразу вывернет. Но сейчас, глядя на аппетитный сэндвич, я сглотнула слюну.
– Вот! Знала, что хочешь, – обрадовалась сестра. – Давай двигайся!
Я подвинулась на кровати, уступая место Алине.
– С каких это пор мы едим в постели? – спросила я.
Нет, меня такие глупости, конечно, никогда не смущали. Но, зная педантичность Алины, я удивилась ее поведению.
– С таких, что это не моя постель, – весело ответила сестра. – Я тебе корочки у сэндвича отрезала. Знаю, что ты их не любишь. А я люблю. Сама съем!
А это было очень мило с ее стороны. Давно мы по-сестрински ничего не делили. Почему-то эта ситуация с сэндвичем меня позабавила и немного расслабила.
Мы молча жевали, уставившись в стену. А потом Алина сбегала на кухню и принесла два стакана с шипящей колой.
– Хорошо, что мамы на кухне нет, – заговорщически проговорила сестра. – А то бы нам влетело.
Забавно, как Алина в двадцать один год постоянно опасалась, что ей может влететь от мамы. Хотя, конечно, скорее всего, она просто не хотела ее расстраивать.
Мы выпили колу и уставились друг на друга. Как давно я не рассматривала лицо сестры. Она стала совсем взрослой. А ведь в детстве Алина часто играла со мной. Особенно нам нравилось строить шалаши. А потом Алине стукнуло тринадцать, и сестра решила, что теперь слишком взрослая и серьезная для общения со мной. Сейчас мы сидели в ворохе подушек и подоткнув одеяло, и это было чем-то похоже на один из наших шалашей.
– Ты расскажешь мне, что произошло с Тимуром? – осторожно спросила Алина. – Поверь, тебе нужно выговориться. Хоть разочек.
Я молча теребила в руках край одеяла.
– Даже не знаю, с чего начать, – грустно улыбнулась я. – И сама не понимаю, в какой момент в него влюбилась.
– А ты начни с самого начала, Натуся, – посоветовала Алина, устраиваясь поудобнее и подкладывая под спину подушку. – У нас вся ночь впереди. Не молчи о том, что для тебя важно. Знай, что есть я. Я всегда тебя слышу.
Я на мгновение задумалась.
– Наверное, все началось с прогулки на набережной. Хотя… Нет. Намного раньше. Все началось в сентябре, когда в нашей школе появился новый учитель географии…
И я, больше не таясь, рассказала Алине все: и о своей безответной любви к Антону Владимировичу, и о странных отношениях с Тимуром, и о том, как незаметно для самой себя влюбилась в Макеева. Рассказала о Стасе и Маше Сабирзяновой, о подвернутой ноге и слухах, о драке, о преследовании, даже об огромной луже и пассии географа рассказала зачем-то. Алина меня внимательно слушала и не перебивала. Правда, время от времени все же охала. Например, когда я говорила, что Тимур расквасил нос Калистратову и теперь Макееву грозит отчисление из школы. Не забыла я рассказать и об украденных стихах. Почему-то эта часть истории далась мне наиболее тяжело. До сих пор было неприятно вспоминать свой позор. Как это все-таки больно – стать посмешищем и предметом обсуждений. Показать личное, что готов был хранить только в дневнике или закромах своего письменного стола.
Я боялась реакции старшей сестры на влюбленность в учителя. Думала, Алина начнет причитать, какой он взрослый и как я могла… Но сестра отнеслась с пониманием. Только вздохнула и посетовала на то, что сердцу не прикажешь. Мы влюбляемся в тех, кто взрослее, младше, умнее, глупее, богаче, беднее… И даже в таких монстров, как Эдик Кравец.
– Но он здорово шифровался, – в оправдание своей сестры сказала я. – Хорошие манеры, прическа, вечная улыбка… А как он лебезил перед мамой и папой?
– Это точно, – с грустью в голосе согласилась Алина. – Но наедине со мной он нередко был совсем другим. Нужно было раньше его бросать и не терпеть такое унижение.
– Как ты теперь? – спросила я.
– Все еще надеюсь, что однажды проснусь утром и пойму, что больше ничего к нему не чувствую. Ни любви, ни ненависти. Очень жду того момента, когда наконец пойму: все позади. Мне все равно. Ничто не вечно, к сожалению. Но у меня есть я. И есть вы.
Я осторожно обняла сестру. Алина положила голову мне на плечо, да так мы и просидели, обнявшись. В последний раз такое было в детстве, когда Алина не досмотрела за мной, а я навернулась у бабушки с велосипеда. Тогда я долго рыдала от вида разбитой коленки, а сестра меня успокаивала. Мы сидели под раскидистой ивой, в камышах громко крякали утки, а в воздухе витал пряный запах полевых трав. Сейчас никто не крякал. Было тихо-тихо. Даже телевизор в комнате родителей не работал. Хотя обычно папа до поздней ночи смотрит политические программы.