– Продолжайте, – резко оборвала ее Матильда. Сабина закусила губу.
– Заер умер во время похода, утонул, когда в гавани Бриндизи перевернулась галера. Я почти с ума сошла от горя. Симон приютил меня.
– В качестве прачки, – саркастически вставила Матильда.
На щеках Сабины появились красные пятна.
– И ничего более, миледи, – возразила она голосом, каким бы можно было точить ножи. – До того времени, когда он слег с распухшей ногой и едва не умер. К нему дважды приводили священника. – Она проглотила комок в горле, волнуясь все сильнее. – Я потеряла мужа и детей. Могла я позволить любви моей юности тоже умереть? Я боролась за него изо всех сил. То была тяжелая битва, но я победила. – На мгновение при этом воспоминании радость вспыхнула в ее глазах, но тут же погасла. Она сделала еще глоток вина. – Когда он набрался достаточно сил, чтобы радоваться жизни, мы отпраздновали его возвращение, и тогда это не казалось дурным поступком. Дом был так далеко, что уже почти ничего не значил. Казалось, нас несло без руля и ветрил. Я признаю: то была похоть. Но все же – больше чем похоть.
– А ребенок?
Неожиданно глаза Сабины налились слезами.
– Я не ожидала, что понесу, – пояснила она. – Но ведь я просила у Бога ребенка, именно поэтому мы с Заером и присоединились к крестоносцам.
– И все же вы его отдали.
– Я решила принять обет еще до того, как узнала, что беременна. Я не могу держать его здесь, тогда из него сделают монаха. Я хотела, чтобы у него был выбор… Потом я подумала, что будет справедливо, если он узнает своего отца, а его отец узнает его.
Матильда вгляделась в Сабину прищуренными глазами.
– Но зачем уходить в монастырь? – спросила она. – Разве вы не хотели остаться любовницей Симона? Тогда ребенок жил бы с вами.
Сабина больше не могла сдерживать слезы. Они ручьями текли по ее щекам.
– Ох, я и об этом думала, миледи, – призналась она. – Но разве я тогда обрела бы покой? Я бы хотела все, не половину, наверное, вы тоже так думаете. Все могло бы быть по-другому, если бы Симон не любил вас, но он любит, и очень сильно. С этим я не могу состязаться.
Матильда подняла брови.
– Он доказывает это несколько странным образом, – пожала плечами она. В душе ее все кипело. Откуда этой женщине знать, любит ее Симон или нет, если она сама этого не знает.
В заплаканных глазах Сабины мелькнуло нетерпение.
– Я не прошу прощения ни за себя, ни за него, – пожала плечами она, – разве что скажу, что в других обстоятельствах такого никогда бы не произошло. Я знаю, что во время нашего путешествия он не взглянул ни на одну женщину. Там было полно борделей, и единственный раз, когда он туда заходил, это только для того, чтобы вытащить оттуда за уши Тюрстана. – Она шмыгнула носом и вытерла глаза рукавом. – Он купил вам цветочные луковицы в Константинополе и постоянно о вас думал. Не станете же вы его распинать за однажды проявленную слабость?
Матильда почувствовала, что и у нее глаза жжет от набежавших слез. Она приказала себе не плакать.
– Мне нужно было знать, что это была однажды проявленная слабость, – постаралась она произнести ровным голосом. – Мне нужно было узнать, почему вы предпочли монастырь и отдали ребенка.
Сабина принужденно кивнула.
– Я бы тоже хотела знать, – пробормотала она.
Они снова замолчали. Матильда разглядывала женщину, которая предпочла монастырь замку, а Сабина, присмотревшись к красавице с чертами викингов, поняла, что сделала правильный выбор.
– У меня только одна просьба. Давайте мне время от времени знать, как идут дела у моего сына.
Матильда кивнула.
– Даже если бы я вас ненавидела, я бы выполнила свой долг, – сказала она, – Вашего сына достойно воспитают, и он сам сможет выбрать, кем ему стать – рыцарем или монахом. И когда настанет подходящее время, ему расскажут о его матери.
– Спасибо. – В глазах Сабины светилась благодарность. – Так вы меня не презираете, правда? – осторожно спросила она.
Матильда пожала плечами.
– Я была к этому готова, – призналась она, – но не смогла. Я не могу сказать, что полюбила вас, но вы поймете почему.
– И вы не стали презирать Симона?
На губах Матильды появилась скупая улыбка.
– Это мы еще посмотрим, – сказала она.
Глава 42
Симон положил руку на шею коня, успокаивая его, но жеребец все равно продолжал взбрыкивать и косить глазом. Они въезжали в земли, которые в начале кампании Руфуса удерживались французами и где, как он знал, побывал де Сериньи. В двух деревнях, которые они миновали, его молодчики забрали лошадей и не заплатили, зарезали трех поросят, таверну освободили от бочки вина.
– Тише, тише, – уговаривал Симон коня, гладя ему уши и недоумевая, что может так беспокоить животное. Чтобы удостовериться в безопасности, он послал двух солдат вперед, на разведку. Снял со спины щит и продел левую руку, в ремни. Его примеру последовали остальные. Едущий следом за ним Токи отвязал от седла топор и сжал его в руке.
Симон уже стал думать, что подозрения обманули его, когда почувствовал запах дыма и дорога впереди скрылась как в тумане. Жеребец прижал уши, ноздри его раздулись в тревоге. Галопом вернулись его разведчики и остановились около него.
– Милорд, люди де Сериньи подожгли деревню! – выпалил один из запыхавшихся солдат, поднимая шлем за носовую перегородку. Вспотевшая лошадь была вся в пене.
Симон выругался и пришпорил коня, велев остальным следовать за ним. Лошадь сразу перешла в галоп. Дым все сгущался, и они уже могли слышать, как ревет пламя, пожирая дерево и солому. Услышали они и ликующие мужские крики и пронзительный визг свиньи, который внезапно прервался. Симон проехал последний поворот и увидел то, что показалось ему входом в ад.
На улице деревни лежали трупы. Судя по их позам, люди пытались убежать. У мужчины с серпом была почти отсечена голова, рядом лежали залитая кровью старуха, пронзенный копьем ребенок. Один из его солдат, помоложе, не привыкший еще к ужасам воины, перегнулся через седло – его рвало.
Из одного из горящих домов выбежал солдат, засовывая под кольчугу кожаный мешочек с деньгами. Он повернулся, увидел Симона, и глаза его расширились, но тут он разглядел его знамя.
– Приехали, чтобы тоже развлечься, милорд? – спросил он с насмешливым поклоном.
– Где де Сериньи? – рявкнул Симона.
– Там, дальше. – Он искоса взглянул на Симона. – Их хозяин перешел на сторону французов. – Он оскалил зубы. – Они заслужили это наказание.
На скулах Симона играли желваки. Он приказал своим людям разоружить солдата и отобрать у него награбленное.
– Бери свою лошадь и катись отсюда. Скажи спасибо, что у меня нет времени повесить тебя.
Все еще злобно ворча, но понимая, что лучше бежать, чем болтаться в петле, солдат вскочил на лошадь и умчался галопом. Мрачный Симон поехал дальше.
Горела вся деревня. Дым и языки пламени вырывались из каждого дома – ни одного не пожалели. Церковь еще стояла, но мертвый священник лежал около дверей – кровь из его разбитого черепа заливала ступени. С полдюжины оставшихся в живых жителей деревни, связанные веревками, стояли на площади. Среди них были четыре молодые, довольно симпатичные женщины. Двое – крепкие мужчины, явно мастеровые, которые могли пригодиться. Если бы здесь был сам Робер де Беллем, то среди пленников были бы еще несколько человек, с которыми он смог бы заняться своим любимым делом – пытками, для чего у де Беллема имелся богатый арсенал.
Де Сериньи выехал из церкви на лошади с окровавленным мечом – он довольно улыбался. Ухмылка исчезла, стоило ему увидеть Симона и его отряд, превосходивший по численности войско де Сериньи. Взмахнув мечом, он выехал на середину улицы.
– В чем дело, де Санли? Разве ты не знаешь, что я всегда добросовестно выполняю свою работу? – ухмыльнулся он. Из его седельной сумки торчал крест с бриллиантами.
– Ты осквернил церковь! – вскричал Симон, обнажая свой меч. Его ярость не знала границ. – Ты сгоришь в аду!
Де Сериньи презрительно фыркнул.
– Ха! Наверное, женитьба на англичанке размягчила твои мозги и затупила твой меч! – огрызнулся он. – Церковь не убежище для изменников! Лорд де Беллем будет мною доволен!
– Я прекрасно знаю, что скажет лорд де Беллем, – прорычал Симон, – но его здесь нет, так что ты будешь слушаться моих приказов.
– Думаю, что нет. – Де Сериньи сплюнул в пыль. – Деревни горят, крестьяне мрут. Волки едят овец, особенно хромых и слабых.
От дикого гнева глаза Симона побелели – он был тем более страшен, что обычно не терял над собой контроль. Он пришпорил лошадь и в тот же момент взмахнул мечом. Де Сериньи был готов и парировал удар, но его взгляд выражал изумление, наряду с испугом. Об умении Симона владеть собой ходили легенды. Он считался хорошим командиром и талантливым разведчиком, но мало кто видел его в реальном бою. Люди поговаривали, что он избегает прямого контакта из-за своей хромой ноги.
Симон повернул лошадь и напал снова. Удары его меча были нетяжелые, но хорошо выверенные и точные. У де Сериньи не было права на ошибку, и, когда он слишком сильно открылся, Симон ударил с быстротой молнии. Меч миновал латы и кольчугу и отсек плоть от кисти до локтя и раздробил кость. Де Сериньи дико заорал. Он попытался отступить назад, но Симон преследовал его и не остановился, пока де Сериньи не оказался на земле среди трупов жителей деревни.
– Никогда не путай льва с ягненком! – презрительно бросил Симон.
Наступила неловкая тишина. Симон вытер лезвие меча и сурово оглядел оторопевших людей де Сериньи.
– Кому-то еще неясно, чьим приказам следовать? – спросил он. Сердце у него бешено колотилось, стали накатывать приступы тошноты. Он снова взял себя в руки, понимая, что он должен подчинить их словами и силой взгляда. Сразиться с кем-либо еще у него не было сил.
– Прекрасно, – выдохнул он. – Значит, договорились. Освободите этих людей и возвращайтесь в Жизор. И не вздумайте притворяться невинными перед Хью Лупусом. Ему хорошо известна репутация де Сериньи.