Скрипка не умолкала, и мой челн сам собой заскользил по озерной глади, как если бы музыка его притягивала. Я затаила дыхание: Король гоблинов исполнял величественный гимн, приветствуя свою смертную невесту, которую лодка плавно несла к нему по темным водам.
Берег был дальним, путешествие – долгим. По мере моего приближения музыка менялась: торжественный гимн перетек в более простую мелодию с повторяющимся рефреном, похожую на упражнения для разминки пальцев, которые когда-то давал нам с Йозефом отец. Я нахмурилась, узнав произведение. Отрывистые ноты прыгали и скакали вокруг меня, словно дети вокруг майского дерева, дергая за ниточки памяти. Это была моя пьеса; я, я ее сочинила.
В детские годы, после того, как в нашей гостинице выступили странствующие французские музыканты, я сочинила несколько коротких экосезов. Услышав этот танец в шотландском стиле, я моментально была очарована его живостью и попыталась создать нечто подобное. Мои творения были несложными и предназначались для клавира, но сейчас, слушая скрипку, я вспоминала Йозефа, упражняющегося в задней комнате. Ему тогда было не больше шести, мне – не больше десяти.
Я почти забыла о существовании этой легкой пьески – пожалуй, лучшей из всех, написанных в тот раз. Ноты ее уже были утрачены – я предала их огню вместе с остальными сочинениями, – и все-таки она жила, жила в руках Короля гоблинов.
После экосеза зазвучал романс, сочиненный мною в четырнадцать лет в приступе сердечной тоски. Меня охватил жар стыда и смущения, и я съежилась, вспомнив ту меланхоличную, подверженную перепадам настроения девицу, какой я была в пору своей детской влюбленности в Ганса.
Лодка уверенно приближалась к берегу, а Король гоблинов продолжал исполнять мои сочинения, выстраивая мост из детства через наивную юность к расцветающей женственности. Своей игрой он словно бы прикасался к моему разуму, точно зная, где добавить, а где убавить, придавая моим творениям ту самую форму, в какой я их представляла. Он выступал в роли резчика, шлифовал и оттачивал скульптуру до тех пор, пока она не превращалась в идеальный образ меня самой. Йозеф играл, как ангел, однако, что бы я ни сочиняла для брата, все строилось вокруг него, вокруг его сильных и слабых сторон. Музыка в исполнении Короля гоблинов интерпретировала мою индивидуальность, показывала образ Лизель, прежде мне незнакомой. Он играл меня.
Это больно. Слушать собственную музыку в исполнении того, кто настолько хорошо меня понимает – как не понимал даже родной брат, – очень больно. Моя музыка была необыкновенна, прекрасна, божественна, и внимать этой совершенной красоте для меня было невыносимо. Хотелось спрятать ее, убрать с виду в безопасное место, затолкать обратно под кожу, где она и должна находиться, где никто не сможет судить о ее недостатках.
В воздухе растаяли последние ноты, лодка беззвучно ткнулась носом в противоположный берег. Передо мной, озаренный неровным пламенем факелов, стоял Король гоблинов. С этого расстояния он выглядел грозным и устрашающим: длинный черный плащ подчеркивал высокий рост, голову венчала корона из оленьих рогов. Лица его я не видела, скрипку и смычок он держал в опущенных по бокам руках.
Несколько секунд мы молча взирали друг на друга. Мое чувствительное сердце трепыхалось от волнения; смущенная осторожность, с которой он держал инструмент, заставила пульс биться чаще. Это он, мой юноша с печальным взглядом? Однако стоило Королю гоблинов отложить в сторону смычок и скрипку, к нему тотчас вернулись всегдашняя таинственность и неумолимость, снова превратив его в холодную статую.
Бесшумно ступая, словно тень, он подошел к причалу. Тень отвесила поклон, подала мне руку, помогла сойти на берег и повела прочь от озера чередой извилистых коридоров. Наконец я оказалась в просторном, хорошо освещенном помещении. За все это время мы не сказали друг другу ни слова.
Когда глаза привыкли к свету, я поняла, что нахожусь в часовне. Над головой высился сводчатый потолок, явно не рукотворный, а созданный природой, в стенах через равные промежутки располагались окна с красивыми витражными стеклами. Окна не открывались на внешнюю сторону, а были подсвечены изнутри. У дальней стены находился алтарь, над которым висело простое распятие.
У меня защипало глаза. Пускай часовню выстроили гоблины, пускай она глубоко под землей, но это все-таки церковь, похожая на многие из тех, что я видела в верхнем мире. Здесь нет гротескных скульптур и фантастических существ, порожденных фантазией гоблинов, ухмыляющихся сатиров и нимф, изнемогающих от наслаждения. Здесь только Иисус Христос, мой жених и я.
– Элизабет, грустить – это нормально, – мягко промолвил Король гоблинов, и я поспешила вытереть глаза. – Я тоже грустил, когда впервые оказался в Подземном мире.
Я кивнула, но от проявленного ко мне сочувствия слезы лишь потекли сильнее. Провести церемонию венчания и благословить нас было некому, и тем не менее, Господь не оставил нас своим присутствием. Стоя перед алтарем, я и Король гоблинов приготовились дать друг другу брачные обеты.
– Клянусь… – начала я и запнулась. Мой жених – Эрлькёниг, Владыка Зла, правитель Подземного мира. Какую клятву я могу принести? Значат ли вообще что-нибудь мои слова? Я ведь уже отдала ему самое главное: принесла в жертву собственную жизнь.
Заметив, что я колеблюсь, он взял мои руки в свои.
– Торжественно клянусь в том, – произнес он, – что принимаю твою жертву, дар жизни, отданный мне без корысти, но с умыслом.
Я посмотрела на наши переплетенные пальцы. У Короля гоблинов были руки скрипача: пальцы длинные, тонкие, проворные; подушечки на левой руке – в мозолях от постоянного соприкосновения со струнами. Эти руки могли дарить ласку и причинять боль, эти руки были мне знакомы.
– Клянешься ли ты, Элизабет?
Я подняла взгляд. В его разноцветных глазах сквозило сомнение. Сейчас это был не Эрлькёниг, но аскетичный юноша с портрета.
– Клянешься ли ты, что заключаешь эту сделку по… по доброй воле?
Наши взгляды встретились. Мы смотрели друг на друга не мигая, не отводя глаз. А затем я просто сказала:
– Торжественно клянусь, что действую по собственной воле. Отдаю тебе свое тело… и душу.
Разноцветные глаза сверкнули.
– Целиком и полностью?
Я кивнула.
– Всю себя. Целиком и полностью.
Король гоблинов снял с пальца серебряное кольцо в виде фигуры волка: лапы зверя свернулись вокруг ободка, в глазницах вставлены драгоценные камни, один – льдисто-голубой, второй – серебристо-зеленый.
– Этим кольцом, – промолвил он, беря меня за руку, – я нарекаю тебя своей королевой. Дарую тебе все, чем владею, и наделяю властью над гоблинами. Отныне их воля будет подчинена твоей, и любое твое желание будет исполнено. – Король гоблинов надел кольцо мне на палец. Оно оказалось велико, но я сжала пальцы в кулак, чтобы не потерять его. Король гоблинов обхватил мой кулак обеими ладонями.
– Дарую тебе власть над моим королевством, моими подданными и надо мной. – Он опустился на одно колено. – Молю тебя о сострадании, моя королева. О сострадании и милости.
Я высвободила руку с кольцом, положила ладонь ему на голову и почувствовала, как он затрепетал от моего прикосновения. В следующую секунду он встал и взял с алтаря чашу для причастия.
– Выпьем, – сказал он, – чтобы скрепить наши узы.
Вино было темным, как ежевика, как грех. Я вспомнила хмельной вкус колдовского вина – терпкий, насыщенный, сладкий; вспомнила, какой чувственной и распутной сделалась на балу гоблинов, и изнутри меня начал наполнять медленный текучий жар. Я поднесла чашу к губам и торопливо глотнула. На белый шелк моего свадебного платья упало несколько капель, напомнивших мне капли крови на снегу.
Король гоблинов взял из моих рук чашу и, не сводя с меня глаз, также сделал глоток. В его взгляде читались обещания будущих ночей. Я поклялась себе, что потребую сдержать каждое из них.
Он поставил чашу на алтарь и медленно утер губы тыльной стороной ладони. Я нервно сглотнула. Король гоблинов подал мне руку, мы покинули часовню и ступили в Подземный мир уже в качестве мужа и жены.
Брачная ночь
И немедленно оказались посреди гоблинского празднества.
В центре огромной пещеры, выполнявшей роль бального зала, горел исполинский костер, вокруг которого плясали извивающиеся силуэты гоблинов. На вертеле, шипя и пузырясь жиром, поджаривался гигантский кабан, в воздухе одуряюще пахло жареным мясом. Помещение никак не освещалось – не было ни факелов, ни волшебных огоньков, ни свечей в традиционной жутковатой форме человеческих рук. Единственным источником света служил костер. Его кроваво-красное, неровное пламя не столько озаряло пещеру, сколько порождало тени.
Я испуганно шарахнулась в сторону, но Король гоблинов крепко держал меня за руку.
– Не бойся, – промурлыкал он мне на ухо. – Помни мою клятву.
Однако мною владел страх. На балу гоблинов я танцевала и веселилась, но теперь атмосфера была совершенно иной: в ней чувствовалось нечто мрачное, дикое, необузданное. На балу, которым правил Король гоблинов, соблюдалась хотя бы видимость приличий, маскировавшая разгул похоти, а сейчас какое-либо прикрытие полностью отсутствовало. Здесь не предавались наслаждению, здесь царила звериная жестокость. Я ощущала запах свежепролитой крови – она пахла медью, железом и сырым мясом. Поймав боковым зрением сплетенные силуэты совокупляющихся, я вспомнила статуэтку в моей землянке, сатира и нимфу. Гремела грубая, примитивная музыка – свистели дудки, гудели рога, бренчали лютни. Гоблинское вино притупило мой страх, но не до конца.
– Идем, – сказал Король гоблинов. – Подданные должны поприветствовать свою новую королеву.
Он повел меня вниз по ступеням в самую гущу толпы. Со всех сторон меня окружали гротескные фигуры, щерились и ухмылялись отвратительные физиономии. Тонкие пальцы тянулись ко мне, точно побеги колючих кустарников, цеплялись за платье, фату и волосы. Низкорослый хобгоблин с горбатой спиной подскочил к нам и протянул флягу с вином.