Над дверными проемами висели какие-то гоблинские эмблемы, очевидно, фамильные гербы. Вот здесь, наверное, сидит золотых дел мастер, а здесь – огранщик, предположила я. В Подземном мире мне встречались удивительные по красоте вещицы, созданные гоблинами, гораздо более изящные, нежели творения человеческих рук. В историях и легендах Констанцы такие предметы всегда относились к величайшим сокровищам, за обладание ими велись войны, в которых рушились целые империи.
– Затратить такие усилия на постройку города, в котором никто не будет жить… – пробормотала я. Мой взгляд скользнул по затейливой резьбе арочных сводов, стройным фасадам и элегантным витринам. Сколько труда, и все зря.
– Так было не всегда, – вставила Веточка. – Издревле гоблины не собирались в городах и вели все свои дела на вольном воздухе, в рощах и других священных местах верхнего мира.
– Что же изменилось?
– Эрлькёниг, – пожала плечами Веточка. – Когда он взошел на трон, то принес с собой много странных обычаев.
Я нахмурила лоб.
– Мой Король гоблинов? – Затем поправилась: – Нынешний?
Колютик бросила на меня злобный взгляд.
– Эрлькёниг есть Эрлькёниг. Только смертные делают между ними различия.
– Смотрите, мы уже пришли, – оживленно перебила Веточка и втолкнула меня через темный порог в просторное помещение. Я открыла рот, чтобы отчитать гоблинку за явную попытку сменить тему, однако в этот момент мое внимание действительно привлекло кое-что другое.
Лавка торговца тканями и готовой одеждой представляла собой большой магазин с манекенами в витринах и платьями, развешанными на плечиках. В углу стояло большое зеркало из полированной меди; волшебные огоньки – крохотные мерцающие пылинки, парящие в воздухе, – создавали мягкий рассеянный свет. Кете здесь понравилось бы.
Мысль о сестре уколола больнее острой иглы. Мое сердце опять превратилось в подушечку для булавок скорби. Я вспомнила, как пальцы Кете поглаживали рулоны роскошной материи в нашей деревенской лавке, и ее глаза цвета летнего неба, чуткие к красоте, упивались богатой текстурой бархата, изысканностью парчи, яркими цветами, гладкостью и блеском шелка и атласа. Как же я любила и ненавидела ходить по магазинам с сестрой! Ненавидела, потому что никогда не была такой красавицей, как она, и любила, потому что ее восторг был заразителен. Я смахнула с ресниц слезинки.
– А, свежатинка!
Я так и подскочила, когда передо мной материализовался незнакомый гоблин. На шее у него висела измерительная лента, в зубах были зажаты булавки. Портной, догадалась я, а приглядевшись получше, заметила, что над губами топорщатся совсем не булавки, а усы, усы со стальными кончиками.
– Да, это последняя. – Колютик подтолкнула меня вперед.
Портной фыркнул.
– Не больно-то пригожа. – Он всмотрелся в мое лицо. – Хотя мордашка знакомая.
Под его изучающим взглядом я съежилась.
– Что ж, – портной широким жестом обвел помещение, – добро пожаловать в мое скромное ателье. – Мы одевали невест Эрлькёнига с незапамятных времен, так что, если тебе нужен наряд, достойный королевы, ты пришла по адресу. Чем могу служить?
Мои глаза скользнули по вешалкам. Все платья вышли из моды несколько лет назад, а некоторые даже раньше. Несмотря на роскошь тканей, прекрасные наряды явно подвергались искусной починке. Никакое мастерство, даже гоблинское, не могло защитить их от разрушительного воздействия времени. Чем больше я всматривалась, тем явственнее видела, что все вокруг ветшает, гниет, приходит в упадок.
Только тогда до меня дошло, что эти наряды принадлежали моим предшественницам. Соперницам. Я немедленно отогнала эту мысль.
Хозяин лавки бочком подобрался ко мне.
– О, да, – пропел он, поглаживая ближайший манекен длинными, многосуставчатыми пальцами. – Восхитительно, не правда ли? Цвет океанов и морских бурь, так его называют. Это платье, – продолжал он, – носила Магдалена. Она была очень красива – то есть, по вашим человеческим меркам, – красива, но глупа. Ох, и повеселились мы с ней! Правда, хватило ее ненадолго. Огонь Магдалены потух, оставив нас во мраке и холоде.
Высокий манекен обладал привлекательными формами: пышные бедра и грудь, осиная талия. Платье à la française – во французском стиле – было пошито из глубокого синего, оттенка сапфира, шелка, и воображение с легкостью нарисовало мне типаж девушки, которая его носила: бледная кожа, темные волосы и синие глаза в тон платью. Красота, захватывающая дух, сверкающий драгоценный камень. Я представила, как Король гоблинов снова и снова наслаждался этой красотой, впиваясь в персиковую мякоть ланит, покуда не высосал досуха.
– А это, – подала голос Колютик, указывая на другой манекен, – принадлежало Марии Эммануэль. Та еще была недотрога. Отказывалась подчиняться супругу и повелителю. Была обещана в жены кому-то другому – плотнику, что ли? Не знаю, что уж там наш король в ней нашел, только оба питали непонятную любовь к фигуре, распятой на деревянном кресте. Эта продержалась дольше всех. Противная монашка так и не отдала себя, и при ней нам жилось худо. Однако благодаря этому упрямству она так долго и протянула, хотя в конце концов все равно померла, оплакивая верхний мир. Смотреть-то на него она могла, а вот коснуться – ни-ни.
Этот манекен был худощав, на нем висело платье из простой серой шерсти. Я опять представила ту, что его носила: набожное создание с вуалью на лице, как у Христовой невесты. Не красавица, но глаза ясные и чистые, льдисто-серые, их взор пылает страстной верой в Господа. В отличие от Магдалены с ее чувственными прелестями, Мария Эммануэль излучала внутренний свет и обладала красотой мученицы или святой. Судя по всему, вкусы Король гоблинов имел самые разнообразные.
Портной и Колютик еще долго перечисляли многочисленных владелиц нарядов, однако их имена и истории не задерживались в моей памяти. Я попала не в ателье, а в мавзолей; о каждой из бывших невест напоминала лишь старая ткань на манекене. Любопытно, какое платье наденут на манекен после моей смерти?
– А где же манекен с платьем самой первой Королевы гоблинов? – спросила я.
Три пары черных блестящих глаз уставились на меня, потом Колютик и портной переглянулись.
– Его здесь нет, – сообщила Веточка.
– Нет? – Я покрутила головой, окинув взглядом лавку, полную манекенов всех ростов и размеров. – Почему?
Колютик сердито ущипнула товарку, но та лишь отмахнулась.
– Потому что она выжила, – сказала Веточка.
Перед глазами у меня все поплыло; манекены и гоблины накренились и слились в круговерть цветов и теней.
– Выжила… – эхом повторила я. – Как это?
Гоблины испуганно затихли. Очевидно, храбрая дева нашла способ выбраться из Подземного мира, не расставшись с жизнью и не обрекая верхний мир на вечную зиму. Возможно ли такое?
– Как ее звали? – шепотом спросила я.
– Мы не помним, – сказала Веточка.
– Нет, не «не помним». Ее имя вычеркнуто из истории, – перебила Колютик. – Предано забвению.
– Пойми, смертная, – промолвил портной, – Древний закон сколько дает, столько и отнимает. Не думай, что ей удалось уйти от нас живой и невредимой. Ты мертва, дева. Твоя жизнь принадлежит нам.
– Я думала, она принадлежит Королю гоблинов.
Вся троица расхохоталась своим странным смехом.
– А кому, по-твоему, принадлежит его жизнь? – задала вопрос Колютик.
Гоблинские улыбки сплошь состояли из кривых острых зубов. Я поежилась.
– Ладно, пора подобрать тебе красивое платье для ужина с его величеством, – заявил портной. – У нас есть отличные новые наряды. Оттуда, сверху. Еще теплые – тела прежних владелиц не успели даже остыть.
Меня передернуло.
– Что вы… как… – От ужаса слова застряли у меня в горле.
– Ах, эти долгие дни зимы! – Портной облизнул усы со стальными кончиками. На его одежде я вдруг разглядела темные пятна. Это кровь? – Когда старый год уходит, земля становится нашей, смертная. Покинешь Подземный мир, и она останется нашей навеки.
Магдалена, Мария Эммануэль, Беттина, Франческа, Ильке, Хильдегард, Вальбурга… Мои предшественницы, соперницы и сестры. Каждая из них вышла замуж за Эрлькёнига, каждая отдала свою жизнь. Знали ли они истинную цену своей жертвы? А я? Все эти девушки давно превратились в прах, но какая-то их частица продолжала находиться здесь. Швы рассыпающихся от времени платьев все еще хранили память об их душах. Призраки бывших невест окружили меня со всех сторон; я слышала их шепот. Иди к нам, иди к нам, – звали, манили, уговаривали они сквозь толщу времени. В этом хоре не хватало только одного голоса, голоса безымянной храброй девы. Она выжила, повторяла я себе. Убежала из Подземного мира и осталась жива.
Выходи играть
Столовая, как и бальный зал, занимала целую пещеру. Потолки терялись в вышине, как своды храма, с них свисали массивные каменные сосульки, облепленные волшебными огоньками. Пещера напоминала разверстую пасть гигантской твари, чьи челюсти вот-вот сомкнутся и перекусят меня пополам, пока я стою и дожидаюсь супруга, который должен сопроводить меня к столу.
Я попыталась успокоиться. Получалось плохо, учитывая, что пластины корсета мертвой хваткой сдавливали мои ребра и легкие. Вздохнуть как следует я не могла, и потому мое бедное сердце трепыхалось еще чаще. От страха или возбуждения? Я сама не знала.
Веточка, Колютик и портной принесли мне на выбор целый ворох платьев. По большей части они сидели на мне ужасно – одно слишком яркое, другое слишком бледное, не тот рост, не тот фасон, не то вообще все. При мысли о том, что я должна нарядиться в обноски другой женщины, притом умершей, по спине у меня ползли мурашки, и я отвергала одно платье за другим, чем довела своих камеристок до белого каления. В конце концов портной швырнул мне какие-то лохмотья и пригрозил, что в них меня и оденет.
К его изумлению, я согласилась. Портной забрал у меня лохмотья и принялся мастерить из них простое вечернее платье. Длинные, тонкие пальцы похрустывали при работе; распоров все швы, он набрал достаточно материи для нового наряда. Его скорость и проворство поражали: в мгновение ока портной соорудил вполне приличное платье с широкой юбкой и целомудренным лифом. Ткань была блеклая, серо-бурая, что называется, цвета грязи или, подумала я, цвета воробьиных крыльев.