– Держи. – Король гоблинов протянул мне ворох скомканного белого шелка. – Почему бы тебе не сыграть свои предыдущие пьесы? Это… – Слова застряли у него в горле, едва он расправил и внимательно рассмотрел материю. Я слишком поздно поняла, что это. В руках он держал мое свадебное платье с накарябанными углем нотами. Я вскочила, но то ли Король гоблинов был проворнее, то ли я замешкалась, однако он успел прочесть на этом платье всю мою душу до последней нотки.
– Хм-м-м, – протянул он, изучая символы. – Ты была в ярости, когда писала это. Я вижу здесь гнев, бессилие и… – Подняв глаза, он ошеломленно выдохнул: – О, Элизабет… Ты написала эту музыку в свою… в нашу брачную ночь, так?
Я с размаху влепила ему пощечину. Удар пришелся точно в цель, и Король гоблинов пошатнулся, схватившись за лицо.
– Да как ты… – прошипела я. – Как вообще ты посмел!
– Элизабет, я…
– Ты заставляешь меня пожертвовать музыкой, отдаться тебе до последней частицы, а потом швыряешь эту жертву мне в лицо? Не смей! У тебя нет права смотреть на мою музыку вот так. – Я попыталась выхватить платье, желая изорвать материю на мелкие клочки и бросить их в огонь, но он меня удержал.
– Я не хотел… то есть, я думал…
– Что? Что ты думал? – перебила я. – Что я скажу тебе спасибо? Думал, сотворишь из воздуха этот инструмент, такой прекрасный и совершенный, и я буду вне себя от радости? Я не могу, просто не могу… – Чего именно не могу, я и сама не знала.
– Разве ты не этого желала? – На его щеках прорезался румянец. – Не это хотела от меня получить? Свою музыку! Время, чтобы сочинять! Свободу от обязанностей? – Он бросил платье на пол и шагнул ко мне. Король гоблинов был стройным, но высоким, и теперь нависал надо мной, как гора. – Я дал тебе все, о чем ты мечтала. Я устал оправдывать твои ожидания.
– Я тоже устала, – промолвила я, – оправдывать твои. – Мы стояли так близко, что ощущали на губах дыхание друг друга.
– И что я от тебя требовал?
Меня душили рыдания.
– Все! – всхлипнула я. – Тебе понадобилась моя сестра. Моя музыка. Моя жизнь. И все потому, что тебе нужна девушка, которая в душе уже умерла. Но я не та девушка, mein Herr, я давно перестала ею быть. Так чего же ты от меня хочешь?
Он замер в неподвижности. Это было затишье перед бурей, но бурей – грозой и ураганом – была я сама.
– Я говорил, чего хочу, – вполголоса промолвил он. – Мне нужна ты вся, целиком и полностью.
Я зашлась истерическим смехом.
– Тогда бери меня. Бери меня всю. Ты в своем праве, mein Herr.
Король гоблинов со свистом втянул воздух. Гнев в моей груди сменил тональность, минор стал мажором. Звук его взволнованного вдоха что-то во мне перевернул. Я приблизилась к нему.
– Возьми меня, – настаивала я. Вся моя ярость испарилась. – Возьми меня.
Я горела и пылала. Наши тела разделяли лишь тончайшие слои шелка и батиста. Каждый дюйм моей кожи жаждал его прикосновения. Я ощущала исходящее от него тепло; воздух между нами трепетал так же, как я. Мои трясущиеся руки действовали словно сами по себе: пальцы потянулись к пуговицам жилета, зарылись в кружевном воротнике.
– Элизабет. – Его голос дрогнул. – Еще не время. – Мне хотелось притянуть его к себе за этот воротник, впиться губами в губы, слиться с ним. Однако я лишь спросила:
– Не время? Почему?
Я чувствовала, как сильно он желает этого – желает меня, – и все же сдерживается.
– Потому, – шепотом произнес он, – что я хочу оттянуть этот момент. – Он запустил руку мне в волосы. – Хочу подольше насладиться тобой.
Я горько усмехнулась.
– Я никуда не ухожу.
Уголки его губ скорбно опустились.
– Чем больше времени ты здесь находишься, тем скорее покинешь меня.
Опять эта чертова философия.
– О чем ты?
– Жизнь – это больше, чем плоть, – тихо произнес он. – Твое тело – свеча, твоя душа – пламя. Чем дольше я жгу свечу…
– Свеча, которой не пользуются, – просто кусок воска с фитилем, – возразила я. – Я бы предпочла зажечь свечу, даже зная, что через некоторое время ее пламя угаснет, нежели вечно сидеть в темноте.
Мы оба замерли в молчании. Я ждала, когда он преодолеет разделяющее нас расстояние. Однако он этого не сделал, а, наоборот, взял меня за плечи и мягко отстранил.
– Повторяю, ты нужна мне целиком. – Король гоблинов прижал ладонь к моему сердцу, и от этого прикосновения оно заколотилось, как сумасшедшее. – И я возьму тебя, когда ты на самом деле отдашься мне целиком.
Пустота у меня внутри снова напомнила о себе тянущей болью.
– Когда ты в конце концов освободишь ту часть себя, существование которой столь яростно отрицаешь, – продолжал он, обвив свободной рукой мою шею, – ту самую часть, которую я страстно желал с нашей первой встречи, тогда, Элизабет, я тебя возьму. – Он склонился над моим ухом. – Всю. Целиком и полностью.
Шелковистые пряди его волос щекотали мои полуоткрытые губы. Я приподняла подбородок, подставила их для поцелуя. Он не стал меня целовать, лишил даже этого. Я опять пережила горькое разочарование.
– Тогда и только тогда, – сказал он. – Другие варианты меня не устроят. Зачем мне половина твоей души, если я хочу всю? А когда я получу свое, то сорву твой плод и выпью его сладкий сок до последней капли.
Я задрожала, отчаянно пытаясь сдержать слезы. Он криво улыбнулся.
– Твоя душа прекрасна, – тихо произнес он. Его взгляд переместился на клавир, где лежало свадебное платье. – И доказательство тому – здесь, в твоей музыке. Если бы ты не была так напугана, если бы не боялась разделить ее со мной, если бы признала эту часть себя, мы давным-давно были бы вместе.
Мелькнул шелестящий вихрь, и Король гоблинов исчез, оставив после себя слабый запах снежинок.
Шли минуты – или часы? Я сидела за клавиром, перебирая испачканный шелк платья. Слова Короля гоблинов эхом звучали у меня в голове. Всю, всю тебя, целиком и полностью, – повторялось неотступным рефреном. Он хочет не мое тело, но мою музыку. Я – не просто создание из плоти и крови, сосуд, вмещающий душу. Я – нечто большее. И я прямо сейчас жажду преподнести ему в дар самую сокровенную часть себя, более потаенную, более глубинную, чем любое сакральное знание, которое мы могли бы обрести вместе. Но как это сделать, я не знаю. Тело отдать легче, нежели душу.
Я кладу перед собой листок бумаги из стопки, беру в руку перо. Макаю его в чернила, но ничего не пишу. Вижу записи, сделанные в нашу брачную ночь, однако ноты расплываются у меня перед глазами. Все это настолько неприкосновенно, настолько свято, что мне почти невыносима мысль о том, чтобы с кем-то делиться. Я и есть мое свадебное платье – тонкое, хлипкое, невесомое, и темные пятна на нем – моя музыка – со временем поблекнут и исчезнут. И все же я не могу заставить себя вывести хотя бы один нотный знак.
Слезы вместе с чернильными кляксами капают на бумагу, их следы напоминают россыпь восьмых нот. Где-то там, кажется, за дальней стеной, начинает играть скрипка. Король гоблинов. Я кладу руки на клавиши и вступаю следом. Сейчас, когда тела не являются препятствиями, наши истинные «я» взмывают ввысь и танцуют. Его «я» – воплощение многогранности и загадки, мое – простоты и эмоциональности. Тем не менее, мы прекрасно гармонируем и дополняем друг друга, мы друг другу созвучны. По-моему, я начинаю что-то понимать.
Я заново обмакиваю перо в чернила и превращаю слезинки в песнь.
Подменыш
Лизель!
Кто-то звал меня по имени. Я попыталась сбросить тяжкий груз тьмы, державшей меня в плену сна.
Лизель!
Голос был знакомый, любимый, однако я не могла вспомнить, где и когда слышала его раньше. Огромным усилием я разлепила веки.
Я была в Роще гоблинов. Навстречу мне двигалась фигура в красном. Я узнала ее, даже не видя лица. Ну кто еще мог стащить мою накидку!
«Кете!» – крикнула я, но мой голос куда-то исчез.
Сестра обвела глазами лес, словно услышав смутное эхо. Ее взгляд не остановился на мне, она не замечала меня, хотя я стояла прямо перед ней.
«Кете!» – крикнула я опять и поняла, что невидима.
«Лизель! – Кете металась по Роще гоблинов. – Лизель, Лизель, Лизель!»
Сестра выкрикивала мое имя, точно призыв или заклинание. Трясущимися руками она залезла в свою сумку и извлекла оттуда ворох бумажных листков. Сердце у меня екнуло. Это же моя пьеса, та, что осталась дома. Я назвала ее Der Erlkönig.
Снова порывшись в сумке, Кете достала еще один лист бумаги и карандаш. К своему удивлению я обнаружила, что листок испещрен крохотными картинками – изображениями рук, глаз, губ, платьев. Я и не знала, что моя младшая сестренка рисует, да еще так хорошо.
Положив бумагу на колено, Кете принялась что-то усердно царапать. Я склонилась над ее плечом. Что она зарисовывает на этот раз – может, дерево? Впрочем, Кете не рисовала, а писала.
Дорогой Йозеф!
Письмо, она писала письмо – сумбурное, полное страха и отчаяния.
Лизель пропала. Лизель пропала. Лизель пропала.
В спешке сестра не обращала внимания на ошибки и корявый почерк.
Лизель прпала, ее имя все забыли. Я не схожу с ума. Я не сумашедшая. У меня в руках докзателство что она была, и я пишу сечас чтобы передать его тебе. Опубликуй это, Йозеф. Сыграй. Сыграй ее музыку. А птом напиши мне, мне и маме. Скажи всем, что Лизель существует. Что Лизель жива.
Она даже не поставила подписи. Держа письмо перед собой, как величайшую ценность, Кете сделала робкий, боязливый шаг за пределы Рощи гоблинов.
Над лесом разнесся странный сдавленный крик. Я испуганно отскочила: Кете со злостью разорвала письмо и швырнула клочки за спину. Белые обрывки кружились в воздухе, точно лепестки. Некоторые полетели в мою сторону, я осторожно вытянула руку, опасаясь, что она пройдет сквозь бумагу, как сквозь туман. К счастью, обрывки оказались вполне осязаемы. Я собрала их все и попыталась сложить вместе: кусочек руки, кончик пальца, уголок губ, половина глаза. Я искала себя, искала подтверждение своего существования и не находила его. На месте моего имени была лишь пустота.