Однако он ошибался. Я была сломлена, а музыка по-прежнему билась в западне моей души. Она зудела, скреблась и царапалась, грозя прорваться наружу в отчаянном крике.
– Элизабет, с тобой все хорошо?
Нет. Плохо. Все было плохо, с тех самых пор, как я стала невестой Эрлькёнига, с тех пор, как он похитил мою сестру, подарил мне флейту, с тех пор… уже не помню, с каких. Все перестало быть хорошо в тот самый момент, когда я спрятала свою музыку, заперла ее на ключ в шкатулке и в сердце. Но сказать об этом я не могла, поэтому ответила:
– Да, конечно.
Его взор сделался более пристальным, зрачки расширились, поглотив серую и зеленую радужку. Король гоблинов знал высоту каждого моего вздоха-ноты, количество тактов моего покоя, длительность пауз в моей речи. Подобно музыканту в оркестре, он тщательно следовал этим подсказкам, ожидая, когда дирижер подаст знак. И когда я сбивалась с темпа, он тоже знал.
Он окинул меня взглядом с головы до ног, задержавшись на моих обнаженных плечах, шее и декольте. Спросил:
– В чем дело?
Полагаю, я не слишком старалась скрыть свои намерения. В первый раз за все время я позаботилась о своем внешнем виде. После того случая у Подземного озера я приказала Веточке и Колютику отвести меня к портному, чтобы тот пошил мне новое платье – своего рода защитный доспех. Портному я велела переделать для меня наряд из восхитительной, кремовой с золотом, шелковой тафты. Платье имело рубашечный покрой; присборенный под моей скромной грудью подол свободно ниспадал до пола и стелился шлейфом за спиной. Конструкцию удерживали на плечах тонкие лямки из прозрачной ткани, руки и шея оставались обнаженными. Лиф был расшит крохотными брильянтами – сотни, тысячи, мириады сверкающих точек мерцали и переливались, точно звезды в ночном небе. Камеристки заплели мне косы и уложили их в высокую корону, также украсив ее брильянтами, ярко сверкавшими на фоне темных волос. Во мне впервые вспыхнула надежда, что Король гоблинов сочтет меня привлекательной.
Странно: я обладала заурядной внешностью, а он был прекрасен, однако влечение, возникшее между нами, было вполне настоящим, непридуманным, и не имело никакого отношения к красоте или отсутствию таковой. Это напряженное желание я ощущала всегда, постоянно, оно мучило и раздирало так, что у меня перехватывало дыхание. Поэтому в ответ на вопрос Короля гоблинов я не нашла ничего лучшего, как брякнуть:
– Тебе не нравится мое новое платье?
Такого он явно не ожидал.
– Э-э-э… Что?
– Платье, – повторила я. – Оно тебе не понравилось?
В его взгляде читались и растерянность, и опаска.
– Элизабет, платье очень красивое.
– А я? Я красива?
Король гоблинов нахмурился.
– Ты сегодня определенно не в настроении, дорогая.
Он не ответил! Я поняла, что не могу усидеть на месте, встала и принялась ходить туда-сюда перед камином. Не в настроении? Отчего же. Я в настроении, и настроена сражаться.
– Отвечай, – настаивала я. – Ты считаешь меня красивой?
– Когда ты ведешь себя так, как сейчас, – нет.
Я засмеялась пронзительным истерическим смехом.
– Ты говоришь прямо как мой отец. Я задала простой вопрос mein Herr.
– В самом деле? – Король гоблинов пристально посмотрел на меня. – Тогда скажи, дорогая, что бы ты хотела услышать? Простой ответ или честный?
Я задрожала – то ли от страха, то ли от обиды.
– Предпочитаю правду, – сказала я. – Ты сам убедил меня, что даже уродливая правда лучше красивой лжи.
Повисла пауза, а потом он тихо промолвил:
– Думаю, ты сама знаешь ответ.
Я зажмурилась, чтобы сдержать слезы. Вопреки всему, я надеялась на другое. На то, что его страсть каким-то чудесным образом сделает меня краше, превратит из воробья в павлина.
– Тогда почему? – Мой голос наткнулся на иззубренную стену печали. – Почему тебя влечет ко мне?
– Элизабет, я ведь говорил. Я…
– Да, да, все это я уже слышала! Ты полюбил во мне музыку, моя душа прекрасна, и как только я отдам себя всю, целиком, ты… – я икнула, – тоже отдашься мне целиком и полностью.
Король гоблинов молча смотрел на меня разноцветными глазами.
– Но это для меня ничего не значит, mein Herr. Для странной, отверженной всеми маленькой уродки твои слова не имеют значения.
Раздался неприятный скрежет мебельных ножек по полу: Король гоблинов отпихнул банкетку и встал. Направился ко мне, ступая легко и почти беззвучно, будто волк по снегу. Несмотря на это, я чувствовала, как он преодолевает разделяющую нас дистанцию.
– Красота души гораздо ценнее телесной красоты, – мягко произнес он, положив ладонь мне на голову. – И тебе это известно.
Я открыла глаза и резким шлепком сбросила ладонь. Вибрация этого шлепка прокатилась по нам обоим; он смотрел на меня с изумлением, у меня жгло кисть.
– Вот уж врешь, – сказала я.
На миг мне показалось, что Король гоблинов попытается меня утешить, успокоить, как родитель старается утихомирить капризного ребенка, но в его глазах вспыхнул зловещий огонек. Губы искривились, в отблесках пламени блеснули острые кончики зубов.
– Хочешь уродливой правды, Элизабет? Хорошо, ты ее получишь. – Он принялся мерить шагами пятачок перед камином, точно дикий зверь, запертый в клетке. Волк, запертый в клетке его сердца, со страшной силой хотел вырваться на свободу. – Ты привлекла меня, потому что была странной, всеми отверженной и некрасивой. Потому что мужчина может провести целую вечность – поверь, у меня так и было, – рядом с чередой бесчисленных красавиц, чьи имена и лица сливаются в размытое пятно. Но тебя, такую странную и некрасивую, я буду помнить. – Король гоблинов сверкнул улыбкой-оскалом.
В ответ мой пульс участился, и глубоко внутри узлы, которыми я туго обвязала сердце, начали ослабевать. Кровь в жилах всколыхнулась навстречу его крови. Тяжело дыша, я встала, однако он отвернулся прежде, чем я успела коснуться его, прежде, чем его дикая природа смешалась с моей. Я уронила руку.
– Что есть вечная жизнь как не затянувшаяся смерть? – вопросил Король гоблинов. – Я существую в тоскливой бесконечности, понемногу умирая каждый день, не имея полноценной возможности чувствовать. – Он вернулся к инструменту, легко провел пальцами по клавиатуре.
Я не знала, что сказать. В этот момент мы были безмерно далеки друг от друга: он – на одном конце вечности, я – на другом.
– Твой накал, твое неистовство, – тихо произнес он, – так влекут меня. Это правда, Элизабет.
Сев на банкетку, он нажал клавишу. Затем вторую, третью. Каждая нота резонировала в моей груди, эхом отдаваясь в том пустом, священном пространстве, где жила моя музыка.
– Я отдал бы все, чтобы снова испытывать чувства. – Он говорил так тихо, что я едва слышала. – Очень долго я считал, что утратил эту способность навсегда. А потом я услышал твою музыку – ты играла для меня в Роще гоблинов. Впервые за много веков я подумал… понадеялся, что…
Нас снова накрыла тишина, полная тайн и невысказанных слов. С моих уст готовы были сорваться вопросы, но я сдержалась.
– Твоя музыка, – наконец прервал молчание Король гоблинов. – Твоя музыка – единственное, благодаря чему я сохранил рассудок. Остался человеком, а не превратился в монстра.
От легкого ветерка руки и спина у меня покрылись «гусиной кожей». Король гоблинов, не глядя на меня, продолжал играть, перебирая ноты, точно бусинки в ожерелье.
– Это и есть уродливая правда, моя дорогая, – промолвил он. – В браке мне принадлежит твоя рука, сердце, разум и тело, но то, что нужно мне больше всего, я получить не могу. – Он отвернулся. – Если только не сломаю тебя.
Если только не сломает меня. В этот момент до меня наконец дошло.
– Я тебя не боюсь, – тихо призналась я.
– Вот как? – Король гоблинов поднял голову. – Я – Владыка Зла, правитель Подземного мира. – Разноцветные глаза блеснули. – Я – воплощение дикой силы и безумной ярости. – Он улыбнулся, продемонстрировав заостренные кончики зубов. – Ты – просто девушка, а я – злой серый волк.
Просто девушка. Дева. Нет! Я не простая девушка, я – Королева гоблинов. Я – его королева и волков не боюсь. Мне не страшна эта дикая, неукротимая сила, которая способна разорвать меня на части и искупаться в моей крови.
Я подошла к клавиру и опустилась на банкетку подле мужа. В глазах Короля гоблинов промелькнули удивление и радость. Настороженности не было и следа.
– Пускай я всего лишь дева, mein Herr, – шепнула я, – но дева храбрая. – Я занесла дрожащие пальцы над клавиатурой и построила аккорд в до мажоре. Король гоблинов выгнулся в долгом, сладостном вздохе.
– Да, Элизабет, – выдохнул он, гладя мое лицо ладонью. – Да.
Но играть я не стала, а вместо этого передвинула его руку ниже, к груди.
– Элизабет, что…
Он попытался отстраниться, но я держала крепко. Я льнула к нему, искушала, провоцировала, подталкивала к тому месту, где под его пальцами пульсировала моя жизнь. Я чувствовала в нем волка, рвущегося с привязи. Я хотела этого волка, хотела, чтобы он обрушил на меня свой зверский голод, свое ненасытное желание, и уничтожил меня. Я жаждала быть уничтоженной и созданной заново.
– Ты – монстр, которого я призываю, – сказала я.
Теперь дрожь била и его.
– Ты сама не понимаешь, о чем говоришь. – Несмотря на хищное выражение лица, в голосе его явно проступала паника.
– Отлично понимаю.
Память подбросила воспоминание: малютка Лизель терпеливо ждет на верху лестницы. Она ждет отца, который отправился на прослушивание к прославленному маэстро. Зефферлю тогда было всего три года, однако в мальчике уже открылись блестящие способности в игре на скрипке, и Лизель ужасно хотела показать папе, что она тоже кое-что умеет. Разучив чакону Линли, девочка долго и старательно упражнялась на скрипке размером в одну четверть, пока не сочла результат безупречным. Когда же папа наконец явился домой, от него разило пивом, а футляр, в котором он держал скрипку работы Штайнера, был пуст. Как только отец ступил за порог, Лизель заиграла для него торжественную песнь приветствия, но он выхватил у дочери скрипку и переломил надвое о колено. «Ты никогда не добьешься успеха, – заявил он тогда. – У тебя нет и половины таланта, которым наделен твой брат».