Снова на экране — глобус.
Под продолжающийся стук колес медленно уплывают Москва, Ярославль, Волга, Урал, Сибирь…
И со свистком паровоза глобус опять оживает, наполняясь шумами, голосами, музыкой, железными лязгами, грохотом моторов.
Нигде не утихает говорящий глобус — даже там, в районе буквы «Р», где еще вчера мы слышали только свист ветра…
Семь невест ефрейтора Збруева
…На цветном, широком экране расцветают семь алых сердец. Раздается короткий, дробный звук, похожий на автоматную очередь, и на каждом сердце, как на конверте, отпечатывается почтовый штемпель.
В таком обрамлении возникает название фильма:
Пока идут остальные титры — на экране мелькают хвойные и лиственные леса, болота, речки, мосты и разъезды. Стучат колеса поезда.
Проносятся надписи, выложенные на откосах белым камнем: «Счастливого пути» и «Добро пожаловать»… Под беззаботное треньканье балалаек переплетаются, сходятся и расходятся, как лучи прожекторов, рельсы.
С Костей Збруевым все трое
Мы сподобились служить.
Биографию героя
Разрешите доложить.
На верхней вагонной полке, рядком, свесив ноги, сидят трое в солдатской форме и с балалайками: преображенное трио ярославских ребят.
Распростившись с краем родным
По призыву в Н-ский год,
Необученным, но годным,
Он явился к нам во взвод…
Сам Константин Яковлевич Збруев тем временем находился в конце вагона и, поставив ногу на чемодан, чистил сапог.
— Спасибо, отец! — он полюбовался зеркальным блеском и вернул щетку проводнику. — Благодарю за культурное обслуживание!
Збруев взял чемодан, поправил походный транзистор на ремешке.
— Еще до станции-то полчаса! — сказал проводник.
— А хоть час, — ответил Збруев. — Счастливые, папаша, часов не соблюдают! — вышел в тамбур и проследовал в другой вагон.
Взгляд его был полон радостного интереса к жизни.
Между прочим, в Н-ском лесе
Кухня действует — будь спок!
Семь кило прибавил в весе
(Если взвесить без сапог).
Но не только пил и ел он —
Он по части ратных дел
В Н-ском взводе Н-ским делом
В совершенстве овладел.
До культуры стал бедовый,
Посещал читальный зал,
И с артисткою Дроздовой
Переписку завязал…
В одном из отсеков перешептывались и пересмеивались девушки.
— Ну что, девчата? — остановившись, весело спросил Збруев.
— Ничего, — ответили девушки.
— Ясно! — сказал Збруев и двинулся далее, вполне довольный собой.
А в стрельбе с упора лежа
Получилось как в кино:
Он из тысячи возможных
Выбил тысячу одно!..
Был в приказах удостоен
Костя всяческих похвал,
И в журнал «Умелый воин»
На обложку он попал…
— Книжечки, журналы, папиросы! Не желаете? — встретилась Збруеву разносчица. — Сигары кубинские, сорок копеек штука.
— А журнала «Умелый воин» от июня прошлого года у вас нету? — поинтересовался Збруев.
— Старье не держим.
— Зря, — сказал Збруев. — Давайте сигару.
Он купил сигару и, рассматривая ее, направился в следующий вагон. Следующий вагон был мягкий.
— Дед, огоньку не найдется? — приветливо обратился Збруев к старичку в мягкой кожаной куртке.
Он наклонился к протянутой зажигалке — и тотчас распрямился: из-под пижамы выглядывали брюки с широкими лампасами.
— Разрешите идти, товарищ генерал?..
Подхватил чемодан и четким шагом замаршировал в следующий вагон.
Костя Збруев на портрете
Был ни в чем не искажен,
Разошлись журналы эти
Миллионным тиражом.
Время шло, кончалась служба,
И совпал его отъезд
С предложеньем чистой дружбы
Из семи различных мест…
Медноволосая проводница, похожая скорее на стюардессу, возилась у кипятильника.
— Змеевик на пределе, — сказал, возникая из грохочущего тамбура, Збруев. — Промыть надо уксусом, двухпроцентным.
— У нас титан электрический, — не обернувшись, сказала проводница.
Збруев заглянул в коридор, сверкающий медью и полированным деревом.
— А ваш вагон — мягкий?
— Международный, — ответила проводница.
— Тогда у меня будет к вам просьба. Можно я из вашего международного вагона сойду? Я, понимаете… сюрприз хочу сделать одной… встречающей…
— Пожалуйста, — сказала проводница.
— Спасибо.
Збруев поставил чемодан и прошел в вагон. В коридоре было чисто, светло. Меж окнами висели цветные фото в деревянных рамках. Збруев двинулся вдоль этой галереи, попыхивая сигарой и рассматривая картинки с видом знатока.
— А где иностранцы? — спросил он.
— Серый какой-то рейс, — отозвалась проводница. — Был один японец, так он съел чего-то, его в Раздельной сняли.
— Ясно, — сказал Збруев. — Значит, вы языки знаете и обычаи?
— В пределах необходимости.
Збруев подошел поближе.
— Тогда ответьте мне на такой казус… У японцев, говорят, целая наука есть, какие цветы дарить. Так вот, скажем, если нужно подарить цветы, а девушка вроде знакомая, а с другой стороны, вроде незнакомая — так какие ей цветы? Белые или красные?
— Подарите розовые, — пожала плечами проводница, взяла фланелевую тряпочку и стала протирать полировку в коридоре.
— А вот у меня к вам вопрос… Верно говорят, что у вас, на гражданке, вроде бы замуж нынче трудно выйти?.. Вон даже в песне композитора Колкера указывается: согласно статистике, на десять ребят приходится десять девушек.
— Ну так это в песне!
— Их же утверждают, проверяют… Раз поется — значит научно установленный факт?
Проводница аккуратно сдула пыль с тряпочки, снова пожала плечами — и зашла в служебное купе.
Через секунду следом показался Збруев.
— Раз уж у нас разговор завязался, то у меня к вам еще вопрос. Что у вас на гражданке в моде танцевать?
— Шейк, — твердо ответила проводница.
— Хороший танец?
— Современный.
— Не покажете?
Девушка удивленно повела бровью и вышла обратно в коридор. Збруев последовал за ней.
— Нет, я серьезно. Сами знаете — у солдата тяжелая служба, мы там, ясно, подотстали, а вдруг меня на танцы пригласят, что тогда?.. Не дайте опозориться, по-товарищески, а?
Тон Збруева показался девушке убедительным, она задумалась.
— Так ведь и музыки нет, и станция скоро…
— Я способный. А музыка — вот. — Он перевесил транзистор на грудь и включил.
— Ну хорошо, только по-товарищески, — строго сказала проводница и скинула тапочки. — Сапоги снимайте.
— Зачем?.. — опешил Збруев.
— Я же вам сказала — танец современный, танцуется без обуви.
Збруев ошалело посмотрел на проводницу, но покорился— исчез на минуту в купе и явился оттуда без сапог, в галифе со штрипками.
— Носки могли и не снимать, — сказала проводница. — Исходная поза: руки — в кулаки, прогните корпус… да нет, в обратную сторону… И — раз!.. Присели!
Под лихую танцевальную мелодию поезд мчался, с ветром споря. Мелькали километровые столбы.
— А я сейчас вроде на нейтральной полосе! — сообщил Збруев, старательно копируя ладные движения проводницы. — Уже не военный, еще не гражданский, месяц на устройство!.. Хороший танец!
— Усвоили? — остановилась девушка.
— А может, заодно и твист? — сказал Збруев. — все равно разулся… По-товарищески?..
Снова отсчитывают столбы километры танца…
— А ваш цвет волос вам очень к лицу! — крикнул Збруев, буравя пятками ковер.
— Да?
— Жаль, что мы с вами не переписывались! Вы бы мне про путевые впечатления писали, а я вам — про службу?
— Да? — снова отозвалась проводница.
В окне показалась закопченная стена, потом — надпись: «Закрой сифон». На переплетении стрелок позвякивали в служебке стаканы и догорала збруевская сигара.
— Я, конечно, тоже против дорожных знакомств, — продолжал, отплясывая, Збруев. — Но если вот так, по-товарищески!.. Меня Константин зовут, по-гречески значит верный!
И вдруг проводница остановилась.
— О, мама мия! — всплеснула она руками. — Я из-за вас чуть станцию не пропустила!
Она сунула ноги в тапочки, схватила в служебке флажок и побежала в тамбур.
— Станцию?.. — как эхо повторил Збруев. — А я?
Поезд стоял у перрона.
Збруев очнулся от оцепенения, подхватил чемодан и бросился следом, обнаружил отсутствие сапог, вернулся обратно и заметался по коридору.
— Проводник! — закричал он. — Где же я сапоги-то снял?
Обнаружив наконец купе с сапогами, Збруев принялся лихорадочно натягивать непослушные носки.
Тем временем состав дрогнул и тронулся.
— Катя!.. — донесся из вагонного окна отчаянный вопль. — Подожди! Я здесь, в международном!..
За окном тихо отплывала платформа, на которой с букетом цветов и в белом платье стояла девушка — светлая и загадочная, как сон…
— Все, отец, — твердо сказал Збруев. — Больше не отвлекаемся! Счеты у вас есть?
Получив от проводника счеты, Збруев присел рядом с ним в служебном купе.
— Итого — осталось двадцать восемь дней… Откидываем на дорогу пятнадцать суток…
Збруев разграфил лист в своем блокноте.
— День приезда, день отьезда — один день… Значит, остается тринадцать… Тринадцать на шесть делится?
— Смотря чего делить, — отозвался проводник.
— Не делится, — сказал Збруев. — Два получается, будем считать с хвостиком… — он записал что-то на листке. — По два с хвостиком дня на… остановку. Маловато. Ну ничего! Теперь будем жить по системе.
Збруев открыл блокнот и нацелился в него авторучкой.
— Значит, следующая у нас — Терентьева!
«Подруга! Больше пряжи!» — начертано было на плакате, где девушка в модненьком комбинезоне протягивает к прохожим руки. Збруев оглядел плакат — и двинулся дальше, раздвигая могучим плечом вокзальную толпу.