– Ну, – вздохнув, встает Лариска. – С богом!
Лариса перекрестилась. Все поднимаются и идут к дверям.
Одна я продолжаю неподвижно сидеть на краешке тахты.
Они заметили это только в прихожей. Вернулись обратно. Глядят.
– Ты что? – забеспокоилась Лариска.
– Ольгунь… ты что?
Я медленно, словно потяжелела за секунду, поднимаюсь.
– Ничего… Иду… Иду.
Бежит под колеса нашего «мерседеса» шоссе Ленинград – Москва, мелькают километровые столбы, дорожные знаки, остаются за бортом тихоходные трейлеры, проплывают церквушки на пригорках. Ясное осеннее утро, бодрая музыка из автомобильного кассетника.
Руки Герберта в перчатках, как всегда уверенно, лежат на руле. Я сижу рядом.
На заднем сиденье, рядом с моей сумкой, расположился Антон, неразлучный со своим автоматом.
Молчим – в машине царствует музыка.
Герберт иногда коротко поглядывает на меня, словно удостоверяясь, здесь ли я и все ли со мной в порядке. Со мной все о’кей. Я спокойно сижу в удобном кресле, гляжу на бегущую дорогу, а грустно мне или радостно – мое лицо тебе не расскажет, и знать тебе ни о чем не надо. Обычное, по-дорожному никакое лицо.
– Хочешь кофе?
– Да, если не трудно.
Достаю термос. На мне – обязанности бортпроводницы: налить из термоса кофе и передать Герберту, который его выпьет мелкими глотками, не спуская глаз с дороги. Улыбнуться в ответ на его благодарную улыбку, прикрыть ветровое стекло, оглянуться и проверить, как дела у притихшего Антошки, улыбнуться ободряюще ему. Что еще… Достать из сумки на заднем сиденье косметичку: быть красивой – тоже обязанность бортпроводницы.
И вдруг, сверх программы, нет, не сверх, а по какой-то другой, невероятной, но в глубине души предугаданной и ожидаемой программе, я увидела в заднем стекле…
…как потрепанный, до боли знакомый «жигуленок», мотаясь по шоссе от невероятного напряжения всех своих лошадиных сил, готовый вот-вот разорваться от отчаянной скорости, лавируя между автобусами и грузовиками, медленно, но верно догоняет нашу иномарку…
Я застываю, не сводя глаз с «жигуленка».
Он совершенно необъяснимым образом настигает нас, обходит, подрезая спереди, и Герберт едва успевает увернуться на обочину.
– Черт… Хулиган! – Герберт резко тормозит.
И «жигуленок» останавливается впереди, занесясь поперек дороги. А из него выскакивает решительный и страшный, в распахнутой куртке, Вадим.
И дальше все происходит в секунду: Вадим подбегает к машине, распахивает дверцу с моей стороны, вытаскивает меня, от неожиданности почти не сопротивляющуюся, потом распахивает другую дверь, заграбастывает с заднего сиденья Антона, и с Антоном под мышкой и с моей сумкой в руке идет к своему «жигуленку».
Мы с Гербертом стоим возле «мерседеса» и смотрим, как захлопывается задняя дверь «жигуленка» за Антоном и моей сумкой, как Вадим садится за руль и открывает для меня правую дверцу; слышим, как включается мотор и как, опомнившись, заметался и заревел в машине Антошка.
Герберт бросается к «жигуленку», но я встаю на его пути, и теперь на моем лице он читает все, чего не смог прочитать по дороге.
– Герберт, милый… Прости… – Я обнимаю его, целую и бегу к раскрытой для меня двери.
А он остается рядом со своим опустевшим, грохочущим музыкой «мерседесом» и ошалелым взглядом провожает нашу машину, которая, с визгом развернувшись, уносится назад, к Ленинграду…
– …Где же, ну где же ты был все это время?
– А ты?
– Я так устала и так соскучилась…
– А я? Боже, какой же я был идиот! Ведь действительно, такая простая арифметика: если два человека любят друг друга, если им вместе так хорошо, как и не придумать… Это же проще, чем дважды два, верно?
– Да! Да!
Он поднимается с постели.
– Все. Конец бессмыслице. Завтра же перевожу вещи.
Я поворачиваю голову и вижу, что он сидит на стуле уже в брюках и надевает ботинки.
Он заметил мой взгляд и добавил поспешно:
– У меня ведь нет ничего с собой, даже пресловутой зубной щетки.
Я продолжаю смотреть на него, и в сердце что-то тихо стынет, стынет и тоскливо сжимается.
– У меня лишняя найдется.
Он секунду подумал, встал, взялся за рубашку.
– Нет, надо все рассказать Юле. Нельзя убегать трусливо, не объяснившись, это будет опять вранье. Завтра же утром… Хотя завтра у нее аспирантский день – не лучшее время для разговоров. Вечером…
Я встала и накинула халат. Какой бедлам в комнате, все разбросано, следы сборов.
– Ты обиделась?
– Нет, что ты.
– Но разве не подло начинать новую жизнь с малодушия? Я не прав?
– Прав.
Хожу, подбираю разбросанные вещи, только бы заниматься каким-нибудь делом, сосредоточиться, чтобы не выдало лицо. Он ходит за мной, продолжая убежденно:
– Если мы ждали этого столько лет, какая разница – днем раньше, днем позже. Ты не представляешь, когда я узнал, что ты уехала, меня словно током шибануло: как же я без тебя? Какая чудовищная несправедливость! Ты слышишь?
– Слышу.
Иду в прихожую, заглядываю к Антошке. Он спит в обнимку с автоматом, сморенный всеми потрясениями сегодняшнего дня.
– Малыш, ты все-таки сердишься?
– Нет, что ты. Спасибо тебе.
– За что?
– Что устранил несправедливость.
Иду в ванную, снимаю колготки с веревки.
– Просто я знал, что ты его не любишь. Я правильно знал?
Молчу, он подходит, обнимает меня сзади.
– И давай забудем это все как страшный сон. Да?
– Конечно.
Я высвобождаюсь тихонько, снова выхожу в прихожую.
– Тебе пора. Уже половина двенадцатого.
Снимаю его куртку с вешалки, он надевает ее.
– Знаешь, малыш, давай так: прощаться не будем, как будто я просто вышел в соседнюю комнату. Ведь эти два дня пролетят, как мгновение?
Он улыбается, и я улыбаюсь ему в ответ.
– Конечно.
Как ни старательно улыбаюсь, что-то кажется ему все-таки подозрительным, он вглядывается в мое лицо.
– А хочешь, я сегодня останусь? Это теперь уже не имеет никакого значения. Позвоню и скажу, что я у тебя…
– Что ты. Иди. Уже поздно.
Он, как обычно, на прощанье проводит ладонью по моей щеке.
– Тогда, как всегда – до завтра?
– Как всегда!
Хлопает дверь.
Стою перед зеркалом. Ни горя в глазах, ни обиды. Одна усталость. И хочется спать. Спать…
Заснула сразу, но спала как-то странно: то ли мне казалось, что я сплю, то ли снилось, что не сплю. Во всяком случае, то, что ночью у меня зазвонил телефон, это мне точно приснилось. Это я, когда проснулась, поняла.
А приснилось мне, что, когда раздался звонок, я сняла трубку и услышала знакомый уже женский голос:
– Девушка, не кладите трубку! Вы одна? И я тоже одна, наш где-то загулял. Послушайте, девушка, а вы не считаете, что нам пора познакомиться? Хотите, я к вам сейчас приеду?
Хочу ответить, рот раскрываю, а выговорить ничего не получается, как у рыбки из сказки.
– Я адрес знаю. Хотите? Значит, я еду.
Потом темнота, немочь и тоска бессильная, и вот в дверь звонок… Звоночек такой усеченный, и я хоть и не хочу, а дверь открываю.
На пороге – она. Нарядная, как тогда в ресторане, волосы распущены по плечам, лицо симпатичное, вовсе не злое, в руке полиэтиленовый пакет.
– Юлия Ивановна, – протягивает мне руку.
Я беспомощно оглядываюсь, и мне открывается грозная картина: Лариса и Валюшка стоят за моей спиной, плечом к плечу, суровые, настороженные.
Гостья усмехается:
– Вот вас, оказывается, сколько. А у меня всего бутылка, – и достает шампанское из пакета.
По-хозяйски идет на кухню, а мы за ней.
– Из чего будем пить? – Углядела бокалы за стеклом стенного шкафа. – У вас мило. Я тут еще кое-чего принесла. – Достает из пакета огурцы, коробку сардин, салат в стеклянной банке. – Хозяйничайте, девушки, а я пока бутылку открою. Мужчин здесь нет, буду за мужика. Да что ж вы, девушки, такие неактивные? К вам все-таки гость пришел!
И Лариска с Валюшкой, подлые, вдруг начинают демонстрировать активность: тарелки из сервиза тащат на стол, ставят бокалы, а меня здесь уже как бы и нет.
Она разворачивает фольгу с пробки и продолжает разговор, но уже совсем не со мной, а только с ними:
– Вы на меня не сердитесь?
– За что? – спрашивает Валюшка.
– За то, что я – жена!
– Так вы же в этом не виноваты! Это она, – кивает в мою сторону Валюшка, – виновата, что вы все еще жена!
– Во всем виноваты мужики, – сурово режет огурец Лариска. – Потому что тряпки и безвольные существа.
– Он, наверное, говорил, что я несчастная, пропаду без него. Было, да?
– Конечно говорил, – за меня отвечает Лариска, а гостья смеется:
– Черта с два я без него пропаду! Пусть едет на все четыре стороны и не надеется. Девушки, я же еще не старуха?
– Да вы еще – королева! – влюбленно кричит Валюшка. – Ларис, правда, Юлия Ивановна – королева?
– Конечно королева, – уверенно отзывается Лариска.
– Я, девушки, догадывалась, да все в зеркало некогда было заглянуть. – Гостья морщится, орудуя над трудной пробкой. – Я ведь сама – зеркало, такая у меня домашняя профессия. В меня постоянно глядятся: изволь отражать наши мысли, чаяния, сомнения. То мы на жизненном перепутье, то ипохондрия, то любовь у нас неземная… – Тут снова телефон зазвонил, и гостья кивнула: – Вон, уже трезвонит. Меня ищет. Да куда он, девушки, от меня денется!
И Валюшка с Лариской слушают ее речи, кивают, соглашаются. И вдруг такое меня зло берет за то, что я здесь лишняя, за бессилие свое, что я все это зло мысленно сосредотачиваю на побелевших от усилия пальцах гостьи, воюющих с неподатливой пробкой… И вдруг: бах! Вылетает пробка, взболтанное шампанское хлещет ей в лицо, на локоны, на элегантное платье. И гостья беспомощно замирает.
И, разом потеряв всю свою победительность, опускается на стул, лицо – в руки, руки – в колени, и затряслись ее мокрые плечи… А телефон звонит и звонит до тех пор, пока я не понимаю, что это звонит будильник.