Глава десятаяПодруги
Надежный товарищ прозвенел ровно в половине восьмого, как положено. Хотя сегодня в такое время не надо вставать и спешить некуда.
Тем не менее встаю, включаю проигрыватель: «Держи меня, соломинка, держи…», иду в ванную. Умывшись, принимаюсь перед зеркалом за свое лицо. Собираешься жить дальше – держи форму.
Покончив с лицом, вхожу в Антошкину комнату, распахиваю шторы. Белым-бело вокруг, на крышах и на тротуарах.
– Подъем!
Антон чуть шевельнулся и снова затих. Наклонясь, тормошу его, щекочу пятку:
– Да проснись ты, надо же, какой бурундук!
Открыл глаза, пожмурился, вспомнил что-то и глядит на меня настороженно.
– Опять на пятидневку?..
Вытаскиваю его, теплого, из-под одеяла, ставлю на ноги, еще нетвердые со сна.
– Ну зачем же на пятидневку. У меня отпуск.
– И мы будем вместе? – смотрит недоверчиво.
– Конечно. И сегодня будем вместе, и завтра будем вместе, и послезавтра будем вместе. Одевайся!
Набираю Ларискин номер.
– Лариска. – (Недоуменное молчание в ответ.) – Это я, привет.
– Слышу… Ты где?
– Дома.
– А…
– Ага. Потом расскажу.
– Хороша, – только и отзывается Лариска.
– Вы тоже хороши. Лучшие подруги, называется.
– То есть?..
– Да это так, сон дурацкий приснился. Ларис, у меня в доме – ничего, покормишь нас с Антошкой? Мы поднимаемся.
– К Валюшке загляни по дороге, – говорит Лариска. – Все время занято у нее, трубку, наверное, сняла. Она ведь, оказывается, от Сашки залетела, а он так и не объявился.
Черт ее знает, что у нее на уме. Я как раз сама к ней собиралась.
Антошка оделся, спускаемся к Валюшке. Умница у меня сынуля, про вчерашнее ни слова, ни одного вопроса.
Звоню. Не отвечают.
Тут дверь лифта хлопнула – Лариска приехала, не вытерпела.
Еще звоню – до упора.
И вдруг рука опускается.
– Лариска, по-моему, газом пахнет.
Лариска наклоняется к замочной скважине. Принюхивается.
– Точно, газ.
Мы оторопело смотрим друг на друга, и я бросаюсь обратно, домой, к телефону.
– Подожди! – кричит Лариска и звонит в квартиру напротив: молодец, догадалась. Открывает человек в майке.
– Ольга, «скорую»! – командует Лариска. – Топор, лом есть? – сметая хозяина, врывается в квартиру…
Стоим в начале длинного больничного коридора, перед столом, который загораживает ход дальше. Там, вдали, мелькают халаты сестер, кого-то везут на каталках, бродят ходячие больные, а здесь сидит толстая скучная тетка, перекладывает на столе бумажки и никуда нас не пускает.
– Зря стоите, девушки, больше вам ничего не скажут, сказано вам было: с больной проведена интенсивная антидотная терапия.
– Так уже три часа прошло!
– Вот и шли бы домой.
– Там наша подруга, понимаете, – втолковывает Лариска, – имеем мы право знать, что с ней?
– Есть порядок: о состоянии больных – через справочный стол.
– А мы можем поговорить с лечащим врачом?
– Конечно, приемные часы от десяти до двенадцати, сегодня уже поздно. Завтра.
– А если она к завтрашнему дню уже умрет?
Тетка разводит руками: все, мол, смертны.
– Да что с ней говорить! – не выдержав, взрывается Лариска. – Она просто издевается, ты что, не видишь? А время идет… слушай! Софья Николаевна ведь главврач?
– Да!
– Звони ей. Она наверняка здешнего главврача знает! А с вами мы не здесь поговорим!.. – слышу я, убегая на лестницу, к телефону, грозный Ларискин голос.
Звоню. Дома бабы Сони, конечно, нет. Рабочего телефона ни ее, ни Филиппа не помню. Опускаю трубку. И вижу: по лестнице поднимается неведомо откуда взявшийся Герберт. Совершенно не вписывающийся в ситуацию. Но, как ни странно, я ему даже обрадовалась.
– Я не мог ехать дальше. Вернулся почти из Москвы. Зашел к тебе, и случайно соседи…
– Герберт, какое несчастье! Ты Сашке звонил?
– Кому?
– Сашке, Сашке!
– Я не знаю, где он.
– Надо же его, подлеца, найти.
– Это их вечные дела. Оля, нам необходимо поговорить.
– Герберт, как можно сейчас… – Я бегу обратно к Лариске, Герберт тянется за мной.
– Герберт, – тоже обрадовалась, увидев его, Лариска, – идите скорее. Нас никуда не пускают. Вот это наш друг из-за рубежа, он тоже интересуется… Товарищ Герберт!
Я подталкиваю Герберта вперед, и мы с Лариской глядим на него с воспрянувшей надеждой.
– Куда? – всей тушей выросла перед Гербертом тетка, едва он шагнул в запретную зону. – Это что вы мне тычете? Не знаю никаких документов, мне никакие документы не указ.
– Но послушайте… – каменея лицом, говорит Герберт.
– Порядок для всех один! А шуметь будете – сообщим туда, откуда у вас документ!
– Где у вас главврач?
– В десятом корпусе, через территорию. Только сейчас обед.
– Бред какой-то собачий…
– А вот выражаться у нас не позволено ни своим, ни зарубежным.
– Лариска, – вдруг приходит мне страшная мысль, – это она нам нарочно голову морочит, наверное, все плохо, а ей говорить не велели. Да? – допытываюсь я у тетки. – Да?
– Не думаю, – отвечает тетка, сдержав зевок. – От газа летальность не тотальная.
– Оля, – Герберт трогает меня за плечо, – я тебя ни о чем не спрашиваю. Но так люди не расстаются. Ты уверена, что поступила правильно? Давай все-таки поговорим.
– Я тебе все сказала: прости, если можешь. И вообще – какой может быть разговор, если мы даже не знаем, жива ли она?
– А если – жива, – тут же поймал он меня на слове. – Он может состояться?
– Не знаю… Нет.
– …поймите, мы ведь можем быть чем-нибудь полезны, – втолковывает тетке тем временем Лариса. – Дать кровь или там кожу… Пригласить хорошего врача.
– Врачи у нас все хорошие.
– Я думаю, Оля, это здраво: врачи должны делать свое дело, а мы свое.
– Вот зарубежный ваш товарищ правильно рассуждает, – одобрительно заметила тетка.
– Ой, слушай, Герберт, если не можешь помочь, лучше отойди!
– Хорошо, конечно, но…
– И помолчи! – Я отхожу сама, снова приступаю к тетке. – Слушайте, вы же медицинский работник, как вам не стыдно так разговаривать с людьми!
– Я нормально разговариваю. А вот вы кричите, да еще при зарубежном госте.
– Оля… – это опять Герберт, он отводит меня в сторону.
– Господи, ну что еще?
– Безумные порывы красивы, но недолговечны. Ты скоро это поймешь, если уже не поняла. Однажды ты проснешься в своей квартире под будильник и осознаешь, как это нелепо – ломать свою жизнь под воздействием мифов.
– Мифов? – всеми напряженными нервами вскидываюсь я. – Человек умирает – это миф?
– Ну не так сказал, я не это имел в виду. Извини.
– Ладно, только помолчи… – Иду обратно.
– Оля, опомнись. Вале ты ничем не поможешь. А у нас еще есть время успеть самолетом. Вот билеты.
– А то папочка уедет?
Злость во мне начинает подниматься, особенно как посмотрю на его спокойное лицо с беспокойно играющими скулами.
Он мою невольную грубость переварил, помолчав секунду.
– Ты спрашивала меня, люблю ли я. Если тебе нужны слова – да. Очень.
И потому, как он это тихо и просто сказал, я поняла, что сказал он правду.
– Может быть, жизнь устроена жестоко, – продолжает Герберт, – но почему беда или чья-то ошибка должны быть помехой счастью? За которое мы оба должны держаться, пусть хоть мир рухнет. Потому что мы нужны друг другу.
– Но ведь это неправда…
Он поднял на меня снова вдруг закаменевшее лицо.
– Что неправда?
– Герберт, когда смерть рядом – лжи быть не должно, даже полуправды быть не должно!
Он смотрит на меня неподвижным взглядом, а я продолжаю говорить, и словно грех уходит из моей души:
– Ведь любят не за то, что хороший или нужный, а просто потому, что любят. А без любви счастья не бывает, а если и бывает, то я больше такого счастья не хочу…
Как он на мои слова отреагировал, не знаю. Не видела, потому что увидела совсем близко в коридоре мелькнувший халат врача и зеленую шапочку и, на всех теток наплевав, бросилась через кордон за этим халатом, за этой шапочкой и в три прыжка их настигла.
Врач, молоденький, белобрысый, с веселыми голубыми глазами, остановился удивленно.
– Доктор… Вы знаете больную, сегодня привезли, газ?
– Ну, допустим.
– Что с ней, доктор?
Он оглядел меня внимательно, потом менее внимательно Лариску, которая тоже подбежала.
– А вы, собственно, кто ей будете?
– Мы подруги.
– Хорошие подруги, – говорит врач, поглядывая на нас поочередно. – И что же вы, подруги, хотели знать?
– Она будет жить?
– Будет.
– И вы ее выпишете?
– Нет.
– Почему?
Он помолчал, терзая нам нервы, потом сжалился:
– Да она уже часа два как ушла.
Мы разинули рты:
– Как?!
– Ножками, я думаю. Травилась предусмотрительно, форточки открыла. Она с кем живет?
– Мы все в одном доме живем!
– В одном? Это интересно. Такие хорошие подруги, и в одном доме. – И все постреливает на меня своими голубыми веселыми глазками. – Может, заодно и адресок дадите, чтобы проведать больную.
– Что за вопрос! – кричит воспрянувшая Лариска. – С нас не только адресок причитается, с нас – банкет!
А врач между тем на нее не реагирует, а смотрит исключительно на меня, и довольно нахально. Я даже отвела глаза. И, отведя, увидела в широком окне, как разворачивается и тяжело, как катафалк, отваливает от больницы белый «мерседес».
Глава одиннадцатаяБегу
Что-то мне сны стали часто сниться – к старости, наверное.
Снится мне сон – бабушкино гаданье, только как будто это не бабушка, а я сама гадаю перед зеркалом на Крещение.
Горят свечи, и вот через свечи я вижу лестницу, а на ней возникают ботинки и медленно движутся вниз. И это ботинки Вадима, которые до мельчайших подробностей изучила. Но за ногами вдруг появляется край белого халата, и я знаю, что сейчас появятся и зеленая шапочка, и голубые смеющиеся глаза. Но они не появляются, а вместо них возникает другое, совсем неизвестное лицо, немолодое, солидное, с аккуратно стриженными усами. И от неожиданности вдруг такой меня охватывает страх, что я сбрасываю свечи и из комнаты вон, бегу по длинному, как будто больничному коридору, а мне спокойный незнакомый голос говорит вслед: куда бежишь, глупая? А я бегу и не могу остановиться…