– Ты к ним?
– Да… Я только Катю туда завезла.
– Так она с тобой? – спросил Дашков. И, вдруг осененный неожиданной мыслью, остановился. – Оля… А почему ты не ответила мне, сколько Кате лет?..
– Разве? – Ольга легко сбегала вниз по лестнице. – Пятый пошел.
В щеголеватой черной «Волге» со знаком «Интуриста» шофер читал газету. Ольга остановилась у машины, обернулась и глядела на спускающегося Дашкова с внезапной болью и жалостью.
И вдруг быстро взбежала ему навстречу, поцеловала и, на мгновение задержавшись лицом на его плече, вернулась к машине.
– Ну, прощай?
– Мы разве не увидимся? – упавшим голосом проговорил Дашков.
– А мы разве не увиделись?
Она улыбнулась, махнула ему рукой, дверца хлопнула, и машина умчалась.
Глава четырнадцатаяК чему рыба снится
Уехала, умчалась обратно, в небытие. И неужели это все, что предвещала тревожившая весь день тайна утреннего звонка?
Дашков спускался от гостиницы по отлогому пандусу. Кто-то стремительно обогнал его, шумно протопал мимо, остановился и обернулся.
– Дашков?
Перед ним стояла Марина – крупная, размашистая, распахнутая и вечно, как помнил Дашков с незабвенных дней детства и юности, куда-то несущаяся.
– Ты что здесь делаешь?
В ответ Дашков неопределенно развел руками.
– Пропащая душа… Ты сюда или отсюда?
– Отсюда, – сказал Дашков.
Марина приглашающе махнула рукой:
– Идем, подвезу. Я с группой, в Петергоф. – И зашагала дальше, а Дашков – за ней.
– А как же… – шагая за несущейся вперед Мариной, спросил Дашков. – Ты ведь, кажется, переводами занималась?
– Занималась переводами, а теперь – переводом. Одним делом нынче не проживешь, кручусь. Как все.
Они подошли к стоянке, где дымили дизелями красные интуристовские «икарусы».
Войдя в автобус, Марина перекинулась с пассажирами, уже рассевшимися по местам, несколькими фразами на неведомом языке, скомандовала шоферу: поехали! – и потащила Дашкова в пустой хвост автобуса. Плюхнулась на сиденье, достала из сумочки мятую пачку сигарет.
– Сколько же лет мы не виделись, – рассматривала она Дашкова, тряся и чиркая зажигалкой. – По-моему, в последний раз – когда эта… твоя, уехала. Делили горечь. Как она, кстати, там?
– Она приехала, – сообщил Дашков.
– А… Тогда ясно, зачем ты здесь. – Пустив клуб дыма, Марина с понимающей усмешкой глядела на Дашкова. – И я как раз кстати – теперь радостью поделимся. Одна приехала?
– С мужем.
– Это печальнее, – посочувствовала Марина. – И что же? Я встретил вас, и все былое в остывшем сердце и тэ дэ… Так? Отныне и навек?
– А если бы и так? – начиная сердиться, отозвался Дашков.
– Если бы… – Марина помолчала, словно над ней светлое и печальное воспоминание пролетело, медленно покачала головой. – Я слишком давно тебя знаю. Сорок лет. И из них совсем близко – три. Точнее, два года, восемь месяцев и три дня.
– Как ты все помнишь.
– Да, милый, я все помню. Как ты явился ко мне после первой ссоры со своей Юлией. Такой надратый и растерянный. Ругал жену, советскую власть почему-то и вообще всех на свете. А меня называл своим «альтер эго». А потом стал бегать от своего «второго я», как от чумы…
– Неправда, – возразил Дашков. – Ты знаешь, как мне бывает без тебя не обойтись.
– В дни стихийных бедствий. Спасибо на этом. – Марина усмехнулась с привычной грустью. – Не в том дело. Просто я знаю тебя от макушки до пят. От бунта до рабства. Какой ты вдохновенный, когда у тебя всплеск души. И какой беспомощный, когда всплеск проходит. Когда ты взбрыкивал и совершал безумные поступки – как я тебя обожала, как любовалась. А когда все возвращалось на круги своя…
– Презирала?
– Жалела, дурик. Умного, красивого, одаренного. Потому что одна я знаю, где твоя суть, а где беда.
– Дай мне тоже, – попросил Дашков и потянулся за сигаретой. – А они – не… – кивнул он на затылки иностранцев.
– А нам – по… – так же кратко отозвалась Марина и чиркнула зажигалкой.
Дашков затянулся.
– Ты обо мне, Маринка, что-то напридумывала, а я ведь до скуки обычный. И никаких во мне растраченных дарований не было. А если и были – какой в них смысл? Если не горит камин, нет озера за окнами, детского голоса в доме?.. Счастья простого, как трава, огонь, вода?
Марина слушала, и на лице ее сложной гаммой отражались и жалость, и страдание, и любовь, и безнадежный протест.
– Ты думаешь, что все еще ее любишь? – спросила она наконец.
– Тут, Маринка, обнаружилось еще одно обстоятельство… Но оно может изменить все. Мою жизнь. Меня.
– Какое?
– Пока не могу сказать, – помедлив, отозвался Дашков.
– Даже мне?
– Даже. Пока я в нем еще не уверен.
– Дурик мой несчастный, а когда ты хоть в чем-нибудь был уверен? Она уже человек с другой планеты. Я их вдоль и поперек изучила. – Марина бросила взгляд в салон. Затылки иностранцев были величавы и неподвижны. – Это другие люди, чтобы понять их и жить с ними, надо ими стать. И она наверняка уже стала.
Дашкову снова, как утром, перед пробуждением, стеснило грудь. Сердце защемило, и он попросил:
– Давай вообще не будем об этом.
– Давай. А о чем будем? У нас, кроме как о тебе, других тем не бывало.
– Рыба, не знаешь, к чему снится? – спросил Дашков.
– Рыба? – Марина посмотрела на него удивленно. – Живая?
– Живая.
– Вообще рыба снится к беременности. – Марина засмеялась. – Ты что, уж не беременный ли? От тебя сейчас всего можно ожидать. Не сердись. – Она положила теплую ладонь на руку Дашкова. – Я ведь тебя все равно, даже когда ты совсем дурик, – люблю!
Мячик летал над кортом, звонко ударяясь о ракетки.
Рыжий, лысеющий игрок был старше курчавого негра, но крепче и опытней. Его сильные волосатые ноги носились по корту, как пара неразлучных мускулистых зверьков.
Ольга смотрела на мужа из-за решетки. Черная «Волга» с шофером, любителем газетного чтения, стояла рядом.
Пол играл так, как он умел делать все, – напористо, обстоятельно и удачно. Заметив Ольгу, он с особым удовольствием, крякнув, послал мяч в угол – мяч яростным рикошетом перелетел ограду, негр пожал руку победителю, и игра кончилась.
Вытирая красное лицо полотенцем, Пол вышел за решетку и подошел к Ольге.
– Русские делают успехи: они закончили переговоры на два часа раньше! – сообщил он громко и весело. – И подарили мне час для партии.
Ольга взяла из его рук полотенце и вытерла крупные капли пота, оставшиеся на шее.
– Зачем это тебе, при такой нагрузке, – сказала она с упреком.
– Нагрузка на ум ослабляет мышцы. Я потеряю форму, и ты меня разлюбишь!
Из кармана лежащей на скамейке спортивной куртки Пол достал свою трубку, зажал в зубах. Подбросил, совершая обычный фокус, и, не поймав зубами, подхватил руками.
– Видишь, твой муж стареет.
Он сделал печальное лицо, потом снова – веселое, рассмеялся и пальцем тронул Ольгу, не рассмеявшуюся вместе с ним, за кончик носа:
– Тебя это так огорчает?
– Ну перестань…
Он, уже серьезно, вгляделся в ее лицо проницательными, тоже рыжими глазами.
– Ты чем-то расстроена?
– Что ты. – Ольга улыбнулась.
– Я вижу. – В его глазах мелькнула искорка беспокойства, но он умело погасил ее. – Но ведь мы расстаемся ненадолго, через два дня ты приедешь в Москву, а еще через день мы увидим Антона. Ты соскучилась по сыну?
– Да, конечно.
Пол взял со скамейки одежду и направился к раздевалке.
– Ты проводишь меня на вокзал?
– Конечно… Да.
Потом они ехали в машине. Пол был уже одет в серый, строгой элегантности костюм, и в галстуке поблескивал огонек булавки.
– Если последний раунд переговоров пройдет удачно, – говорил Пол своим голосом, не умеющим быть негромким, – нас в Москве примет министр, и очень важно, чтобы ты тоже была на приеме. Ему будет импонировать, что у меня русская жена. И такая красивая женщина!
– Пол… – вдруг попросила Ольга. – Возьми нас с собою сразу, сегодня, а?
Он удивленно обернулся к ней:
– Что за дикая фантазия?
– А что я такого сказала…
– Говори по-английски, – велел Пол.
– Я ничего не сказала, – повторила Ольга по-английски. – Просто я подумала: почему бы нам не поехать сегодня, всем вместе.
Пол пожал плечами:
– Это неудобно. Я буду очень занят, не смогу уделять вам достаточно внимания. Это будет меня огорчать, отвлекать мысли от дел. – Он смолк на секунду. – И вообще, я иногда не понимаю тебя.
– Что именно?
– Русские всегда жалуются на ностальгию. Тебя, наоборот, тянет бежать отсюда. За пять лет ты ни разу не приезжала в Россию со мной. Даже я через месяц начинаю скучать о Калифорнии. Здесь твой родной город, подруги, отец, мать… – Он пососал свою незажженную трубку, раздумывая, продолжить ли мысль, и продолжил: – Иногда мне кажется… что ты и уехала отсюда, словно бежала от чего-то… Или от кого-то.
– Ну что за глупости, – ответила Ольга досадливо и поспешно, а машина тем временем лихо подкатила с привокзального двора почти к самой платформе.
Кто-то юркий и почтительный открыл дверцу, за ним маячил носильщик с тележкой.
Они вышли. Пол поздоровался с почтительным провожающим, шофер выгружал из багажника чемодан, рыжий, под стать хозяину, и прочный.
– Я глупый, согласен. Но ты будь умницей. – Пол погладил Ольгу по плечу и задержал на нем свою крупную, тяжелую руку. – Ты должна побыть с родителями, пойми, они так рады тебе и Кэт – я же видел. Да, они простые люди, но родителей надо уважать. Подари им два приятных дня.
Он наклонился и крепко приник усами к губам Ольги.
– А я жду вас в Москве к отлету! Пока, мышонок.
Пол сунул в рот трубку и двинулся к перрону, сопровождаемый своей свитой и тележкой с чемоданом. Остановившись, оглянулся. Подбросил трубку зубами. И, подмигнув Ольге, пока трубка совершала в воздухе оборот, легко, как всегда, поймал ее.