Глава пятнадцатаяПрорвемся
Светлый сон освежил, задал настроение дню, и Дашков шагал на работу, чувствуя необычный прилив бодрости, сил и уверенности. И ясны, как никогда, были его голова и сознание правильности поступков.
– Здравствуйте, – сказал Дашков соседкам, проходя в свою выгородку. – Бруевич на месте?
– У него корреспондент, – ответила одна из женщин.
– А… – Дашков сел и набрал номер. – Мама, это я, чем дело кончилось? Избрали? Ну и хорошо. Я не смогу приехать до выходных. Да, дела, целую.
Он нажал кнопку и снова завертел диск.
– Миша? Значит, через час. Запаски нет. Трос – в багажнике. Все, договорились.
Встал, взял папку и направился к двери.
– Со Всесоюзного радио! – предупредила соседка, но Дашков вышел и пересек коридор.
В кабинете Бруевича сидела девушка в очках, держа в руке микрофон.
– …таково на сегодняшний день наше понимание практических задач применительно к вопросам мировой интеграции, – говорил Бруевич и махнул рукой Дашкову, чтобы не входил, но тот вошел.
– Я на секунду.
– Ничего, я пока кассету сменю, – сказала девушка и занялась диктофоном.
– Внедряю идею в сознание общества, – многозначительно сообщил Бруевич. – Как дела?
Вместо ответа Дашков положил на стол папку.
– Что?! – Бруевич изумленно выкатил глаза. – Вот это темпы! Тряхнул стариной, – приговаривал он, нетерпеливо извлекая рукопись, пробегая глазами пометки на титульном листе. – А почему – фонд, а не центр?
– Фонд – более в духе времени.
– Ага, – оценивающе произнес Бруевич. Он листал нетронутые страницы все быстрее, пока наконец не остановился и не поднял на Дашкова вопрошающих глаз. – А дальше?
– Дальше некогда.
– Что значит – некогда?
– Дай мне три дня отпуска.
– Три – на свадьбу, что ли? – недовольно пошутил Бруевич, взяв протянутое заявление.
Репортерша деликатно вышла.
– Ты что? – Бруевич вгляделся в непривычное лицо Дашкова. – Не похмелился после вчерашних гостей? Как Юлькин доклад?
– Судьбоносный, – ответил Дашков. – Я тоже хочу словить судьбу. Чао.
– Тебе лишние деньги стали не нужны? – Бруевич потряс папкой, но Дашков уже вышел, оставив ошалевшего Бруевича с папкой в руке.
В коридоре, мучимая профессиональным любопытством, томилась репортерша.
– Товарищ! – окликнула она, приблизилась и доверительно понизила голос. – Вы в чем-то не согласны с руководством, я верно поняла? Нам важен плюрализм оценок, – может, вы хотите высказать свое мнение о проблемах интеграции?
– А можно, я спою? – предложил Дашков.
– Что? – растерялась репортерша.
– Что хотите. «Триллион, триллион, триллион алых роз…»
– У нас не «Музыкальный ринг». – Девушка обиделась.
– Тогда – извините. – Дашков развел руками и шагнул мимо нее.
– В течение двадцати минут, – объявила Дашкову женщина в окошке «Ленсправки».
– Я подожду, – сказал Дашков.
Он вышел в скверик за спиной киоска и сел на лавочку.
В скверике играли дети. Утреннее солнце уютно пригревало.
С интересом, незнакомым ранее, Дашков наблюдал эту копошащуюся жизнь. Он и не подозревал прежде, сколько разнообразия и смысла в возне у песочных ящиков, на цветных дорожках, в детском городке.
Как давно это было – ведерки, куличики, лопаточки.
Вот хорошие дети строят песочные замки, селят в них кукол и мишек, а вот плохие – приходят и все рушат. Те плачут, эти смеются, мамы и бабушки вытирают им носы, бранят и бранятся друг с другом.
Вот крепыш в комбинезоне вертится перед красной шапочкой, вопя, палит из автомата, а красная шапочка – ноль внимания, сидит, болтает ногами, грызет вафлю. Вот отчаянная девочка карабкается по плетеной конструкции, бабушка держит ее за штанишки, полагая, что страхует, а на деле – и девочке выше не подняться, и штанишки ползут вниз. Толстый мальчик вознес своим весом хилого напарника по качелям, один мотыляется в воздухе, другой сидит на земле – тоже безвыходная ситуация.
А вон там мальчишки постарше у щита с кольцом изображают баскетбол. Бросают по очереди мячик, не попадают, выхватывают его друг у друга от нетерпения, бросают и не попадают снова.
От очередного броска мяч унесло в сторону, и он медленно подкатился Дашкову под ноги. Правда, не красный, а рыжий, изодранный, в царапинах – словно прикатился к Дашкову из его собственного детства. Дашков его поднял, ловко, как умел в спортивном прошлом, одной пятерней.
Мальчишки глядели на него, ожидая, когда дядька вернет им мяч. Но Дашков встал, перекатил мяч на ладонь, придерживая кончиками пальцев другой руки, и отвел ладонь назад, изготовившись к броску.
Кольцо было далеко, в другом конце скверика. Мальчишки оглянулись на кольцо и потом уставились на Дашкова с общим недоверчивым выражением лиц.
И Дашков понял, что не попасть он не имеет права не только из самолюбия, но и потому, что это – испытание его судьбы. Он внутренне спружинился и толкнул мяч высоким навесом.
Как в замедленном кино, мяч плавно описывал дугу, приближаясь к щиту. И как только замедленное кино кончилось, точно, почти не задев краев, сел в кольцо.
Не успел Дашков насладиться победой и восторженным «ух!» мальчишек, как женщина из «Ленсправки» окликнула его, приоткрыв дверь киоска:
– Ну где ж вы делись? Готово.
– А телефон? – спросил Дашков, принимая из ее рук, уже через окошко, исписанный листочек.
– По области справок о телефонах не даем, – сказала женщина. – Только адрес. Приозерск. Дачная, двадцать. С вас рубль сорок копеек за срочность.
Потом Дашков заспешил дальше, вошел в магазин «Русский сувенир» и, пробыв там недолго, вышел с продолговатой коробкой, перевязанной лентой.
Закусив дужку очков, Юлия Ивановна стояла у окна спальни и наблюдала любопытную картину во дворе.
Возле серого от пыли «жигуленка» остановился фургон с надписью: «Доставка мебели населению», и двое мужчин, один из которых был Дашков, тянули между машинами трос.
Наконец трос был закреплен, второй мужчина, с длинными волосами, о чем-то коротко поговорив с Дашковым, сел за руль его машины, трос натянулся, и «жигуленок» потянулся за фургоном. Дашков дождался, когда поезд исчезнет в воротах, отряхнул руки и направился к подъезду.
Юлия Ивановна вернулась к столику с книгами, бумагами и машинкой и надела очки. В прихожей хлопнула дверь.
Однако углубиться в работу не удалось, и краем глаза Юлия Ивановна невольно следила за отвлекающими действиями мужа. Дашков вошел в спальню, взял из шкафа рубашку, ушел, вернулся, порылся в нижнем ящике и вновь ушел. Загремел чем-то на антресолях.
Юлия Ивановна терпела еще некоторое время, потом не выдержала и встала; запахивая халат, прошла в гостиную.
Дашков собирал дорожную сумку.
Юлия Ивановна села в кресло, перекинула ногу на ногу, покачала туфлей.
– Ты далеко? – спросила она.
– В командировку. На пару дней.
– Я догадываюсь, что ты не желаешь со мной разговаривать. Но так, для сведения – что происходит?
Дашков не отозвался.
– А я знаю. Я, извини, говорила с Бруевичем. Он сам мне позвонил. Весьма удивленный. Так что про командировку, друг мой, рассказывай кому-нибудь другому.
Дашков молча бродил, ища что-то, а Юлия Ивановна внимательным взглядом сопровождала его движение.
– Хорошо, к вечному вранью твоему мне не привыкать. Но что за бунт? Наша гордость уязвлена? – Юлия Ивановна кивнула не без иронии. – Но терпел же ты своего Бруевича столько лет. И по службе, и по дружбе. Почему же именно сейчас, когда так важен хотя бы относительный материальный достаток, когда я, не спя ночей, готовлюсь к такому ответственному дебюту на мировом уровне, – тебе пришла охота потрепать мне нервы?
Дашков молчал по-прежнему, и Юлия Ивановна заключила:
– Каждый в доме должен выполнять свои обязанности!
– Юля, милая… Мы с тобой, к сожалению, не выполнили нашей главной обязанности. – Дашков нашел наконец бумажник с документами и прекратил хождение. – А все бега за удачей, все эти спонсоры, менеджеры, симпозиумы, рейтинги – они ведь только добавляют пустоты… А ее не терпит природа.
Юлия Ивановна, сузив глаза, уставилась на Дашкова.
– Так. Значит, мне не померещились твои пьяные откровения на кухне?.. Знаешь, Дашков, – помолчав, проговорила Юлия Ивановна негромко, но твердо, – я устала, и мне надоело. Если ты собрался устраивать революцию тела и духа всерьез и надолго, то, пожалуйста, не дома. И не на пару дней. Хотя бы до моего отъезда – освободи меня от необходимости созерцать твои метания и поиски. Будь другом.
Дашков озабоченно постоял – Юлия Ивановна сидела, отвернувшись, и рассматривала ногти. Взял сумку. Вздохнул. Тихо вышел. Хлопнула дверь.
Юлия Ивановна встала, снова выглянула в окно. Дашков появился из подъезда и брел со своей сумкой через двор, мимо светлого прямоугольника на асфальте, где недавно стоял его «жигуленок».
Теперь автомобиль-инвалид, вымытый, но с тремя кирпичами вместо колеса, стоял в глубине темного двора-колодца. Сквозь заднее стекло виднелась лежащая в нем коробка в лентах из «Русского сувенира».
Подвальная лестница упиралась в железом окованную дверь. Дашков нажал кнопку, вместо звонка коротко отозвалась сирена.
Открыл Миша Маслов, мрачный, длинноволосый и небритый, в майке, обтягивающей мускулистый торс.
– Заходи. Карбюратор весь засран. Может, налажу. – И вернулся к верстаку.
Обширный подвал был до потолка заставлен приборами и инструментами самого различного назначения. Откуда-то неслась музыка.
– Пока, похоже, Миша, меня наладили, – сообщил Дашков, вешая на гвоздь сумку.
– Давно пора, – одобрил Миша.
– Лучше бы лет пять назад… И знаешь, на челе ее высоком не отразилось ни фига. Ровным счетом ничего. Хоть бы шуганула по-русски на прощание.
Миша молча усмехнулся невозможному.
– Ну ничего, – заключил Дашков. – Когда знаешь, что у тебя черт-те где, на другом конце планеты…