– Какому? – Света уставилась на него растекшимися глазами и сухо икнула.
– Моему. – Достав платок, Дашков стал вытирать темные разводы на ее щеках, и она, наклонясь вперед, покорно подставляла ему лицо. – Я так думаю. Нет, уверен – моему. Я чувствую. Раньше чувство отцовства мне не было свойственно, к чужим детям я был совершенно равнодушен…
– Так это она приехала? – вдруг спросила Света.
– Кто? – сделал вид, что не понял, Дашков.
– Эта твоя… которая вначале с дипломатом, а потом за штатника вышла? Миша рассказывал, – пояснила Света.
– Ну вот, тебе все известно, – промолвил Дашков с облегчением.
– Ты ее любил?
– Наверное… Но все сомневался, раздумывал, знаешь, как это бывает.
– Как это у тебя бывает, я знаю.
– Зря я тебе все это рассказываю, – спохватился Дашков.
– Говори, – кивнула Света обреченно. – Теперь все равно.
– Поэтому с тобой это не должно повториться, у тебя еще такая большая жизнь впереди… Раньше я всегда думал, что любовь женщины дает мне право распоряжаться нами обоими. И не задумывался, что ведь когда-то у нее не хватит терпения, что когда-то всему неизбежно придет конец. Тебе понятно, что я говорю?
– Ты думаешь, слоник совсем уж дурак? Интересное кино. – Света шмыгнула носом и откусила хачапури. – Когда же это ты подсуетился в Америку мотнуть?
– Девочке пятый год, – объяснил Дашков, – а она уехала как раз пять лет назад. По времени все сходится. И главное – я видел фотографию. Знаешь, как ее зовут? Катя. Кэт.
Света слушала с интересом, с аппетитом жевала пирожок, и обычное сияние, ненадолго погасшее, возвращалось в ее глаза.
– Ты кто – больной или дурной? – вдруг спросила она.
Дашков осекся.
– Ты думаешь, ради дочки она возьмет тебя с собой в Америку? – спросила Света и засмеялась.
– Конечно нет, кому я там нужен. Она останется здесь, – ответил Дашков.
– Чего?! – Света поперхнулась и закашлялась.
– Да, мой милый. – Дашков постучал Свету по спине. – Я увидел ее и все понял. Нам друг от друга никуда не деться, ни в Америке, нигде. Это как болезнь неизлечимая. Скажи, почему я угадал ее молчание в телефонной трубке? Если она звонила, значит не могла не позвонить?.. И как она вчера на меня смотрела – я же знаю ее взгляд! Второй раз нам Бог не простит. Тем более теперь нас связал ребенок.
Света глядела на Дашкова с жалостью и почти материнским состраданием.
– Малыш, у тебя совсем крыша поехала?.. Нет уж, – заявила она решительно, доев второй пирожок и скомкав бумажку, – теперь я от тебя точно не отлипну. Очень мне хочется посмотреть, что это за баба, у которой дом, муж и дети в Америке, а она, видите ли, вернется к нему дерьмо кушать!..
Теперь Света шагала за Дашковым, не отставая, и грязь приозерских окраин была ей не страшна, потому что туфли Света спрятала в сумку и дорогу месила босиком.
Месить пришлось долго, справляясь у редких прохожих, недоумевая в путанице противоречивых указаний. Света следовала за Дашковым, как упрямая, молчаливая тень. В конце концов перед ними оказалась дорога, которая не вела никуда.
Она упиралась в наскоро сколоченное перекрестье досок. За досками тянулось развороченное, словно бомбежкой, пространство: взрытая глина, выкорчеванные деревья, обломки заборов, руины и остовы одноэтажных домиков. Дождь висел, мокрый и холодный. Дымили за оврагом заводские трубы. Тарахтел неподалеку бульдозер.
Бульдозерист копался в моторе. Дашков и неотступная Света подошли, увязая в грязи.
– А где улица Дачная? – крикнул Дашков сквозь шум мотора.
– Опять из газеты, что ль? – оглядев их, отозвался бульдозерист.
– Почему из газеты?
– Да все ездят, пишут, снимают! Экология! А мы при чем – комбинат расширяется, нам сказали, мы снесли! – Бульдозерист залез в кабину и, развернув свой агрегат, направил его на недорушенные стены, зияющие вчерашним жильем.
Затрещали бревна, рухнул угол с остатком таблички «…ная», дух дома отлетел и растаял в тучах. И тут неожиданно и неудержимо расхохоталась Света.
– Ты куда же, малыш? – крикнула она Дашкову, зашагавшему обратно, и в несколько прыжков догнала его. – Где же твоя мадам? Может, она тебе приснилась? Нету ее! – с радостной мстительностью кричала Света, перекрывая шум бульдозера. – Не верю я ничему! Ты другим лапшу на уши вешай! Говори честно, к кому ехал?
– Идиотка, – на ходу зло бросил Дашков.
– Сам идиот!..
И Света вдруг разревелась. Уронив туфли в грязь, она села на какой-то ящик и плакала горько, обстоятельно, размазывая ладонями слезы, дождь и брызги грязи по лицу.
– Дурак, псих ненормальный! Всех ему жалко… А слоник – подыхай?..
Притих грохот бульдозера.
– А вам какая Дачная нужна? – сжалившись, крикнул наблюдавший за драмой бульдозерист.
– А разве она не одна? – откликнулся Дашков.
– Эта, по-моему, третья! Может, и другие есть! Я слышал, есть какая-то с того конца!
– С какого?
Бульдозерист неопределенно махнул рукой вдаль…
Через полчаса улицу они все-таки нашли. В двух шагах. Дачная числилась второй, но, оказывается, месяц назад была переименована в улицу Правозащитников и была цела-невредима. И кусты сирени нависали над заборами палисадников, и лаяли собаки, и слышались из домов голоса, и вещали там приемники и телевизоры.
Подходя к дому номер двадцать, Дашков оставил Свету ожидать на расстоянии. Она послушно согласилась, присела на бревнышко.
Дом был почти не виден за буйно разросшейся махровой сиренью. Уже почему-то ничего не ожидая, но все же волнуясь, Дашков тронул калитку. Калитка не поддалась. Дашков подергал сильнее и увидел, что калитка заколочена длинными, выступающими остриями наружу гвоздями.
– Нету там никого, – послышался женский голос. – Не живут они больше здесь.
По улице шла хмурая пожилая женщина с двумя пустыми ведрами.
– А где же?
– Там же небось, где и вы, в Ленинграде. Год уж, как им купили квартиру кооперативную. Устраиваются теперь и детки, и родители.
– А вы адрес не знаете? – с последней надеждой спросил Дашков.
– Нам адресов не оставляют, – сказала женщина и пошла дальше. – А если вы насчет дома, – продолжала она, не оборачиваясь, – так они его давно продали. Успели! – И вдруг женщина обернулась неожиданно просиявшим, почти счастливым лицом. – Только те, что купили-то, вот будут теперь локти кусать! Наша улица ведь тоже под снос пойдет!
Света приблизилась к Дашкову и взяла его обеими руками под локоть.
– Штаты, беби… – молвила она сочувственно и примирительно. – Любимый! Не расстраивайся. Забудь. Говорила я тебе: не бывает на свете таких баб, чтоб родину больше себя любить.
Света приподняла безвольную руку Дашкова, поднырнула под нее, и, обнявшись, они побрели обратно к станции.
Глава семнадцатаяГроб с музыкой
Поздно вечером очередной тягач, на сей раз цементовоз, завез припадающего на одно колесо «жигуленка» вновь в дашковский двор. Определил его на законное место и, отцепив трос, уехал.
Заперев машину и подергав двери, Дашков взглянул вверх, на окна. Одно из его окон слабо светилось. Но и оно тотчас погасло.
Дождь кончился, пятнами подсыхал асфальт. Постояв еще немного, Дашков неторопливо, как и положено бездомному человеку, двинулся через арку на улицу.
Вероника Валериевна наблюдала, как сын скидывает у порога башмаки с налипшей глиной, снимает куртку, достает из-под шкафа старые, еще отцовские, в меховой оторочке, комнатные туфли.
– Ну вот, мама. – Дашков проследовал через комнату, опустился рядом с матерью в кресло у включенного телевизора и помолчал, оттеняя значительность предстоящего сообщения. – Кажется, теперь ты можешь спросить то, о чем хотела спросить все двадцать лет.
Но вместо ожидаемого восторга Вероника Валериевна отозвалась сухо и холодно:
– Как здоровье Юлии?
– А она разве больна?
– Ты даже этого не знаешь.
– Голова, кажется, болела… Мама, – снова приступил к своему Дашков, – ты, наверное, меня не поняла.
– Я все прекрасно поняла, – отвечала Вероника Валериевна и поглядела на Дашкова с брезгливым ужасом. – Где ты пропадал? В какой командировке? Какое счастье, что твой отец, умирая, не знал, что его сын на старости лет погрязнет в развратных интрижках!
Дашков опешил:
– Почему это – интрижках?..
– Вот и я думаю: почему? – скорбно вздохнула Вероника Валериевна. – В роду Дашковых все были порядочные люди. Даже дядя Ника – он хотя и изменял тете Наталии, – но, уверена, его бы ужаснула одна мысль о внебр… я даже не хочу произносить эти слова!
– Но ты же мечтала!
– Знаешь, дорогой, – отозвалась Вероника Валериевна. – Я двадцать лет привыкала к одной боли, притерпелась к ней, свыклась, почти как с родной. И что же – менять на другую? Стара я, мой друг, перестраиваться. И прекратим этот разговор, если не хочешь, чтобы меня хватил приступ!
Дашков растерянно помолчал.
– Я ведь только хотел…
– А я ничего не желаю знать! – заключила Вероника Валериевна и на всю мощь врубила звук в телевизоре.
– …участники совещания согласились, что элементы рыночной экономики, при строгом контроле со стороны государства… – зарокотал диктор.
– Ну знаешь, мама… На тебя не угодишь! – Дашков вскочил и, скидывая на ходу домашние туфли, пошел к двери.
– Бумаги свои школьные забери, – крикнула вслед Вероника Валериевна. – В прихожей связка, ты просил, я нашла.
– Может, оно и к лучшему. – Миша вошел вместе с Дашковым в свою мастерскую. – Была и скрылась, романтический финал… А это что? – кивнул он на стопку перевязанных бечевкой бумаг в руке у Дашкова. – Письма любви, последнее «прости»?
– Наш журнал. Помнишь? «Жызнь» – через «ы». Мать хранила.
– Почитаем на свободе. Ночуй, – сказал Миша, – но на комфорт сегодня не рассчитывай: у нас срочная работа.
Звучала музыка из кассетника. На верстаке посреди комнаты стояло незавершенное металлическое сооружение, в