– Близок час, Вадик, – молвил Шуйкин, крепко пожимая руку Дашкову. – Поднимется рать. Будет и на нашей улице праздник.
– Ты откуда взялся?
– Все надо знать, все видеть, – загадочно пояснил Шуйкин. – Каждого – в лицо. Чтобы копилась ненависть духа. Но ты не боись, я того, что укрывал меня, век не забуду… Как она?
– Кто?
– Супруга. Я звонил, говорит – больна кровяным давлением, а тебя нет. Я хотел тебя на митинг позвать. Какие богатыри из Москвы приезжали!
В глазах Шуйкина светилось что-то отстраненное, горячечное. Они медленно шли по тротуару.
– Ты устроился?
– Лучше, Вадик. Я в вашем Вавилоне братьев по разуму обрел. Мы, оказывается, у себя в глухомани как во сне жили… Истинные меченосцы, и дело наше правое. Победа будет за нами. Жаль, пока не могу до конца открыться. А то бы сказал: если ты не с ними – иди к нам.
Дашков шагал, задумчиво глядя под ноги.
– Ты помнишь – про зверя др? – сказал он.
Шуйкин мотнул головой.
– В четвертом, кажется, классе Ольга Григорьевна задала нам на дом прочитать про Африку. На следующий день спрашивает: ну, какие в Африке живут звери? Отвечаем: носорог, слон. «Правильно». – «Мартышка, крокодил». – «Верно. А ты что, Храмушин, хочешь сказать?» – «Др». – «Какой др? Где ты это вычитал?» – «Вот, Ольга Григорьевна, в книжке: слон, крокодил и др.».
Шуйкин засмеялся, но на Дашкова посмотрел подозрительно.
– К чему ты это вспомнил?
– Не знаю, – пожал плечами Дашков. – Вспомнилось.
Он приехал ровно через час, но, едва открыв дверь и проведя гостя по коммунальному коридору, Марина снова прыгнула за машинку. Маленькая комнатка была и правда наполнена сизым дымом, но не от машинки, а от сигарет, которые Марина курила одну за одной, лихорадочно стуча по клавишам.
Курьер с папкой тихо и терпеливо сидел.
– Посиди, я заканчиваю, – бросила Марина Дашкову, не прекращая печатать. – Коэн… Гениальный сексолог… Его наконец упомянули в центральной прессе. Теперь налетят… А мы даем первые. Посмотри пока.
Дашков взял верхний из отпечатанных листов, но ничего прочитать не успел: Марина с треском выдернула из машинки последнюю страничку, забрала листок у Дашкова и, сложив все вместе, отдала курьеру:
– Финита. Павел Петрович, как прочтет, пусть позвонит. Ух! Умаялась.
Гонец ушел. Марина вытянула вверх руки, потянулась всем своим большим телом и обессиленно плюхнулась со стула на диван, где сидел Дашков:
– Извини. Так что, значит, уехала? А чего ты ожидал другого? Догадываюсь, что она даже переспала с тобой. Да? Старая память, сердце не камень, могу ее понять. Хотя, с другой стороны, – заметила Марина, – это было довольно жестоко.
– Марина… – сказал Дашков, чувствуя, как у него перехватывает дыхание, – по-моему, я схожу с ума…
– Ты всегда был дуриком. За это тебя все и держат.
– Зачем я им нужен, если дурик?
– Затем, – Марина перевернулась на диване, – что тебе от них ничего не нужно.
– Я единственный раз в жизни чего-то захотел. Всерьез! Решил. И все было – вот, совсем рядом! А все делают вид, что ничего не было. Или правда – ничего? Я уже ничего не понимаю… – тоскливо произнес Дашков и закрыл лицо руками.
– А зачем тебе понимать?
– Но ведь все было…
– Но ведь ничего не будет! – твердо сказала Марина. – И ты это уже прекрасно знаешь.
Дашков замотал головой.
– Знаешь. – Марина придвинулась к Дашкову, взяла в руки его ладони, отвела их от лица, заглянула ему в глаза. – Единственное, что уж точно будет, – это я. Я тебя любила, люблю и буду любить. А поскольку тебе это не нужно, то я и впредь буду всегда твоим ненавязчивым эхом. – Она отпустила лицо Дашкова, отодвинулась и взяла со стола сигареты. – Что же я еще могу для тебя сделать?..
Притихший Дашков помолчал и печально согласился:
– Ничего… Это правда. Хотя… – вспомнил он вдруг, но устыдился неуместной мысли и смолк.
– Что?
– Да нет… Так. Бруевич сказал, что у тебя есть экстрасенс…
– Тебе?
– Мне уже ничего не поможет. У Юли, говорят, опять давление…
– Дай телефон, – попросила Марина. – И вот ту книжку.
Получив книжку и телефон, Марина полистала страницы и набрала нужный номер.
– Ахат Алиевич? Марина. Я – ничего, а человеку помочь надо. Хороший человек… А когда? Хорошо, он вам позвонит завтра, от меня… Вот телефон. – Марина черкнула карандашом, вырвала из книжки лист и протянула Дашкову. – Какие еще проблемы?
– Марина… – тихо промолвил Дашков, и Марина увидела, как горько и неподдельно наливаются влагой его глаза. – Ты прости меня… За все…
– Ну что ты, дурик мой!.. – Марина испуганно приблизилась к Дашкову, обняла и погладила голову, застывшую у нее на плече. – Ты помирать, что ли, собрался? А как же я? – Она ласково и бережно гладила Дашкова по волосам. – А может, не стоит? – Марина улыбнулась Дашкову. – Может, еще чуток поживем на свете?
Дашков осторожно открыл дверь своей квартиры. Нащупал выключатель и зажег свет. Поставил сумку.
В прихожей на него сощурил глазки крошечный рыжий котенок, едва слышно мяукнул, раскрыв рот. Удивленный Дашков поднял котенка, заглянул в гостиную, на кухню, неуверенно вошел с котенком на руках в спальню, где горел свет.
Юлия Ивановна лежала в постели, что-то писала, подогнув колени. Бумаги были раскиданы по одеялу, лекарства стояли на столике, на голове Юлии Ивановны белел компресс.
– А, привет, – глянула она на Дашкова поверх очков.
– Я узнал, что ты больна, и вот… – Он отпустил барахтающегося котенка и присел на краешек кровати.
– Да, – устало отвечала Юлия Ивановна, – вчера голова разболелась совершенно невыносимо. В глазах потемнело… Вызвала неотложку, оказывается – сто семьдесят на сто. Это при моей гипотонии. Как хорошо, что пришел.
– Юля, все, что нужно…
– Понимаешь, положение очень усложнилось, – сообщила Юлия Ивановна. – Руководство симпозиума и лично Вебер готовы включить доклад в программу, а у нас, конечно, полная безответственность и хаос. Но умные люди подсказали. Объяснять нудно, и тебе неинтересно… Словом, надо срочно связать вот это дополнение с моим текстом, но сохранить объем. А у меня голова и без того раскалывается. Будешь другом?
Дашков недоверчиво смотрел на Юлию Ивановну. Она жалобно улыбнулась, он кивнул и взял протянутые листки.
– Ты, наверное, голодный? Сейчас я встану…
– Лежи, я сам. – Дашков поднялся.
– Там курица в холодильнике. Осторожней! – Дашков едва не споткнулся о какие-то коробки у двери. – Это продукты к юбилею, Бруевич достал. Он советует нам собраться дома, я тоже так считаю.
– А котенок откуда? – спросил Дашков.
– А… Соседка принесла, говорит, животное в доме снимает давление. Ни черта оно не снимает. Завтра отдам обратно. И знаешь, Дашков, милый, – попросила Юлия Ивановна, – хорошо бы между строк – немного юмора, а? У них это ценят.
Дашков направился на кухню, прихватил в коридоре рыжий комочек, достал блюдце, налил котенку молока. На кухне было чисто прибрано, разбитое стекло снова стояло в двери. Сев за стол, Дашков долго глядел, как, брызгаясь и чихая, лакает молоко котенок…
Юмора для доклада Юлии Ивановны у Дашкова не нашлось, зато в этой связи он вспомнил о бумагах, переданных матерью, и, достав их из сумки, взял почитать на ночь. Развязалась бечевка, рассыпались листки и тетради…
В связку почему-то попали и письма, и школьные табели, записки и записочки, учебник алгебры с разрисованной обложкой и совсем уж случайная «Комсомольская правда» за 1956 год. Ах нет, не случайная – вот фотография: Миша Маслов – победитель всесоюзной технической олимпиады… А вот и злополучный журнал, номер один. Дашков стал листать страницы.
Здесь, по редакторскому либерализму Марины, было намешано все: эпиграммы, фельетоны с намеками на личные счеты, за давностью лет уже непонятные, почта амура, карикатуры на учителей, пародии, басни – одна из них начиналась так: «Академику Ереме задолжал профессор Тит».
Был здесь гневный памфлет Шуйкина про культ личности, только что разоблаченный: «Под гнетом власти роковой» – роковой, действительно, для Шуйкина… Были постоянные рубрики: например, новости астрономии: «Сегодня у Марины Д. на ушах замечено по планете Сатурн, чуть меньшей величины» – это Марина первый раз надела клипсы; был шахматный этюд: белые начинают и выигрывают – и фигуры на доске в исходной позиции.
А вот забавно, Дашков даже улыбнулся: «Забытые рецепты. Возьмите дубину, убейте мамонта, принесите тушу домой и изжарьте на костре». Бруевича подпись. Остроумные были ребята, беззаботное, невозвратимое время. А вот и его подпись, Дашкова, со звучным титулом – Их Княжеское Благородие:
«Жил-был человек и никогда не имел часов. Если ему нужно было узнать время, он спрашивал, и ему отвечали. Так он дожил до старости. Но однажды, когда спросил, который час, ему ответили: свои часы надо иметь, старый хрыч. Он так удивился, что пришел домой и помер».
Намек вспомнился, на того же Храмушина, автора «зверя др», но сказка Дашкова не развеселила.
Он закрыл журнал, поглядел на обложку.
Странно, неприветливо выглядело на ней слово «Жызнь». Через «ы». Как зверь др. Нет такого зверя, и нет такого слова. И «Жызни» – не бывает.
Дашков погасил свет, но слово не исчезло, оно беспокойно покачивалось в темноте перед глазами.
Бывает – сам такую прожил. Не через «ы», так через пень-колоду…
Под утро Дашкову снова приснилась океанская гладь.
Это было, собственно, продолжение предыдущего сна… Рыжая девочка догнала уплывающий красный мячик, подхватила и, довольная своей удачей, оглянулась на Дашкова. И побежала к нему навстречу, поднимая веселые брызги, но Дашков уже видел другое.
Цепенея, он видел, как за спиной ребенка медленно и страшно, во всю ширину горизонта, поднимается дыбом опрокидывающееся водное пространство. Перекрыв небо, оно с грохотом обрушилось на берег, погрузило его в темноту – и Дашков проснулся.