За стеной было тихо, любовь до гроба, видимо, таилась, как мышка.
– Это, знаешь, мне все время один случай вспоминается, когда мы на пароходе плыли. На третий или четвертый день знакомства. Как сейчас помню, проплывали Камышин. Ночью. Сидели на палубе, холодно, зуб на зуб… На ней мой китель, а небо – звездное. Ну и мы, как влюбленным положено, глядим на звезды. Вдруг звезда упала. А она, наверное, первый раз увидела, как звезды падают.
Так чего-то разволновалась, дурашка… А мне что – упала и упала. Я еще не такое видел, что падает. Ну, короче, мы поссорились. Что-то она мне сказала вроде: черствый, солдафон… Молодая еще, двадцать три года. Китель сбросила и ушла. Тебе интересно? – поглядел Виктор на Ольгу.
– Очень. Правда.
– Ну вот, я китель накинул и сижу. Тоже вроде обиженный. Зато тепло стало. И я задумал: если упадет еще звезда, пойду и первый помирюсь. И так захотелось, чтобы упала звезда, что даже и мысли не пришло, что в эту минуту, может, и правда погибнет целая планета вроде нашей Земли. Со всей цивилизацией, с людьми, с такими же чудаками влюбленными. Сижу и таращу глаза в небо. Пока не почувствовал, как она сама сзади подошла, обняла. И волосы ухо защекотали, а от них речкой пахнет…
– Ну?
– Ну, она села опять рядом, и я сразу забыл о звездах. Какое нам до них дело? Если они падают, нам от этого ни горячо, ни холодно. А если девушка первой приходит мириться – то при чем тут звезды?.. Такой вот солдатский анекдот, – заключил Виктор, усмехнулся, словно извиняясь, и закурил.
Ольга продолжала смотреть на него, дивясь, что не замечала раньше, какое красивое лицо у брата. И ничего в нем нет твердокаменного, и глаза не блеклые, просто так уж устроены, что обращены внутрь, зрачками в душу. А там в душе, оказывается…
– А ты, оказывается, поэт, – сказала Ольга с некоторой завистью.
– Теперь поняла, что это правда особый случай?
Ольга кивнула.
Она хотела ответить, что про «особый случай» она поняла уже давно, гораздо раньше, чем Виктор, и что могла бы рассказать об этом гораздо больше, чем он, если бы он спросил, и сама могла бы спросить кое-что с высот своего счастливого и печального опыта, например: ну а как же Нинка?
Но так целостно было парение его духа, так блаженно неведение, что она решила не нарушать гармонии и ни о чем не спросила – тем более что прерывисто зазвонил телефон.
– Да, – взяла Ольга трубку. – Заказывала. Жду.
– Старикам? – оживился Виктор. – Дашь мне потом.
Держа одной рукой трубку, Ольга отрицательно помахала другой.
– Тебе нельзя. Я не здесь, потом расскажу… Алло! Катя? Доброе утро! – Она перешла на английский. – Здравствуй, моя птичка, ну как вы там живете?
– Все о’кей! – отозвалась Катя. – Коро-шо! А я уже много знаю русских слов, – похвасталась она. – Бабушка… Дедушка. По пос… ледней! Мы по тебе соскучились, когда ты приедешь?
– Скоро, – сказала Ольга. – А пока позови мисс Рейчел.
– Привет, мама, мы тебя ждем! – возник в трубке басок Антона.
– Миссис Ольга? – сменил его женский голос.
– Доброе утро, Рейчел. Надеюсь, мой отец своей помощью еще не допек вас окончательно?
– Что вы, он очаровательный и так много делает по дому! Вчера он сделал очень вкусные русские пирожки, как равиоли, их тоже варят в воде…
– Пельмени.
– Вот, вот. А сейчас они с миссис Барбарой поехали в русскую церковь: кажется, сегодня день памяти вашей бабушки. Что им передать?
– Пусть не волнуются, у меня все в порядке, – сказала Ольга. – Завтра вылетаю домой, до встречи!
Она положила трубку и перевела Виктору:
– Завтра вылетаю домой.
Глава двадцать третьяЗа информацию не взыщите
За оградой темнел бетонный цветник с крестом. На табличке креста проступала выцветшая надпись: «…любимой жене, матери и бабушке».
Ольга перегнулась через ограду и положила на могилу большой букет тюльпанов.
Постояв, взяла свою сумку и медленно пошла по кладбищенской аллее к выходу.
Спешить было некуда, до самолета оставалось еще четыре часа.
Печально игравший где-то за деревьями оркестр смолк на минуту и вдруг бодро ухнул «Боже, царя храни».
За поворотом аллеи обнаружилась довольно большая толпа. Светились рясы священников. Гроб был накрыт черно-желтым знаменем с орлом. Кто-то держал речь над ним.
Ольга обошла бы скорбную церемонию стороной, если бы во временно наступившей тишине не услышала:
– …От Благородного собрания Российской Герольдии слово предоставляется непременному секретарю Бруевичу… Простите, Бонч-Бруевичу, Аркадию Савельевичу.
Ольга остановилась и оглянулась. Непокрытая голова Бруевича, памятная, но поседевшая, возникла над гробом.
– Сегодня, – негромко начал Бруевич, – мы опускаем в российскую землю человека плоть от плоти и кровь от крови этой земли, князя Петра Романовича Дондукова-Корсакова.
Ольга подошла ближе.
Держа фуражки у груди, над могильной ямой замерли военные с шашками и Георгиевскими крестами. Синели казачьи шаровары с лампасами. В черном были штатские.
– Через японскую, Первую и Вторую мировые войны, – говорил Бруевич, – через долгие годы эмиграции и ГУЛАГа он достойно пронес свой титул. А с ним и тяжелую ношу защитника Родины, хранителя ее духовных ценностей, станового хребта нации. Ушел еще один из тех, кому столь многим обязана Россия…
Оператор с камерой на плече то и дело перекрывал Бруевича, а ветер, плутающий среди деревьев, относил в сторону его тихую речь.
Но Ольга и не вслушивалась. Она ждала.
Она ждала, пока снова играла после речи музыка, пока прощались с покойным близкие, пока в тишине со скрипом врезались в землю лопаты и забрасывали ею гроб.
Над ямой вырос холмик, утонул в венках – и толпа начала сочиться к выходу. Ольга не отставала, не упуская из виду шапку-боярку Бруевича.
Участников церемонии ожидали за воротами два «икаруса». В них под руководством Бруевича рассаживались военные, штатские, казаки и оркестранты. Одна за другой начали трогаться немногочисленные легковушки. Махнув вслед первому отъехавшему «икарусу», Бруевич наконец направился к своей «девятке».
И столкнулся с Ольгой.
– Простите? – Он хотел пройти мимо, но остановился и вгляделся в ее лицо. – Свят, свят… Вот это встреча. Сколько лет, сколько зим. – Бруевич торопливо тыкал ключом в замок дверцы. – Простите, очень спешу, у нас банкет… то есть поминки.
Ольга обескураженно наблюдала за его непонятным бегством.
– Вы меня, наверное, не узнали? – сказала она.
– Узнал, – ответил Бруевич. – К сожалению.
– Почему – к сожалению?
Бруевич, нырнув в машину за «дворниками», надел их на стекло.
– Вас же не я интересую? И не Дондуков, надеюсь, Корсаков. Поэтому предвижу вопрос.
– И не хотите отвечать?
– Нет, – ответил Бруевич твердо. – Потому что нет у нас с вами никакого общего знакомого. Во всяком случае, я не желаю больше о нем слышать.
Он сел в машину.
– А что случилось? – Новая волна тревоги охватила Ольгу.
– А надоело! Осточертело внушать, разъяснять, тянуть, наставлять! Зарекся! Не слушает – вот пусть и кушает. На любую тему – кроме этой. А любая, догадываюсь, вам до феньки. – Бруевич захлопнул дверь, покрутил ручку, приоткрывая стекло. – Не мучьтесь, Оленька, дурью.
Он дал газ, и машина уехала. Одинокая, потерянная фигурка Ольги осталась на опустевшей площади.
Тронулся второй «икарус»; в открытой двери, придерживая ее сапогом, курил и весело улыбался Ольге чубатый казак.
– Эй, Маруся! – крикнул он. – Ходи к нам, помянем!
Но тут, скрипнув тормозами, возле Ольги вновь остановилась машина Бруевича.
– Помянем, помянем, – махнул он рукой казакам. – Езжайте! Оленька, я как-то не просек, дурень, сразу… Вы что, аж оттуда? – показал он жестом далеко, за океан.
– Аж…
Бруевич наклонился и распахнул правую дверцу.
– Садитесь. А я у вас был, правда рядом, в Канаде, – сообщил он Ольге и тронул машину. – Навещал соотечественников-дворян… Просекаю некоторую иронию в ваших мыслях, но такова, Оленька, здесь жизнь, сплошные повороты и виражи. А самое смешное, что у меня действительно прабабушка была Бонч, дворянка. На работу нашу бывшую заглядывали? Ну вот, значит, знаете, что там творится. Мало того что эта банда, к коей причастна некая, тоже бывшая, особа женского пола, – он, ища сочувствия, выразительно глянул на Ольгу, – нагло уперла у нас выношенную идею Фонда, так теперь они подбираются к зданию!
Но в ответном взгляде Ольги было лишь одно нетерпеливое ожидание, и Бруевич легко вернулся к прежней теме:
– Бог им судья. Так вы что, без дураков, совсем ничего о нем не знаете?
Ольга покачала головой.
– Ладно. – Машина догнала колонну и ехала за «икарусом». – Кое-какими сведениями и примерным последним адресом я обладаю. Но договоримся – за информацию не взыщите! А то как у нас на Руси бывает, – сказал Бруевич. – Доносчику – первый кнут!
Такси поначалу завезло Ольгу в представительство авиакомпании «Дельта», где она обменяла билет на следующий рейс, а затем, проплутав среди заводов и складов, высадило ее на неказистой окраинной улочке.
Одну сторону улицы целиком составлял глухой фабричный забор. На другой стороне, среди зданий барачного типа, стоял небольшой и, видимо, некогда опрятный деревянный домик с мансардой. Теперь он выглядел запущенно и обшарпанно. Окна с полувыбитыми стеклами перекрещивались досками.
Дверь, обитая рваным дерматином, была приоткрыта.
Поднявшись по ступенькам, Ольга тронула дверь, и она, по-старчески крякнув, подалась. Ольга шагнула внутрь и огляделась.
Полутемный вестибюльчик, лестница наверх. Пусто и грязно, у окна – козлы со стоящим на них ведром. Не то ремонт, не то домик и вовсе не жилой.
Озираясь, Ольга прошла коридорчиком в светлый и тоже пустой зал. Лохмотья обоев, пыльные бутылки в углу, выцветшая газета с давними объедками на подоконнике.