– Ха! Как это – мифом? – подал вдруг голос старик и поднял глаза поверх очков. – Дашков? Он?
– Так точно, ваше превосходительство! – отрапортовал Бруевич.
– Яков Андреевич Дашков, – неторопливо разъяснил старик, – сын Андрея Яковлевича, известного библиографа, действительный тайный советник, был в сороковые годы прошлого века посланником в Швеции. И имел морганатическую связь с некой француженкой Луизой Курно, для которой – и в этом можно убедиться, прочтя капитальный труд «Опыты биографий генерал-прокуроров, посланников и министров», – и приобрел на свое имя замок на французском побережье!
– Но замок в Бельгии! – уточнил Долгорукий.
– Эка важность! – отмахнулся старик. – Там рукой подать. Во всяком случае данная собственность Дашковых еще упоминалась в «Уложении об имущественных владениях» девятьсот двенадцатого года в разряде истинных, но невостребованных.
– Господи! – испуганно вскрикнула Света, вскочив.
Бледный Дашков, держась за сердце, медленно сползал со стула.
Произошло всеобщее смятение. Кто-то схватился за телефонную трубку, кто-то лил воду в стакан из графина.
Бруевич подхватил сползающего Дашкова, усадил обратно на стул, расстегнул ему воротник.
– Э, старик, – потрепав Дашкова по щекам, сказал он тихо. – Подожди, сейчас умирать не время.
Дашков глубоко вздохнул, открыл глаза.
– Ничего… извините. Прошло.
Серьги закачались над лицом Дашкова – это усатая княжна подала ему стакан.
– Успокойтесь, дорогой, – произнесла она торжественно, – теперь вы – наш!
– Мой, а не ваш! – крикнула Света, и все, обернувшись, увидели, как действительно страшен в гневе зверь слоник. – На конгрессы ездить – так нету таких, Дашковых! А как имением запахло – сразу признали! Без вас разберемся, что делать! – Она подняла Дашкова и решительно поволокла к двери.
– Но, сударыня… – простер вслед руку Долгорукий.
Света обернулась в дверях.
– Да, сударыня! Теперь – сударыня, понял?
– Ничего не понимаю… Ничего не понимаю, – как заведенный повторял Дашков, покачиваясь на сиденье рядом со Светой, ведущей «тойоту». – Ничего…
– А нечего понимать, – отозвалась Света. – Не надо понимать, откуда привалило. Надо брать и не раздумывать. – Она взглянула на Дашкова. – Полегчало?
– Как будто…
– Может, осилишь банкет? Неудобно отменять, нужные люди будут.
Дашков мотнул головой:
– Нет. Мне лучше побыть одному. Это все надо переварить.
– Тогда я тебя на Пестеля отвезу, – решила Света. – Там вроде почище.
Она привезла Дашкова на улицу Пестеля, и они медленно поднимались по неосвещенной лестнице. Чемодан и раскладушка были в руках Светы, у Дашкова – один чайник.
– Ты полежишь, отдохнешь, – говорила Света. – А я – скоро. Переварим вместе. Тут столько проблем: билеты, визы. Я еще за бугром никогда не была. А слоник – молодец, как в воду глядел, когда за английский взялся! – Света засмеялась. – Думаешь, мне это купи-продай не осточертело? Тому соври, тому в лапу, тому по шее. Всех денег не заработаешь. Мои да твои, не помрем первое время.
Света поставила вещи возле двери на темной площадке, повернула ключ и улыбнулась новой пришедшей на ум мысли:
– А клево, наверное, быть дворянкой. Да?
Дома Дашкову не сиделось, неподвижность угнетала его, он полежал на раскладушке, поднялся и вышел на улицу.
Вечерело, но стояли белые ночи, и до темноты было еще далеко. Солнце, зависшее в небе, светило по-дневному, гоня всякую мысль об отдыхе и сне.
Дашков зашел в телефонную будку и набрал номер.
– Марина, это я, – сказал он.
В трубке отозвались не сразу.
– Алло! Ты меня слышишь?
– Слышу, – ответила Марина. – Ну что? Кто еще уехал, приехал?
– Никто.
– Тогда странно.
– Что странно?
– Четыре года не звонил.
– Просто захотелось поговорить.
– О чем?
– Не знаю. О погоде.
– О погоде я по радио слышала, хорошая будет погода, без осадков. Что тебе нужно, говори. Ведь что-то нужно?
– Нужно, – подумав, заявил Дашков.
– Что?
– Маринка, у тебя есть толковый адвокат?
– С этого бы и начинал. Что случилось?
– Да нет, ничего страшного. Просто так. По телефону не расскажешь. Можно, я приеду?
Марина усмехнулась в трубку:
– Риторический вопрос.
– Я еду? Да?
Марина медлила с ответом.
– Если это не так обязательно – лучше нет.
– Почему?
– Ты не обижайся, – сказала Марина. – Мне слишком тяжело тратиться на тебя «просто так». Тебя нет годами, и я привыкаю жить с мыслями о тебе, живу с твоей тенью. И она ко мне привыкла, у нас свои разговоры, мы с ней ладим. Если с тобой все в порядке – не будь третьим лишним, оставь нас пока вдвоем?
– Прости. – Дашков помолчал и повесил трубку.
Он еще бесцельно побродил по улицам, сел в троллейбус, оказался на Исаакиевской площади.
Но движение не убавляло возбужденной маеты от какого-то радостного страха – точно не дом, а целый мир предлагался ему во владение в том письме.
Он опустился на лавку в скверике, чтобы успокоиться, но не успокоился: бронзовый Николай I в упор, освещенный солнцем, строго глянул на него с высоты пьедестала и коня. И Дашков, невольно подобравшись, понял вдруг, что для него это отныне уже не просто памятник, знаменитый тем, что стоит на двух точках, а император, его император, коего все дворяне суть дети.
И почти явственно увидел он уже не медного, а живого всадника, гарцующего на белом коне со свитой флигель-адъютантов вдоль строя, стоящего на плацу. И себя с обнаженной саблей перед кричащими «ура» солдатами – тоже кричащим «ура». И сердцем, замершим от чувства высокой сопричастности, ощутил переполняющий душу, сладко стесняющий дыхание восторг.
«Не сходи с ума», – сказало в Дашкове разумное «я», и он, опустив глаза, увидел гравий дорожки, свою ногу в светлом ботинке и с курлыканьем ходящих по гравию голубей.
Дашков встал, вышел из сквера, поднялся по ступеням храма. В сенях у входа горели свечи перед иконой святого, имени которого Дашков не знал. Монашка в углу торговала свечами.
Дашков купил у нее десять штук, шагнул было к выходу, но вернулся, одну из свечей зажег о горящие и укрепил перед иконой.
«За упокой рабов Божьих Михаила и Вероники», – произнес он мысленно.
Таким же образом он зажег и поставил вторую свечу.
«Во здравие Вадима, Юлии, Марины, Светланы, Ольги, Катерины…»
Отступив, он постоял почтительно некоторое время перед иконой, потом сунул остальные свечи в карман и вышел из храма.
Желтый школьный автобус с шипением притормозил перед домом, из него выпрыгнула Катя с ярким рюкзачком за плечами.
Припрыгивая, она побежала через газон.
– Добрый день, мисс Рейчел! Мама дома? – спросила Катя служанку, но Рейчел остановила ее на пороге.
– У мамы важный разговор, Кэт. Она просила не мешать ей.
– Даже мне? – Но удивление Кати длилось недолго. – Хорошо, тогда я забегу к Дженни показать дискету с новой игрой. – И девочка упрыгала обратно на улицу.
Ольга сидела в углу дивана, а перед ней по комнате ходил крупный мужчина в тяжелых очках, весь очень добротно сложенный и одетый, и говорил по-русски ровным, но выдающим определенную степень волнения голосом:
– Я не понимаю, Оля, почему это в принципе вызывает у тебя такое неприятие? Ведь речь идет не о какой-то жертве или ломке, а об обычной житейской вещи!
– Отдать тебе сына, которого я воспитывала пятнадцать лет, – это, по-твоему, не ломка?
Он спокойно выдержал ее враждебный взгляд, чуть поморщился и продолжил хождение по комнате.
– Опять неточный термин: отдать. Отдают в солдаты, в люди, но не родному отцу…
– Который, – перебила Ольга, – уже семь лет как в Штатах и до сих пор не удосуживался даже подать о себе вести!
– Да, – согласился мужчина, – и это был сознательный шаг. Что я мог предъявить? Иммиграционную визу? Или потом – грин-карт и случайные заработки лекциями? А теперь я американец, профессор, у меня кафедра в Гарварде, дом, достаток. Да, я знаю, ты скажешь, что он у тебя тоже есть. Но что кроме? Парень начинает сознательную жизнь, у него явные наследственные способности к математике. А у нас при университете отличный математический колледж, и я там тоже веду курс. Пойми, Оля, – присел он рядом с ней, на спинку дивана, – я математик, и у меня, к сожалению и к счастью, логический склад ума. Тут простой и разумный расчет: я немолод, ты молода, и у тебя еще могут быть повороты в жизни, у тебя есть дочь, я одинок…
– У тебя тоже есть дочь, почему ты приехал без нее?
– Это долгая история и скучная. – Он снова поморщился и встал. – Короче, – отходя к окну, сказал он. – Эмма осталась в Израиле, и Анютка, естественно, с ней. Теперь уже не только с ней, – прибавил он, поглядев в окно на искрящие фонтанчики, и двинулся обратно. – Далее, я мужчина, и он мужчина. У нас больше общих интересов.
– Филипп, – стряхивая с себя гипноз его ровного голоса, спросила Ольга, – а ты поинтересовался главным: хочет ли он делить эти интересы с тобой? Ведь вы практически незнакомы!
– Это не совсем так, – не сразу отозвался он.
– То есть?
– Оля, я вынужден просить у тебя прощения, но мы знакомы, и уже давно. Да, – кивнул он в ответ на ее пораженный взгляд. – Я начал с осторожной переписки, потом мы говорили по телефону и последнее время встречались несколько раз.
Растерянная и неуместная улыбка возникла и застыла на губах Ольги.
– Вот это интересно, – произнесла она.
– Естественно, прежде чем говорить с тобой, я должен был выяснить его мнение.
– И что же?
– Спроси у него сама, – помолчав, предложил мужчина.
– Вот это интересно… – повторила Ольга.
Она поднялась и пошла к двери, а Филипп стоял и с еле заметной тревогой глядел на нее, неподвижный и прочный, как роковое изваяние.
– Антон! – подойдя к двери, крикнула Ольга голосом неожиданно высоким и звонким. – Ты наверняка все слышишь, так что же ты прячешься?